Понаехали!

Глава 53 В которой происходит колдовство и заключаются договора

…кого Аглая совершенно не ожидала увидеть здесь, так это Дурбина.

А он был.

Стоял подле столика. И выглядел таким уставшим, таким несчастным, что сердце сжалось от боли.

— Хахаль? — поинтересовался Мишанька, ревниво прищурившись. — И меня ты променяла вот на это? Знаешь, обидно даже…

— Не променяла, — тихо сказала Аглая, понимая, что звучит это совершенно неубедительно, а еще она, кажется, краснеет. Так вот сильно-сильно, будто и вправду виновата. — Он… хороший человек. Достойный. И ты зря думаешь… я… я наверное, больше замуж не выйду.

— И я вот подумал, что холостым, оно как-то безопаснее жить, что ли.

Почему-то стало обидно. Получается, это она, Аглая, сделала так, что теперь Мишанька жениться не хочет. Неужто она была настолько отвратительной женой?

И спросить не спросишь.

И…

— А что он вообще делает? — Мишанька вытянул шею, силясь разглядеть. Им-то ничего толком и не сказали. Позвали. Велели ждать. Посадили от в уголочке.

— Кровь берет, — тихо ответила Аглая, почему-то опять смутившись. — Если государыня и вправду желает проверить здоровье… хотя… и без крови можно сделать.

— А с кровью?

— Тоже можно, но… кровь…

— Здесь грязно, — Лилечка погладила Фиалку.

— Кровь отдавать…

— А и вправду, — задумчиво протянул Мишанька, прищурившись. — Слушай… мне аж свербит прямо. Неприятное место.

Неприятное?

Зала была просторна.

И светла.

Поблескивала позолота. Вились узоры на стенах. Вдоль стен, на лавках, заваленных рухлядью, восседали боярыни. За ними с помоста своего царица приглядывала. А уж перед нею и Дурбин был.

Не один.

— Иди, — в спину Аглаи ткнулся палец боярыни. — А вторая девка где?

— Понятия не имею, — честно сказала Аглая, подумав, что в гувернантки её с этаким вниманием к подопечным точно не возьмут.

— Ишь… загуляла, — с чувством глубокого удовлетворения произнесла боярыня и хитро прищурилась. — Теперь-то точно погонят. С позором.

— Цыц, — Мишанька на боярыню глянул сверху вниз и показалось даже, что он того и гляди плюнет ей на голову. Но Аглая себя за подобную мысль тотчас укорила. Супруг её — человек воспитанный. И плевать на головы боярыням точно не будет.

Вероятнее всего.

— И вообще, это твоя забота за невестами следить, — сказал он и плевать правда не стал, но пальцем боярыню ткнул, отчего та попятилась. — Я пойду… погляжу на этого твоего.

— Он не мой! — пискнула Аглая.

— Ага… только перед тем, как замуж идти, ты сперва со мной присоветуйся. Я все-таки Уложение знаю, договор составим честь по чести…

Аглая рот закрыла.

И Мишанька щелкнул её по носу.

— Наивная ты…

Хорошо хоть не дурой обозвал.

— Ишь… ведьмы… ничего, скоро закончится ваше-то время, — пробормотала боярыня, осеняя себя кругом.

— Почему? — поинтересовалась Лилечка, которая за всем происходящим наблюдала с немалым интересом.

— Потому как на то божья воля… — боярыня ответила грозно и брови сдвинула, отчего они показались одною бровью. — Не дело это, проклятым средь честного люда жить и во всем мешать.

— Тогда да, — сказала Лилечка, Фиалку на плечо пристраивая. — Тогда это правильно…

И улыбнулась этак.

С хитрецой.

Будто знала что-то, самой Аглае недоступное. И… Мишанька что-то у Дурбина спросил, тот ответил. И застыли оба, друг на дружку глядючи.

— Ишь ты… — боярыня выдохнула. — Точно приморочит… ведьма…

Аглая вдруг подумала, что в нынешнем-то обличье Мишанька ведь покраше её будет. И… и да, тоже ведьма. Глупость какая! Найглупейшая.

— С ним поговорить надо, — сказала Лилечка, ткнув локтем в бок, отчего дурные мысли разом выскочили. — Он тоже видит.

— Что?

— Грязь эту… ты видишь?

Аглая покачала головой. Нет, что-то было определенно не так, но… она, сколь ни силилась, не могла понять, что именно.

— Бывает, — Лилечка погладила котенка, который приоткрыл глаз и уставился на Аглаю с упреком: мол, как можно этакого не заметить. — Это потому что никто не видит… но ничего.

И погладила Аглаю, успокаивая.

— Эй, — из кустов свистнули и так, что по-над кустами тотчас поднялось облако бабочек и пара пташек, до того сидевших где-то там, в зеленых глубинах. — Бася…

— Чегой? — Баська остановилась и прищурилась, а заодно огляделась.

Так, на всякий случай.

Но в саду ныне было пусто и тихо, а куда все подевалися, Баська не знала. Она ведь, к себе возвернувшись, поняла вдруг, что крепко притомилась от хождения по саду и всяких там… и Маланька тоже притомилась.

И прилегли вот.

Все одно Мишанька куда-то подевалася.

Прилегли и… похоже, что приснули. Бывает. Небось, в отцовском-то тереме она всегда после полудня почивала, да спалось сладко, но то потому как поемши. А туточки…

Обедать не позвали.

Девка, к Баське приставленная, будто вовсе сгинула. В животе урчало, и Маланька вздыхала тяжко-тяжко, губу то и дело закусывая. Тоже, небось, голодно было.

Баська тогда и разозлилась.

Это что получается? В невесты позвали, а встретить и приветить позабыли? И нехорошо-то… каким бы гость ни был, а всяко надобно к нему с уважением.

И покормить.

Тогда-то она, косу наскоро поправивши, ибо растрепалась за сон невмочно, и сказала:

— Пойдем, поищем кого.

А Маланька согласилась, верно, тоже от этакого высочайшего гостеприимства притомилась. Вот и пошли в сад, чтоб понять, куда из него-то деваться, да только заблукали слегка. Ну и к кустам выбрались, откудова и свистели.

— Кто тут? — спросила Баська, руки в бока уперши.

— Елисей, — отозвались ей и кусты зашатались, после ветки затрещали, будто там не один Елисей, а с медведем. — Я с братом.

И чегой это Баська не удивилась, этого самого брата завидевши?

Медведь и есть.

Стоит.

Лыбится.

На Маланьку уставился так, что хоть ты в него вновь сапогом кидайся. Правда, нянюшка сказывала, что мужики — народ упертый, и если чего в голову втемяшится, то сапогом не выведешь.

— И снова доброго дня вам, девицы-красавицы, — этот, который брат, поклонился до самое земли, а все одно будто бы несерьезно. — Мы аккурат вас искали.

— Зачем? — мрачно поинтересовалась Баська, которая тоже искала, но отнюдь не счастья в жизни, а обыкновенной кухни. Ведь должна же она при дворце быть. Вона, туточки народу сколько. Им без кухни никуда.

— Помощь нужна.

— Какая? — робко поинтересовалась Маланька, за Баську отступивши. А оттудова уже, из-за Баськиного плеча, голову тянет, глядит на своего… этого… а переоделся-то. Правда, вновь же наряд простой, хотя ж из тканей крепких, славных, вона, портки-то с прозеленью, небось, из фризского полотна, которое яркое и ноское. А кафтан долгополый с серебряною канителью, которой немного, но у Баськи глаз наметаный.

Небеден молодец.

И собою хорош.

И… и если сладится у Маланьки, то, может, неплохо будет? Чай, она тоже вона, не бесприданница. Батюшка-то возражать супротив царева человека всяко не будет. И приданое даст, чтоб все обзавидовались, может, даже соболями баргузинскими.

— Сами не знаем, — честно признался Елисей, из кустов-таки выбираясь. Правда, как-то так выбирался, что ногою за ветку зацепил и полетел прямо-таки на Баську.

Баська его поймала.

Ну, не падать же хорошему человеку. Удержала… может, конечно, он и мужик крепкий, но и Баська не слабосилок.

— С-спасибо, — Елисей устоять устоял, но Баську не отпустил.

Обнял.

Крепко так. Ажно ребра затрещали. И губы вытянул… иродище!

Баська ему по ним и шлепнула. Легонечко. Ну, чтоб вовсе не отбить.

— Ты это брось, — сказала она строго и рученьки-то белые от себя отвела. — Ишь, выдумал…

Хмыкнул этот, который второй, который…

— Свят, — Елисей зарозовелся, будто бы ему стыдно. Ага. Как же. Вот всегда так. Нянюшка еще упреждала, что мужикам спуску давать никак неможно, что чуть ослабнешь, они сразу руки потянут. И ладно бы только руки… — Дело такое… сложное… сразу не объяснишь.

— А ты не сразу, — дозволила Баська, поглядывая на этого вот… Елисей.

Тоже одежу сменил.

И тоже простая вроде как, ан нет… сапожки юфтевые, с шитьем, да не простою нитью. Крученая, заговоренная, как и на вороте кафтана, который вроде бы как поношеный. Вона, ткань на рукавах посветлела, вытерлась, в одном месте даже дырочка будто бы, но нитью прихваченная.

И шит не так, как ныне шьют.

И… не в нем дело, но в узоре, что лежит на ткани.

Такой теплый, такой… рука сама к нему потянулась погладить, и Баська не удержалася, тронула шелковые ниточки. Будто вьюнок вьется, стебельки тоненькие, листочки зелененькие, цвет — колокольчик белый. Вьется, льнется, окутывает…

— Я же тебе говорил, — сдавленно произнес Свят, с Баськи восторженного взгляду не спуская, что не осталось незамеченным. Вона, Маланька нахмурилась обиженно, и рученьку-то белую в кулак подобрала. А он, будто и не заметивши, из кустов вылез и принялся пояс разматывать.

Пояс тоже широкий, в две ладони.

И не новый.

И…

— Это прадедов кафтан, — сказал Елисей тихо, глядя на то, как будто бы оживает вьюнок. И вправду пополз, расправил листики, цветы распустил. И качаются они белыми-то звоночками на невидимом ветру. — И пояс его… прапрадедов и даже больше… ему жена его расшивала.

— Обережный, стало быть, — сказала Маланька тихо и сама руку протянула, в которую пояс лег немалой тяжестью. — На кровь родную?

— Надеемся, во всяком случае, — Свят смутился.

И сгорбил плечи.

И глянул так, исподлобья.

— Пойдешь замуж?

— За кого?

— За меня.

— А ты кто таков будешь? — Маланька пояс ладонью накрыла, потянула, погладила нежно.

— Царевич я…

— Зачарованный?

— Может, разве что самую малость, — он потупился. — Так пойдешь?

— Если царевич… то пойду. Как не пойти? — Маланька усмехнулась и сама шагнула, глянула снизу вверх этак, внимательно. — Только ты грязный какой-то… царевич.

— Так… зачарованный же ж, — он улыбнулся широко так, радостно. И вот вроде ж нормальный человек с виду, понимать должен, что дела подобные иного подходу требуют, серьезного.

Сватов там.

Смотрин.

Сговора.

А он… с другое стороны, Баськино ли дело, мешаться? Глядишь, ежели и вправду сладится, то и Маланька счастлива будет. Царевич он там или нет, но… главное, чтоб человек хороший.

Эта мысль окончательно Баську успокоила.

И еще то, как пополз, раскрываясь, вьюнок по кафтану, того и гляди всю ткань шитьем затянет. Маланька же сама пояс на царевича накинула.

И обернула дважды.

Завязала узлом.

А потом, доставши платочек белый, простой, по лицу Святову им провела, легонько так, но и вправду всякая грязь убралась.

— Так-то оно лучше будет, — сказала Маланька.

И Баська кивнула.

Согласилась.

— А ты, — Елисей перехватил руку, осторожно так, бережно, будто бы рука эта сахарною была. — Ты за меня замуж пойдешь?

— Вот так просто?

— Отчего нет?

— Ты ж меня второй раз в жизни видишь-то? — Баська голову склонила, жениха новоявленного разглядывая. Нет, хорош собою. Определенно, хорош. Лицом бел. Румян. Волос светлый вьется барашком. Глаз ясный да синий.

Глядит.

Улыбается. И от улыбки этой сердце Баськино прямо-таки вскачь летит, да только она уже не та, которая книжкам верила. Небось, в книжках всякого понаписывают, а на деле-то…

— Порой и разу довольно, — ответил Елисей.

— И ничего-то обо мне не знаешь.

А то ведь… Тришка вон, смотрел, смотрел… и она смотрела. И чем бы все едва не закончилось? То-то и оно… свадьба — дело хорошее, но и после неё жить как-то надобно.

— Так расскажи, — и пальцы отпускать не спешит.

— Я у ведьмы живу, — решилась Баська. — И Маланька тоже… в услужении. И служить нам недолго, но… после ведь всякое говорить станут.

— Это у какой ведьмы? — Свят вот на свою нареченую глядит-любуется, и ажно завидно, хотя и нехорошо этакому завидовать. Чужое счастье, а Баське своего бы. — Это не у той, у которой котики?

— У той, — Маланька тоже улыбается, и этак… ну будто это её сапогом зашибли. — А вы… познакомились?

— Познакомились.

— Она хорошая.

— Хорошая, — согласилась с подругою Баська. — Но люди все одно болтать станут. Что раз ведьма, то и разврат, и мы…

— Пускай себе болтают, — отмахнулся Елисей.

— И роду я простого…

— Может, оно и к лучшему.

— И…

— Не нравлюсь? — а вот теперь обиделся, человек преглупый. Если б не нравился, неужто Баська стала бы отговариваться? И насупился, и глядит исподлобья, а цвет вьюнка дрожит, качается, будто тоже обиду чует.

— Нравишься, — призналась Баська. — Только… этого мало. Я ж тоже ничего-то о тебе не знаю. Кто ты таков? Какого рода? Кто отец твой и матушка… чем живешь? О чем думаешь? Чего желаешь? Оно-то пожениться недолго, да… нам потом годы вдвоем жить. А ну как не сдюжим?

И… понял.

Голову склонил, не отступая, но лишь признавая, что услышал Баську.

— Вот так-то, братец, — хмыкнул Свят, перехватывая Маланькину руку, точно забоялся, что и она тоже начнет о том, что далее, думать и от слова своего отступится.

Это он зря.

Маланька, она хоть тихая, но ежели чего решала, то уж тут и батька ейный не способен был с пути решенного поворотить.

— Что ж, — Елисей по-прежнему глядел на Баську, но задумчиво. И страшно стало. А ну как поймет, что и вправду ни к чему оно… вокруг-то девок хватает, одна другой краше. Видала Баська этих боярынь, у которых лица белые, что сметаною мазаные, брови соболиные, волосы, что из золота тянутые, и богаты, и собой хороши, и милы, кротки, учены…

И каждая рада будет, если такой молодец замуж позовет.

А она, Баська, тоже рада, но…

— Будь по-твоему, — он вдруг вытащил колечко, с виду простенькое, полосочкой серебра, в которой глазом зеленый камушек подмигивает-переливается. — Невеста — еще не жена. Но… дай мне срок. Скажем… с год. А там уже, если захочешь уйти, то держать не стану.

И колечко протянул.

И… и в самые глаза глянул, отчего прямо внутри все и обмерло.

Взять?

Рука сама потянулась. Не к колечку. Есть у Баськи и покраше. Но к человеку, что колечко держал. А то само на палец прыгнуло, обняло, опалило теплом и камешек из синего желтым стал, ярким, что солнце.