Понаехали!

Глава 43 Звериная, ну почти звериная

Пегого окраса кобель крутился возле мясных рядов. Выглядел он, правда, сытым и холеным, и потому местечковые собаки по первости попробовали было прогнать чужака, выступивши против него единой, сбитой в ярмарочных рядах, стаей. Но тот лишь оскалился и зарычал, низко, переливчато, однако от рыка этого лапы затряслись, а в душе появилось преогромное желание бежать.

Сдерживать себя в желаниях собаки не привыкли.

И сгинули.

Кобель же остался.

Сперва он сунулся было к прилавку Завьялова, на котором исходили паром кучи мяса, но был прогнан дородною кухаркой, полагавшей, что ей это мясо всяко нужнее. И она-то, сопровождаемая сразу тремя холопками — не самой же корзины тяжеленные таскать — долго выбирала, тыча пальцем то в один, то в другой кусок, вытаскивая их, оглядывая придирчиво.

Не забывая при том вести учтивую беседу.

— …а еще сказывают, что ведьмы вовсе страх потеряли, — Гришка, младшенький купцов сын, на прилавок облокотился и говорил медленно, позевывая. — Что наняли они людоловов, чтоб те девок красивых выискивали…

— На кой? — кухарка вытащила самый, как ей показалось, наилучший кусок мяса.

— Так известно. Сами-то ведьмы страшные, вот девок вымучивают и красоту их темною волшбою отбирают.

— Ишь ты… а я слыхала, что не людоловы виноваты, а магики, которые против государя умышлять стали…

Пес крутанулся, сунул было морду в корзину, но получив по хребтине палкою, отступил.

— …и подсунули в невесты государевы… — донеслось от прилавка с рыбою. — А та царевича споймает и заморочит начисто. И тот вовсе утратит разум…

— …от грехов это, от неверия. Храмы опустели, люди богов позабыли, вот и шлют им всякие напасти во вразумление.

— …придет саранча, коия небо все заполонит, так что ни солнца не видать будет, ничегошеньки. И наступит тьма вселенская. Страх да погибель…

Кобель сунулся и на чистые ряды, где медленно гуляла совсем иная публика, чистая да приличная. И приказчики кланялись, спешили развернуть шелка да атласы, заманивали блеском золота, переливами драгоценных камней.

— …и я тебе точно говорю, что Медведев давече обмолвился, что решение уже принято на высочайшем уровне… и довольный такой был. А с чего бы ему довольному быть? Вот то-то и оно… подсуетились.

— Тогда отчего Димитриев ходит важно?

— Дурак потому как…

— Не скажи. Никогда-то дураком он не был, наоборот, хитер… в прежние времена тихо сидел. Теперь от жрецов привез, которые народец смущать начали разговорами.

— Поговорят и…

Кобель, увернувшись от брошенного мальчишкою камня, оскалился, но местечковая пацанва собак не боялась, а потому засвистела, затопала и снова камнем бросила, который кобель на лету поймал и зубами сдавил так, что только крошка посыпалась.

Вот тут-то детишки и сыпанули в стороны.

А он, покрутивши головой, потрусил прочь по своим, собачьим делам.

Получасу не прошло, как кобелек, ставший будто бы меньше, неприметней и грязнее — теперь-то он почти походил на одного из уличных, стаи которых кружили по городу — появился у стен боярской усадьбы. Он сунулся было к воротам, однако дворовые собаки отозвались на появление чужака хриплым грозным лаем. Отвечать кобель не стал, но скоренько обежал усадьбу по кругу.

— Заткни их! — раздался голос откуда-то сверху. — Мешают…

…а вот малые ворота были приоткрыты, и во дворе стояла телега, груженая мешками, которые, собственно, холопы с телеги снимали да несли в дом. За ними, и за телегою, и за крутобокою лошаденкой приглядывала мрачного вида баба в простом платье. А её спешил обиходить хиленький мужичонка…

На кобеля они и не глянули.

Он же, обежав двор кругом, примостился в тенечке. Сунувшемуся было волкодаву, кобель показал зубы и вновь зарычал, тихо-тихо, так, что человек и вовсе не услышал бы, а вот зверь от этого голоса попятился, хвост поджавши.

— …мне кажется, ты несколько торопишь события, — мужской голос доносился издалека, из приоткрытого окошка, подле которого кобель и устроился. И был этот голос тих, но и слухам зверь обладал вовсе не человеческим. Пыльное ухо дрогнуло и повернулось к окну. — Еще рано о чем-то говорить. И уж тем более предпринимать…

— Потом будет поздно, — а вот женщина говорила резко и громко, ничуть не стесняясь быть услышанной. — Мы должны быть готовы!

— Мы готовы, — возразил мужчина.

А может, не боялись они потому, как говорили на ином наречье, не понятном большинству людей, что обретались в тереме. Вот кобель его понимал.

В долгой жизни свои преимущества.

— Нам всего-то надо подождать…

— Я устала ждать!

— Понимаю, но разве не сказано, что терпение — есть величайшая добродетель.

— Ты меня учить собираешься? — женщина заговорила тише, и голос её ныне походил на шипение, от которого шерсть на загривке кобеля дыбом поднялась. — Ты… меня? Ты забыл, кто я есть?

— Разве ж мне будет позволено?

— Я… истинная владычица! В моей крови наследие древней силы…

— Успокойся, дорогая, ни к чему давать лишний повод. Слуги порой болтливы…

— Вы просто не умеете с ними обращаться. Твои слуги слишком вольно себя ведут. Я тебе говорила?

— Не единожды.

— Варварская страна. Варварские порядки… ничего, скоро все изменится… я так устала… годы… потраченные впустую годы… я ведь должна была…

— Знаю.

— Имелись договоренности, но что я получила? Вместо дворца жалкую лачугу…

Если бы пес мог смеяться, он расхохотался бы. Лачугой терем назвать язык не поворачивался.

— …диких людей, не способных проникнуться светом истинной веры… годы страданий. И теперь ты мне говоришь, что я была недостаточно терпелива…

— Скоро уже, — в голосе мужчины послышалась непонятная обреченность. — Медведевы готовы, как и прочие… стоит произнести слово, и они выступят.

Кобель поднялся.

— А если нет? — женщина, кажется, подошла к окну. — Если они окажутся слишком трусливыми?

— Тогда выступят не они… многие недовольны, что государем, что новыми его порядками. А уж эта затея со школой… понятно, к чему идет. Он получит собственных магов, и тогда-то…

Окно открылось и женщина выглянула. Нет, пес не видел её, как и она не видела пса, но все одно он замер, распластавшись на камнях, затаив дыхание, не способный отвести подслеповатых глаз от темных крыл, что развернулись на двором.

И вновь где-то там взывали собаки.

Застыли люди.

— Мы хорошо пострались… кого бы Елисейка ни выбрал, прочие обидятся. И терпеть обиду не станут, особенно если… твоя задумка удасться, — мужчина, стоящий за плечом женщины, был почти невидим в темном сиянии её силы. — У них есть убежденность, что они правы. А у нас…

— А у нас вера. И сила.

Она отвернулась.

И пес выдохнул.

Он поднялся и побежал, горбатясь и припадая на переднюю лапу, и люди, коих довелось встретить на своем пути, не то, чтобы жалели, просто сами собой уступали дорогу. И уж потом решали, что им стало жаль бедного пса.

Оказавшись подле знакомого дома, зверь завыл.

…дело оказалось куда как серьезней, чем ему предполагалось. Чем им всем предполагалось.

Другой зверь остановился на узкой тропе, что резко поднималась ввысь. Где-то там, на линии горизонта, заслоняя её, виднелась белая стена дворца. А вот в кипящей березовой роще зверь почуял тех, кому тут было не место.

Он пошел осторожно, прижимаясь боком к нагретому солнцем камню.

Люди…

Люди держались вместе.

Рядом.

Их было немного, едва ли пару десятков, но вели они себя вовсе не так, как надлежало бы людям, оказавшимся здесь по какой-то своей, безобидно, надобности. Нос зверя учуял острый аромат железа. И силы, которую люди скрывали, но… от людей же.

Были они тихи.

И вовсе незаметны.

Коснулся шерсти полог, и маг, его поставивший, встрепенулся.

— Что-то… — прошелестел он. — Кто-то…

— Волк, — протянул другой, и заскрипел лук, готовый принять стрелу, а зверь заставил себя застыть, будто бы прислушиваясь.

— Погоди… пусть себе.

— Откуда тут волку взяться? — в руках мага заклубилась сила, готовая воплотиться в заклятье.

— Тише оба, — проворчал третий, чье присутствие зверем и не ощущалось, что заставило насторожиться по-настоящему. — Не хватало… бежит зверь, пускай себе. Нам до него дела нету.

Сила погасла.

Лук заскрипел.

— Долго еще нам тут…

— Сколько батько скажет, столько и будем, — этот, определенно бывший старшим над прочиим, держался с настораживающей уверенностью. — Может, сення, может, завтра…

Зверь пошел. Правда лишь затем, чтобы, минув поворот, нырнуть в призванный туман. Тот, вскипев на тропе, тотчас рассыпался белыми клочьями, чтобы истаять под жаром солнца.

В тумане мир воспринимался иначе.

Туман этот был ближе разуму зверя, нежели человеческому, что и заставляло Норвуда сторониться его, используя тропы лишь в особых случаях.

Нынешний определенно был особым.

Он нырнул в узкую расщелину, чтобы выйти к людям. Те в мире тонком существовали этакими разноцветными всполохами. Одни светились ярче, особенно вот тот маг, что пощадил волка. И другой, схожий с ним — никак и вправду братья — тоже был мало темнее, а вот остальные в большинстве своем люди обыкновенные. Если у кого искра есть, то слабая.

— Неспокойно, — пожаловался кто-то. — И… чуется такое…

Место это, сокрытое от посторонних глаз, возникло, когда скалистый берег взял да треснул, а после каменная подошва расползлась, освободивши узкую полосу земли. В ней-то, в самой дали, кипел силою источник, что и сотворил вокруг себя махонькую долину.

Люди пришли в неё незваными.

И не с добрыми намерениями.

Люди с добрыми намерениями не тянут с собою столько оружия.

— Болтай больше, — огрызнулся кто-то. — Чтоб Вышень точно услышал.

— Да я что… просто… неладно.

— А то, — уже без злости ответили ему. — Был бы я тут, когда б не клятва…

Её Норвуд тоже видел. Здесь, в тонком мире, многое тайное становилось явным, в том числе и нити, протянувшиеся от людей к тому, что стоял подле невысокого, сложенного особой манерой, костерка. Огонь горел едва-едва, облизывая дно котла, в котором кипело травяное варево.

Человек, над ним склонившийся, мешал это варево костью.

И тьма клубилась в котле.

Исконная.

Тяжелая.

— И все равно не понимаю, — видно, тому, который младше, сидеть и вправду прискучило. Вот он поднялся на ноги, но ложбинка была слишком мала, чтоб по ней гулять, и человек сел. — Зачем это надо? Неужели плохо нам жилось?

— Неплохо. Но будет и того лучше, — отозвался прозванный Вышнем.

Он воспринимался не столько высоким, сколько ярким.

— Куда уж… — пробормотал в сторону парень.

А он молод.

И тут находится не по своей воле. И еще ему страшно, пусть страх свой он давит.

— Послушай, Мал, — Вышень присел подле брата, и силы их зазвенели, отзываясь друг на друга. — Батюшка знает, что делает…

— Сомневаюсь. Мне кажется, он немного… преувеличивает свои обиды.

— Не без того, но в целом он прав. Царь давно желает потеснить бояр. И с каждым годом у него выходит все лучше… а окроет школы эти. И что тогда? Он же всех учить горазд. Простонародье наберет, выучит как-то. И будут ему служить верные, аки собаки. Думаешь, просто так? Думаешь, он от добра собирается? Нет, он их на нас натравит. На отца. На тебя. На меня…

— Когда это еще будет!

— Когда-нибудь да будет. Мы должны думать наперед.

— Так тебе Димитриев сказал? Думаешь, слепой, не вижу, что он зачастил с батюшкой дружить. А после этой дружбы тот сам не свой… раньше-то он иное говорил… вот увидишь, потом окажется, что мы кровью умоемся, а этот станет…

— Тише, — над воинами поднялся еще один полог. — Думай, что говоришь.

— Ты его тоже боишься, — Мал мотнул головой. — И ты… и отец… признайся.

— Не его.

— Её? Изрядная стерва… но тем более! Уходить надо, Вышень… уводить людей и…

— Думаешь, позволят? — в голосе этом прозвучала смертная тоска. И Вышень вздохнул, поднялся, задрал голову, глядя туда, где переливался всеми оттенками силы дворец. — Все уже сложено. И начато. И… ты прав. Уходить надо. Тебе.

— Мне?

— Ты ведь не давал ей свою кровь?

— Не хватало…

— Стало быть, есть шанс. Уходи. Сейчас. Отправлю тебя в город. К батюшке, чтобы этот вот…

…человек также мешал костью темное варево, которое и здесь, на отдалении, не нравилось Норвуду. Настолько не нравилось, что он с трудом сдерживался, чтобы не перехватить человеку горло.

Не сейчас.

— …отправляйся домой. Бери матушку и сестер. Уезжайте.

— Куда?

— Куда подальше… лучше к её родичам. Украшения. Золото. Что дома найдешь… пока есть дом. Будет за что потом, если… когда отберут. И… ты прав. А я был глупым и самоуверенным.

— Я…

— Иди, — теперь голос Вышеня прозвучал тихо, но веско. — Иначе… что с ними станется потом? Когда будут искать виноватых?

— Но… а ты…

— Я? Не знаю. Я… постараюсь не подставляться, но, сам понимаешь…

Норвуд вот ничего-то не понимал, а потому, обойдя кругом людей, крепко задумался. Он мог бы их убить. Если не всех, то мага, который единственно представлял опасность. И жреца, уже почти завершившего ритуал. Оставалась малость, это Норвуд шкурой чуял. И шкура подсказывала, что малость эта переменит многое.

Он почти решился.

Он подобрался к тому, кто скрывал себя под темным одеянием, когда тот повернулся к Норвуду. И бледные губы его растянулись в усмешке.

А потом медленно, тяжко поднялась рука.

Норвуд видел её, худую до того, что кожа к костям прикипела, как видел бледные пальцы, сложившиеся древним знаком. Он прыгнул, силясь успеть первым. И уже в прыжке встретился с силой, которая опутала, окутала, спеленала и выдернула из тумана.

— Поглянь, княжич, какие гости у нас, — скрипуче ответил жрец. И по тому, как произносил слова он, стало ясно, что слова эти ему чужды, как и сам язык. — Но и к лучшему… у свеев кровь крепкая. Самое оно, чтобы печать скрепить.

Норвуд хотел было зарычать. Но тело, сделавшись непослушным, потянуло.

Скрутило.

И затрещало, само меняя обличье.

Вот ведь… не хватало ему на жизненном пути еще одного ведьмака.