Понаехали!

Глава 10 В которой князь наносит весьма своевременный визит

Утро не задалось.

Еще с ночи не задалось, когда Стася, воротившись в комнаты — в них было все так же душно и тяжело — пыталась уснуть. Она до рассвета проворочалась на мягких перинах, которые стали вдруг то слишком уж мягки, то чересчур комковаты, да без толку.

Сон не шел.

И мерещилось вот…

Бес, что улегся в ногах, тихо урчал, но урчание его нисколько не спасало. А потом сквозь ставни пробился тонкий луч, и Стася поняла, что и дальше притворяться спящей смысла нет.

Вот ведь…

— Конь? — почтенная вдова, еще более грузная и краснолицая, чем прежде, поджала губы. И щеки её надулись двумя пузырями, а три подбородка легли один под другой, прикрывая шею. — Какой конь? Коней у меня много. Оставляют.

Она сидела во главе стола, на который молчаливая, какая-то измученная челядь, выставляла пироги да плюшки, несла молоко, сливки и миски с творогом. Кувшины да ковшики, полные, что молока, что кваса, что иных напитков.

— Верно, — кивнул Фрол Матвеевич, подавивши зевок. — Оставляют. У Марфы известно, что кони доглежены будут.

И все-таки зевнул, широко, во весь рот.

А за ним и Матвей Фролович.

Ежи нахмурился.

А Стася подумала, что выглядят купцы не слишком-то хорошо, не говоря уже о супруге Фрола Матвеевича, которая была вовсе бледна до белизны.

— Я и сам, помнится, как прикупил в позапрошлым годе жеребчика, того, помнишь, палевой масти, так поставил…

— Ага, славный…

— …из Градомысловых, пусть и полукровка, но на диво ходкий. Ох и торговался-то я…

Марфа подняла ковшик, пригубила да на место вернула. А вот Ежи к напитку принюхался. И нахмурился.

— А вы всегда в сбитень полынные слезы добавляете? — поинтересовался он. И слова эти упали, заставив вдову вздрогнуть.

— Чего? — поинтересовалась она.

Ежи молча накренил ковшик, а после в другую сторону, и пальцем снял край тягучего темного напитка. Растер в пальцах.

Поднес к носу.

И кивнул.

— Они, как есть. Полынные слезы. И полынь, мнится, не простая. На погосте брали?

— На могилках, — раздалось очень тихое. — Извините, если я помешала, но… мне очень нужно с вами поговорить.

В темном дорожном платье Аглая казалась еще более хрупкой, нежели обычно.

— Да что вы… — взвизгнула Марфа, вскакивая. И руками взмахнула. Тяжелые крылья одеяния её скользнули по столу, опрокидывая пироги да кувшины. — В моем доме и меня виноватить будут!

— А ну тихо! — рявкнул Фрол Матвеевич, тоже подымаясь.

Следом и Матвей Фролович встал.

Нахмурился.

А Стасе подумалось, что даже без обычных своих шуб, купцы гляделись грозно.

— Дружка! Карпятка! — возопила Марфа. — Что-то вы, гости дорогие, вовсе край потеряли…

Голос её звенел.

От страха.

Стася теперь видела и его, и еще что-то другое, темное и недоброе, окутавшее купчиху.

Хлопнули двери и в зале стало… тесновато. Холопы, откликнувшиеся на зов хозяйкин, оказались парнями крепкими, едва ли не больше купцов.

И дубины в руках держали.

И…

— Вздумали тут… на вдову честную клеветать! Мой хлеб ели, — причитала Марфа, вытирая слезы кончиком шелкового рукава. — Мой квас пили…

— С полынной слезой? — мрачно осведомился Фрол Матвеевич, с дубин взгляда не спуская. И ведь не отступится, ибо не по чести купцу солидному холопов убоятся.

— Врет он! — взвизгнула Марфа. — Ведьмин выкормыш…

— Матушка моя — женщина обыкновенная, — возразил Ежи. — И не лгу я.

— Не лжет, — кивнули купцы.

— Значит, я лгу?! И на кой мне надобно гостей травить, а?! Я с них живу, я…

— Это игруши, — произнесла Аглая все так же тихо. — Они к вам давно ходят, а вы…

— Ведьма! — этот женский визг ударил по ушам. — Ведьмы!

И протянутый палец, украшенный перстнем, ткнул в Стасю.

— Ведьмы виноваты! Это они все… они…

— Тихо, — Фрол Матвеевич кулаком по столу хрястнул, отчего и миски, и кувшины, и ковшики подпрыгнули. — Девонька… такое ведь обвинение, оно не просто. Разбираться надобно.

Аглая кивнула и, решившись, сделала шажок к стасе.

— Надо.

— Ты, — Фрол Матвеевич указал на холопа с дубиной. — Иди, пущай пошлют кого за государевым человекеом…

— Не смей! — рявкнула Марфа. — Я тебе хозяйка…

— Иди, иди, а то ведь знаешь, как оно… сегодня хозяйка, а завтра… а ты, Марфуша, успокойся. Коль нет твоей вины, то и бояться нече.

Холоп не шелохнулся.

А вокруг Марфы заклубилась, заворочалась темнота.

— Что ж, гости дорогие, — она развела вдруг руки, и крупное лицо её побагровело от натуги. — Не хотела я так, да сами виноватые…

Она растопырила пальцы, и ладони широкие, поблескивавшие от пота, устремились друг к другу. Медленно. И сближение это тяжко Марфе давалось.

Охнула Никанора.

Мотнул головой, зашатавшись вдруг, Матвей Фролович, а из носу его побежала струйка крови. Завопил рядом Бес, вскочивши на стол, прошелся, выгнувши спину.

…но если руки коснуться друг друга, случится страшное. Что именно, Стася не знала, но знала, что противостоять этому, чем бы оно ни было, не сумеет. Она хотела было подняться с лавки, но навалилась слабость…

А холоп с дубиной шагнул.

Замахнулся.

— Стой! — тонко крикнула Аглая. И слабый голосок её был подхвачен другими.

— Стой, — одновременно рявкнули Ежи и князь Радожский. А последний еще и добавил: — Что здесь происходит?!

Стася тоже не отказалась бы узнать.

Она бы даже спросила, но в груди её, в животе, во всем теле разгорался дар, требуя выхода. Стася пыталась его удержать. Честно пыталась.

Но…

…Ежи мысленно обругал себя.

Игруши.

Сам должен был понять. В конце концов, игруш они проходили и даже на практику выезжали, правда, не к ним, но к дому, в котором игруши гнездо свили, все семейство человеческое повывевши. И он помнил это вот ощущение неладности, неправильности, пропитавшее старую избу.

Безотчетный страх.

Слабость.

Остаточные эманации.

Здешние эманации остаточными не были. Теперь, поднятые по слову дурной этой женщины — только дурная женщина решилась бы связаться с подобной нечистью — они кружили, уплотняясь, готовясь воплотиться в существ, с которыми людям обыкновенным лучше бы не встречаться.

…а ведь вчера они после дороги отобедали сполна. И ужин был. И наверняка нашлось, куда спрятать заветные полынные слезы, смешанные с куриной кровью и прочими ингредиентами, одно воспоминание о которых заставило Ежи содрогнуться.

И стало быть, твари попробовали сил.

Сродниться с приезжими не успели бы, нет, для того одной ночи маловато, но вот прирасти, пустить корни в тонкое тело — вполне. И теперь ни амулет, ни заговор не помогут.

Ежи зарычал, пытаясь справиться с непомерною тяжестью, что навалилась вдруг на плечи.

А Евдоким Афанасьевич со вчерашнего не показывался.

Он ведь и сам тонкого мира.

Он ведь…

— Игруши, — просипел Ежи, пересиливая себя. — Здесь. Много. Думаю.

Радожский, сколь бы ни был несимпатичен, а все понял верно, с полуслова. И на ладони его вспыхнул огненный шар, от которого взметнулись в разные стороны плети-искры. Взметнулись и увязли.

— Ведьмы это, добрый господин, — залопотала Марфа, спину сгибая низко-низко. — Я их в доме приняла, как родных… хлеб ели, сбитень пили… хороший сладкий, на меду…

В ногу впились когти, и Зверь, пользуясь случаем, вскарабкался на плечо. Уселся и завыл, громко так, что голос его заглушил лопотание Марфы.

А ведь не просто так говорит.

С переливами.

И Радожский понял, отряхнулся да скривился:

— Хватит, — сказал он громко. Громче Зверя, к которому и Бес присоединился. И как-то даже дышать легче стало. — Отзови своих тварей, женщина.

— А не то что? — Марфа преобразилась.

И оскалилась.

Лицо её, некогда пухлое, грубое, стало словно бы мягче.

— Детушки мои родные, к мамочке идите… мамочку вашу обидеть хотят… покарайте их! — этот приказ прозвучал словно удар колокола.

Твою ж…

…а кошачьи когти полоснули шею, и острая боль помогла ненадолго выпасть из наведенного оцепенения.

Выпасть.

И…

Ежи ощутил вдруг и себя, и ту темную силу, пронизывавшую и дом, и людей, в нем живущих. Холопов, что замерли, глаза выпучивши: они при доме давно, стало быть, под мороком ходят.

Плохо.

В них человеческого, может, и вовсе не осталось.

Правый поднял дубину и покачнулся, грозя обрушить её на князя, правда, тот оказался быстрее. Убивать не стал, хотя мог бы, но просто толкнул воздушной волной, опрокидывая человека на землю.

Марфа завыла, едва ли не громче котов. А на столе появилась первая тварь. Она-то, не старшая, недавно вырожденная, походила на того, кем и была изначально: человеческого младенчика с круглой лысой головой да синеватым тельцем.

— Боги милосердные, стало быть… — Фрол Матвеевич был мужиком крепким, многое повидавшим, и плечами повел, избавляясь от наваждения, потянулся к клинку своему и дотянулся, обвил пальцами, когда на спину ему рухнула другая тварь.

Третья выбралась из-за стола…

— В круг! — заорал Радожский, и огненный цветок распустился у самых его ног.

Игруша заверещала так, что из ушей кровь пошла, покатилась, силясь пламя сбить. Да сколько их тут… в книгах писали, что редко встречается больше двух.

Четыре — в исключительных случаях.

А тут…

Матвей Фролович выдернул из-за стола сомлевшую Никанору. Захохотала, захлопала в ладоши Марфа, теряя остатки разума:

— Ешьте, деточки мои… ешьте родненькие… заступитесь за матушку…

Бес махнул когтистой лапой, и кривобокая игруша поспешно скатилась на пол. Завопил Зверь, упреждая другую, а Ежи… Ежи увидел темные нити, что протянулись меж купчихой и существами, ею же порожденными.

Наверное, конечно, можно было сделать все иначе, но…

…огонь расползался по терему.

А Фрол Матвеевич силился скинуть с плеч игрушу, что драла кафтан. Острые коготки её полосовали и ткань, и кожу человека.

Кружила пара возле Аглаи, не смея приблизится.

Еще одна шипела на Стасю.

А та смотрела и смотрела и…

Ежи протянул руку, захватывая столько нитей, сколько сумел.

…раз, два, три…

После посчитает.

И второй.

Стало легче. А собственная сила, темная, дурная, отозвалась, потекла, ибо тьма к тьме… не живое, но мертвое, поднятое собственной обидой.

И сила вбирала её в себя, а с нею и все то, чего Ежи знать не хотел бы.

…пять и шесть…

Марфа захлебнулась смехом. А игруши замерли, все и разом.

Близняшки восемь и девять. И там еще двое… она же что, не понимала, что творит? Понимала. Теперь Ежи в том не сомневался, как и в справедливости суда царского, только…

— Идите сюда, — сказал он, опускаясь на лавку. — Княжич, пригляди за ней…

— Князь, — буркнул Радожский и пламя унял одним движением.

— Не важно. Пригляди…

Радожский молча обошел стол, вставши за спиной почтенной вдовы, которая теперь сидела молча, только глазами хлопала. И в этих глазах Ежи виделась обида.

— Детки мои…

— Твои, — согласился он, подзывая их. — Все твои… сама убивала. Собственной рукой.

Лицо князя заледенело.

Игруши подползали. Они двигались неловко, рывками, то и дело останавливаясь. И головы их крутились, будто они так и не могли понять, что же происходит.

Куда подевалась матушка.

То есть, они её видели, они её чуяли, но больше не воспринимали так, как мать.

— Сперва… думаю, из страха. Вдове любовника иметь незазорно, так? Если, конечно, приличия блюсти. Но дети — это другое. Узнай кто, слухи пошли бы. А там и доброго имени лишиться недолго. Вот она и избавилась от ребеночка.

Он, самый первый, походил на древнего старика. Кожа его потемнела, а все тело изрезали глубокие морщины.

— Потом от второго… прикопала где-то… недалеко. Они и вернулись. Бывает такое.

Кто-то, кажется, Фрол Матвеевич выругался. Аглая же подошла к Никаноре, которую уложили тут же, и рядом присела.

— Ей бы покаяться, вызвать кого, чтоб дом почистили, но она иной способ нашла. Прикармливать стала. Сперва челядью откупалась, после же сообразила, что этак и выдать себя недолго. Вот и стала гостями подкармливать. Что ж такого? Они одну-две ночи постоят, а после съедут. Человеку здоровому чуть здоровья убудет и только.

Игруши садились у ног Ежи.

И глядели на него.

И в глазах их виделся… разум? Что ж, это больше не удивляет.

— После поняла, что их использовать можно, — он наклонился, коснулся теплой головы, сквозь которую пушок пробивался. — Надобно узнать, не пропадали ли близ Китежа люди. Или обозы. И не случалось ли людям торговым себя странно вести. Они… на многое способны. На много большее, чем в книгах пишут.

Девочка. То, что вцепилось в штаны, точно было девочкой. И Ежи поднял её, заглянул в синие глаза.

— А еще бралась изводить… любовниц вот. Или мужей неугодных. Или старых надоевших родственников. Игруши уходили в чужие дома, чтобы вернуться после к матушке.

Теперь выругался уже князь.

И уточнил.

— Давно?

— Старшему двадцать лет… младших она рожала уже для того, чтобы обратить.

— Я не виновата! Это все оговор! Это ведьмы! Ведьмы!

— Молчи уже… — Фрол Матвеевич рукой махнул. — А ведь поговаривали, что неладно стало, но я не верил. А ей вот верил. Как себе…

— Вы… вы сами все! Виноваты! Пришли… я принимала, как гостей дорогих…

— Что делать-то? — поинтересовался князь, глядя не столько на женщину, которая замолчала по движению пальца его, сколько на Ежи и существ, что облепили его.

— С ними? Я могу попробовать отпустить, но…

…странно, отвращения к нечисти Ежи не испытывал. Скорее уж жалость, ибо были они вовсе не виноваты в случившемся. Да и что творили, то по слову «матушки» своей.

— …они с нею связаны крепко. И может статься, что не захотят уйти.

— Свидетелями будете? — князь обратился к купцам.

И оба поклонились.

Только Фрол Матвеевич заметил робко:

— Целителя бы кликнуть…

— Кликнем.

— Не стоит, — Аглая погладила лоб Никаноры. — Она спит. К ней… играть ходили. Чувствовали, что она… в положении пребывает.

Аглая робко покраснела.

— Они все-таки дети. Любопытные. И… и вредят только когда разыграются. Вот и играли. Она просто устала. Пусть спит.

Фрол Матвеевич выругался сквозь стиснутые зубы.

— Что ж, свидетелей для обвинения хватит, — произнес Радожский задумчиво. — В доме, думаю, и вещественные доказательства найдутся… отпускай.

…знать бы еще как.

Ежи поднял девочку, показавшуюся ему невесомой, и, заглянувши в глаза, сказал:

— Иди. Ты еще вернешься сюда. В другом теле. В настоящем.

Она моргнула.

И улыбнулась.

А после рассыпалась пеплом. И на колени взобрался следующий… и еще один. Их было так много, что Ежи вовсе счет потерял. В какой-то момент он перестал вовсе понимать, где находится и что делает. Он смотрел в чужие глаза.

Вытаскивал чужие души.

Забирал черноту, их измаравшую, и давал свободу. А черноту оставлял себе, благо, камень подходящий в кармане отыскался. И он старался, он делал все, может, не по науке, но что сделать, если он, Ежи, неуч такая…