Понаехали!

Глава 33 О милостях государыни и жизненных обстоятельствах

Во дворце Мишаньке бывать доводилось. Не на женской половине, о чем он, бестолковый, некогда сожалел, представляя, как славно было бы заглянуть.

Исполнилась, так сказать, желание.

— Спину прямее, — сквозь зубы прошипела толстогубая боярыня с наведенными сурьмою бровями. Нарисованные поутру аккуратными дужками, ближе к полудню оные брови слегка растерлись, мешаясь с пудрой и краскою, которую боярыня щедро положила на веки, отчего взгляд её, и без того лишенный всякой приязни, сделался демонически мрачен. Или не в тенях дело? Но в том, что чуяла она неладное, а оттого, прошедшись вдоль строя девиц, вновь оказалась перед Мишанькой.

Вперилась.

И он вперился. Из чистого, к слову, упрямства. А что? Он ведь тут не собственною волей, а исключительно стечением обстоятельств. И нечего на него сопеть. А сопела боярыня громко, сопением этим всяко обозначая серьезность намерений.

— Стало быть… — наконец, промолвила она. И верхняя губа, украшенная родимым пятном, из которого, подобно вражьему копью, торчал толстый черный волос, — это вас богиня избрала.

Девицы закивали, соглашаясь, что именно так оно и есть.

Богиня избрала.

Ага.

Согласно древнему обычаю и государевому слову. А сами они к непотребству этакому совершенным образом не причастные. И Мишанька кивнул, раздумывая, что, верно, эта богиня в душе тоже ведьма, ежель так шутит.

— Не нам с богами спорить, — боярыня склонила голову.

Как, склонила, слегка придавила верхним подбородком нижние, обозначивши, что волю вышнюю принимает, но оставляет за собою право с оною не согласится.

А у Мишаньки аккурат спина зачесалась.

И еще меж грудей, корсетом подпертым, засвербело. И так крепко засвербело, что хоть ты палец сунь.

— …и с государыней… которой вы представлены будете.

Девица загомонили, правда, без особой радости, хотя с полным осознанием, что от этакой высокой чести отвертеться не выйдет.

Мишанька же понял, что взопрел.

Пока у камня стояли. Пока по-за камнем стояли. Пока ехали… на улице-то жарень неимоверная. А он в корсете… тоже мне, придумали…

Боярыня же, рученьки белые за спиною сцепивши, прошествовала вдоль строя.

— …но не думайте, что теперь от так… раз и в царицы! — она вновь остановилась перед Мишанькой. — Цесаревич разумен не по годам. И на это твое… бесстыдство…

И пальчиком в бесстыдство ткнула.

— …не поглядит.

Мишанька по пальчику хлопнул. Может, она и доверенная боярыня, а нечего в чужие бесстыдства пальцами тыкать.

— Ишь, вырядилась!

— По последней, между прочим, моде, — сказал Мишанька исключительно из вредности. Конечно, мода эта где-то давила, где-то натирала, а плетеная корзина, прицепленная к заднице, и вовсе заставляла чувствовать себя полным идиётом, но не признаваться же этой вот… ей волю дай, то мигом всех под единый канон впишет, чтоб морда белая, щеки красные.

И брови всенепременно дужкой.

— Знаем мы эту моду… развратница!

— Сама такая! — возмутился Мишанька. Нет, в той жизни он бы, может, и не обиделся. А в этой сам божественный камень засвидетельствовал его полную невинность.

А тут обзываются.

Боярыня покраснела и так, что краснота эта пробилась сквозь толстый слой пудры. Она раскрыла рот и издала тонкий протяжный звук, то ли стон, то ли крик.

— Что здесь происходит? — раздался тихий властный голос, и Мишанька понял, что знакомство с государыней состоялось несколько раньше, нежели было запланировано.

— Она…

Девки присели, а то и сгорбились, поклон изображая, а одна и вовсе в поясе переломилась, ладонью по полу мазнув. Боярыня же вытянула руку и ткнула в Мишаньку пальчиком.

— Она… она! Всякий срам потеряла!

— А она обзывается, — Мишанька решил, что терять-то ему всяко нечего.

Выгонят? Так он со всей возможною радостью выгонится, пока… не вылезло, что он, конечно, может, и девица ныне, но не так, чтобы с большим девичества опытом.

Куда ему на смотрины?

И вообще…

— Зимолюба?

Царица выгонять не спешила. Она прошлась вдоль строя, аккурат, как прежде прохаживалась боярыня, и девки, без того растерянные от высокое этое чести, вовсе застыли неподвижно. И дышать-то, верно, боялись.

— В-вырядилась! Ни стыда, ни сраму… — проворчала боярыня в стороночку, но как-то… неуверенно, что ли.

— Ведьма?

— Ведьма, — со вздохом согласился Мишанька.

— Любопытно… прежде ведьмы благословения не удостаивались, — сказала царица, Мишаньку разглядывая.

— Развратницы потому как… — вновь подала голос боярыня.

В стороночку.

— Сколько тебе лет, дитя.

Дитятей себя Мишанька никак не ощущал. Но не спорить же с царицей.

— Двадцать пять, — потупившись, признался он.

— И не замужем?

Тут Мишанька счел нужным промолчать. Он-то был женатым, но то раньше, а теперь, когда государь бумаги-то подписал, оно и вышло, что он и не замужем, и не женатый.

— Перестарок еще…

— Богам виднее, — произнесла царица миролюбиво. — Наш долг сделать так, чтобы смотрины прошли… без происшествий. Что ж… с тем представляю вам достопочтенную Зимолюбу Никодимовну Мещерскую, которая и будет следить, что за порядком, что за… всем прочим. С просьбами ли, с пожеланиями ли, с жалобами, коли такие приключаться, обращаться к ней. Она же ведает и холопками, приставленными вам в услужение. И нет, некоторое время вам придется довольствоваться ими, ибо дворец пусть и велик, но не безразмерен, еще и слуг мы точно не вместим. Полагаю, по одной девице на двоих будет довольно…

Стоявшая подле Мишаньки девица губы поджала, но все же, если и была недовольна, то сумела это недовольство скрыть. А вот та, другая, в роскошном летнике, расшитом золотом так, что сделался он тяжел, словно доспех, не удержалась:

— У папеньки мне дюжина служила!

Царица опалила её взглядом, но все ж улыбнулась:

— Если сие неудобство для вас невыносимо, то, пожалуй, я могу вернуть вас к папеньке, коль уж у него вам привычней.

— Не надо!

— В таком случае… вечером надеюсь видеть вас на малом пиру.

— А… — подала голос еще одна девица. — А наряды?

— А вот за нарядами можно и к папеньке… Зимолюба Никодимовна проследит, чтоб вам доставили ваш багаж. Только учтите, комнаты не так и просторны.

…в этом Мишанька имел возможность убедиться. Просторны? Да у него в доме ключница имела конуру побольше.

Нарочно она, что ли?

— Ишь, змеюка, — произнесла смутно знакомая девица немалых достоинств. В прошлой-то жизни Мишанька, несомненно, обратил бы на них внимание, хотя сам и предпочитал обычно женщин иной стати, звонких да хрупких.

— Ты про кого?

Он обошел комнатушку — им с девицею милостью постельной боярыни досталась крайняя, небось самая тесная и неказистая — и остановился подле кровати. Кровати стояли друг напротив дружки, и дотянуться до второй можно было, не вставая. За кроватями уместились сундуки.

Как сундуки.

Сундучки.

— О царице-матушке, чтоб её… вот ведь свекровь кому-то достанется! Видела, как она на нас выпялилась? — девица пощупала покрывало на кровати, после и белье, и подушку помяла, нахмурилась. — Перо…

— Чего? — не понял Мишанька.

— Перо, говорю. Пуховых пожалели. Перины, небось, тоже перешитые, которые из трех одна выходит. Батюшка мой тоже старые велит вытряхивать, сушить, а после уж и новые шьют. Но не для гостей! Для дворни. Они и таким радые.

Речь девицы была вроде и понятной, но смысл сказанного от Мишаньки категорически ускользал. Какие перины? Куда их трясти? И зачем перины дворне?

— У нас на перьевых, небось, и собаки не леживают, — сказала девица с презрением. — А тут же ж дворец!

— И что? — Мишанька хотел было присеть на кровать, но ткань платья натянулась, а корзина плетеная впилась в то самое место, очертания которого она и призвана была подчеркнуть. — Дворец огромный. Знаешь, сколько тут людей?

— Много?

— Много.

— Тогда да… небось, на каждого пуховую перину новую тратить — не напасешься. Но мы же ж не так! Мы же ж невесты царевичевы…

— Которых дюжин пять, если не шесть набралось, — Мишанька попытался пристроиться бочком, но только юбки перекрутились.

— Бастинда я, — девица глядела без злости, скорее с живым любопытством.

— Миш… Мишаня, — Мишанька решил, что от имени своего точно не откажется.

— Что, батюшка сына хотел?

— Хотел…

— Ну… мой тоже. Тепериче вон снова женился, то и при наследнике будет.

— Мой… не женился, но наследников хватит, — Мишанька все-таки пристроился на краешке кровати, самым бочком, при том и корзина съехала, кажется, не туда, и корсет сдавил ребра так, что дыхать невозможно стало. — А царица… вероятно иного ожидала. Но… странно, да…

— Что странно?

— Из боярских дочек только семеро, — Мишаньке надо было с кем-то поделиться наблюдениями, а эта вот девица хотя бы слушать умела. — Еще дюжина из титулованных, но мелкого рода… купчихи опять же.

— Я купчиха.

— Заметил, — сказал Мишанька и поправился. — Заметила. Не обижайся, лично я ничего-то против купцов не имею. Напротив, обращаться деньгами — талант нужен.

— А то, — Бастинда явно подобрела и, окинувши Мишаньку взглядом, предложила: — Может, тебе платье сменить?

— Было бы на что менять. Хотя… если корсет ослабишь буду… благодарна.

Нет, на смотринах ему делать нечего, но ежели говорить о себе, как о мужчине, скандал выйдет. Батюшка же… интересно, ему уже доложили? А как доложат, то что он делать будет?

Стало как-то неуютненько.

Боярыня дважды обошла Аглаю и пальцем в неё ткнула:

— Ведьма, — сказала она пренедружелюбнейше.

— Ведьма, — согласилась Аглая, ибо отрицать очевидное было глупостью.

Боярыня обошла Аглаю с другого боку, наверное, надеясь, что там она будет менее ведьмою. И остановилась, насупилась так, что вычерненные брови сошлись над переносицей.

— Неможно! — возвестила боярыня громко, так, что слышали, верно, и голуби, которых в маленьком дворике собралось превеликое множество. Во всяком случае голуби замолчали, повернули головы, уставившись на боярыню. — Никак неможно!

— Тогда мы пойдем, да? — Лилечка поинтересовалась у Аглаи, и Светлолика, которая стояла, переминаясь с ноги на ногу, кивнула, согласная уходить немедля.

— Куда?!

— Туда, — Лика указала на ворота, через которые они и вошли, предъявивши храмовые грамоты. И не только они, конечно. Было тут еще пара девиц вида простого, а потому от близости к государю несколько заробевших. — Домой.

— Домой?

— Раз ведьме неможно, то и нам тоже неможно, — охотно пояснила Лика. — Мне-то еще ладно, я-то взрослая, пятнадцать лет уже! А вот Лилечка маленькая, как ей без пригляду?

Боярыня насупилась и покраснела.

— Неможно! — наконец, высказалась она и руки в бока уперла, всем видом показывая, что уйти не позволит.

— То есть, и уйти неможно? — Лика уперла руки в бока и вперилась в боярыню взглядом. И пусть была она меньше, тоньше, да только отступать не желала. — И что остается? Сидеть тут?

И в подтверждение слов своих, Лика присела.

Вот где стояла, там и села, благо, двор был почти чистым.

Лилечка поглядела на тетушку и тоже села. И что оставалось Аглае? Нет, она осознавала, что её долг как раз в том, чтобы призвать девушек к порядку. Объяснить правила.

Извиниться.

И…

Она расправила юбки, пригладила волосы и произнесла:

— Боюсь, многоуважаемая, вы не оставили нам выхода иного. Я не могу отпустить ребенка одного, и в то же время вы не позволяете нам уйти. Это… неправильно, — прозвучало не так веско, как хотелось бы. Но боярыня покраснела паче обычного.

И взгляд её гневных устремился на тех других девиц, что держались в стороночке и тихо.

— Вы… — палец ткнулся в них. — Идите. Проводят в покои. Мойтеся и если от какой испариной вонять станет, самолично косы пообстригаю…

Девицы исчезли.

И во дворике стало тихо-тихо, только голуби курлыкали да и то робко, словно стесняючись.

— Вы… — боярыня возвышалась над Аглаею. — Думаете, самые умные? Я вот где вас…

И кулак показала.

Аглае под нос самый сунула. И был тот кулак крепок, округл да перстеньками украшен.

— Сейчас стражу кликну…

— На невест царевых? — почему-то вид кулака Аглаю нисколько не испугал. Наоборот, ей стало обидно. В конце концов, что они плохого делают? Сидят себе смирнехонько.

И…

— Думаю, ни государь, ни государыня не обрадуются, если в народе слух пойдет, что невест, богиней благословенных, принимают во дворце не то, чтоб без ласки, но со стражею, — Аглая говорила спокойно и умиротворенно, как учили. И на боярыню глядела с должной мерой кротости. — А слухи — дело такое… сегодня один про стражу скажет, завтра другой темницу приплетет, послезавтра и вовсе…

Боярыня за грудь схватилась.

Зря это она. Сердце у неё здоровое, а вот внутри не порядок, будто что-то в кишках сидит. А что — не понятно. Был бы Дурбин, он бы понял. Но Дурбина во дворец точно не пустят.

— Ты… ты… кто такова? Ведьма? — сиплым голосом поинтересовалась боярыня.

— Княжна Гурцеева… была… а так вот Аглая.

Рот боярыни раскрылся.

И закрылся.

— Та самая?

Аглая кивнула на всякий случай, здраво рассудив, что другой её точно нет.

— Идите, — боярыня разом вдруг подобрела, рученькой махнула. — Но поселю в одной комнате, а то ж дворец, чай, не потянется. И так тесно, а тут еще… понаехали!

Аглая первой поднялась и руку Лилечке подала. Светлолика сама вскочила и первою двинулась к тому самому дворцу, который тянуться действительно не способен был, но стоял себе на месте, грел белесые стены под летним солнышком.

Внутри-то оказалось путано, тесно, будто не люди клали коридоры эти неровные, но мыши грызли. Оттого и вышли тесными да низкими.

Темными, несмотря на огненные камни, которые, правда, горели через один и тускло.

— Это старая часть, — соизволила пояснить холопка, заметивши любопытство. — В новой-то попросторней будет. А тут… страх один.

Страх или нет, но к комнатке их проводили. И комнатка та оказалась тесна до крайности.

— У маменьки в таких и дворня-то не селится, — проворчала Лика, пробуя узкую лавку, под которой нашлось место и столь же узкому сундуку. — Ишь ты…

Холопка фыркнула.

— А нечего Заславину злить было! Она вредная. Тепериче будете тут сидеть, наособицу, небось, царевич вас и не увидит.

— И ладно, — Лика потянулась. — Надобно будет маменьке отписаться, что прибыли… туточки шкатулки есть?

— А то как же…

— Спасибо, — Аглая вытащила из кошелька монетку, которую девица подхватила и спрятала в поясе. — Быть может, здесь найдется что-нибудь поесть? А то ребенок проголодался.

Лилечка кивнула.

И Лика тоже, показывая, что она, может, и не ребенок, но поесть не откажется. Холопка же задумалась.

— Ежели чего простого, там, булок каких или пирогов. Молока от. Творогу…

— Неси все, — Аглая улыбнулась. — Думаю, лишним не будет.

— Ишь ты… — когда за девицей дверь закрылась и так, плотненько, Лика в эту самую дверь постучала. А потом, скинувши ботиночки, забралась на кровать. — И окно, почитай, под самым потолком. Не комната, а острог какой-то!

— Прежде так и строили, — Аглая присела рядом с Лилечкой. А лавки-то всего две и не сказать, чтобы широкие. Ну да как-нибудь уместятся, небось, в самой Аглае весу нет, Лилечка и вовсе хрупкая. — Во времена стародавние терем царский был крепостью, в которой все-то люди укрыться могли. Вот и делали его неприступным, со стенами толстыми, а окошками, наоборот, маленькими.

— Да? — Лика, поднявшись на цыпочки, глядела во двор. — Ну да… интересно, а прочих где поселили?

— Думаю, где-то рядом. Это не логично размещать всех невест слишком уж далеко друг от друга. И собирать замучаешься, и приглядывать.

Лилечка зевнула.

И живот потерла.

— Есть хочу…

— Надо подождать, — Аглая огляделась. Рукомойника в комнате тоже не было, как и таза с кувшином. Вот и как им умываться-то? Стало даже слегка обидно.

— Надо поглядеть, — Лика спрыгнула с постели. — Пол холодный… а перину-то тонюсенькую кинули. Если вообще перина, а не соломой набитая.

Она толкнула дверь.

— Никого…

Аглая выглянула, убеждаясь, что темный извилистый коридор действительно удручающе пуст.

— Может, все-таки погодим? — робко поинтересовалась она. — Девушка вернется…

— Если еще вернется, — фыркнула Лика. — Деньгу надо было после давать.

Наверное, в её рассуждениях имелась толика здравого смысла.

— И что нам теперь, голодными туточки сидеть? — Лика отошла от двери на пару шагов и закричала: — Эй, есть тут кто?

— А кто тебе нужен? — открылась дверь в соседнюю комнатушку, из которой выглянул вихрастый парень с пером в руке. Второе торчало из-за уха. Одет был парень в простую рубаху, которую умудрился еще и порвать. На носу его виднелась клякса, и вторая — на щеке.

— Да кто-нибудь, — сказала Лика, парня разглядывая препристально. Но потом вдруг смутилась и фыркнула. — Тот, кто знает, где тут кухня.

— Кухня?

Парень моргнул.

— Ага… и чтоб проводить сумел.

— Зачем?

— Есть хотим, — Лика подошла и вытащила перо. — Папенька мой тоже от так вечно засунет, а потом ищет.

— Спасибо, — парень смутился. — Вы… вообще кто?

— Невесты, — ответила Лика. — То есть, я от невеста. На смотрины. А это племянница моя. Она тоже на смотрины, но невесты вряд ли выйдет, потому как мала еще.

— Согласно уложению, сговор брачный может быть заключен по достижении брачующимися девятилетнего возраста, — парень поглядел на Лилечку, но та отмахнулась, будто бы глупость он сказал какую.

— Сговор… кому он нужен. А это Аглая. Она ведьма. И Лилечка сказала, что с нами быть должна.

— Аргумент, — парень усмехнулся. — А тут вас…

— Поселили.

— Поселили?

— Ага. Боярыня эта… обозлилась крепко. И вот… — Лика развела руками и совсем жалобно произнесла. — Поселить поселили, а покормить позабыли…

— Непорядок, — парень взял перья. — Погодите, я сейчас.

И исчез в комнате. Лика хотела было глянуть, но Аглая покачала головой. Что-то вот подсказывало, что не стоит спешить.

Да и…

Она посмотрела на своих подопечных, раздумывая, следует ли сказать о той малой странности, которую она заметила. Или пока нет?

В конце концов, Аглая и ошибиться может.

И скорее всего ошибается.