Понаехали!

Глава 28 Где речь идет о возможностях и их использовании

— И Лилечка непременно должна воспользоваться возможностью! — матушка говорила громко, с надрывом и даже слезу пустила, дважды, но как-то без особого вдохновения. Наверное, поэтому папенька и не бросился успокаивать, а лишь поморщился, будто бы у него болит что.

Или там пучит.

— Я удивляюсь твоей толстокожести! — матушка, поняв, что со слезами не получилось, ткнула вилкой в огурец, миску с которыми велено было поставить поближе, потеснивши иные, более изысканные блюда. — Твоему равнодушию, твоему…

— Дорогая, — бабушка, которая на Лилечку пока поглядывала не так, чтобы часто, но с интересом, огурцам предпочитала маринованный чеснок, который запивала кислым молоком. — Девочка еще слишком мала!

— Ага, — согласилась Лилечка и, стянув со стола кусок семги, сунула под нос Фиалке, которая семгу обнюхала, но есть не стала. А вот Лилечка съела.

И уху тоже.

И еще кулебяки кусок. Воловнчик… наверное, она много чего еще съела, если живот раздулся и сделался круглым, но есть все равно хотелось.

В последнее время ей только и хотелось, что есть.

Даже нянюшка, которая прежде только радовалась, ныне головой качала, что больно много, что это тоже не нормально. А вот Дурбин сказал, что очень даже нормально.

У нее эта… компенсация.

Вроде как она ест то, что раньше не доедала. И растет. Вот про рост он правду сущую сказал, расти Лилечка стала так, что разом платья давешние малы сделались. И матушка велела новые пошить, но и они вот… подол уже выше косточек на ногах поднялся.

Может, лентою надставить?

Или пока так сойдет?

— А вот Лике попробовать себя стоит, — завершила матушкина мама, молоко заедая куском севрюжьего балыка. — Она как раз в нужном возрасте.

— Лике?! — матушка скривилась, будто огурец невкусный попался. — Мама, вы уверены…

— Беды все одно не будет.

— И толку…

— Не скажи, наш род некогда любим был Ладорой, еще прабабка твоя ходила на поля волосы чесать да пела земле. Все знали, все звали… или вот девок к себе в услужение брала, у которых с этим делом, — матушкина матушка по животу себя погладила, — не получалось. Скоренько брюхаты становились… вы уж извините, барон, я тут по-простому, по-свойски…

Матушка фыркнула.

— Надо будет Лилечке гувернантку нанять, пока с вами тут она совсем не одичала… и все-таки я настаиваю! Если Лилечка сходит к храму благословения испросить, то вреда всяко не будет.

— Пожалуй что, — Аграфена Марьяновна вновь поглядела на Лилечку, а та на бабку, которую не получалось воспринимать бабкою, ибо была та совсем даже не стара.

И еще в положении.

Разве бывают бабки в положении? Вот то-то и оно.

— Сходить пусть сходит, авось и проснется кровь… вы как думаете, госпожа ведьма?

Ведьма, сидевшая за столом тихо-тихо, еще тише Лики, которая до сих боялась лишнее внимание привлечь, посмотрела на Лилечку взглядом ясным-преясным.

— Кровь уже проснулась, — сказала она, и погладила толстую кошку, которая лежала на коленях. А кошка тоже на Лилечку поглядела и тоже взглядом ясным-преясным.

Она хорошая.

Ведьма.

И кошка тоже. У кошки котятки, которые возились в корзинке, и даже глаза у них уже открылись, но котятки все равно были смешными, головастыми, с тонкими лапками и хвостами-нитками. Они пищали и норовили из корзинки удрать, пусть бы та была большою.

А кошка их мыла.

Вылизывала.

Правда, Фиалке совсем не нравилось, что Лилечка на котяток смотреть ходит, пусть бы даже Лилечка объясняла, что другие ей не нужны совершенно, но интересно просто. Это ведь нормально, что ей интересно.

— Что касается смотрин, то… даже если она получит благословение и вынуждена будет отправиться во дворец, то весьма сомневаюсь, что выбор остановят на ребенке…

Ведьма посмотрела почему-то на Дурбина.

А тот кивнул.

— Видишь, — матушка обрадовалась.

А папенька только вздохнул тяжко…

— С Ликой и пойдут, — завершила спор Аграфена Марьяновна. — Благословение — дело хорошее, особенно когда про него люди знают. Цесаревич там или как, но всяко супруга найти годного проще будет.

Лилечка хотела было сказать, что ей-то не надо искать, что у неё уже есть найденный, но почему-то промолчала. А матушка, икнув, сказала:

— Медку бы…

И когда подали, то ткнула в мед огурцом, вытащила, подобрала пальчиком тонкую медовую ниточку и, откусив, зажмурилась от удовольствия.

— Живот не заболит? — обеспокоенно поинтересовался папенька. И на матушку поглядел с опаскою. Она же лишь икнула.

— Не заболит, — ответил Дурбин. — У дам… в положении… как бы это выразиться… есть собственное видение рациона. И мешать тому не стоит.

За столом почему-то сделалось тихо.

И скучно.

Лилечка потому и сбежала, порадовавшись, что гувернантку матушка лишь собирается нанять. А то ведь с гувернанткою из-за столов сбегать было бы куда как сложнее.

Очередь.

Вот меньше всего Стася ожидала увидеть эту вот длиннющую, извивающуюся, словно огромная змея, очередь. Та протянулась от храма, заполнив петлями рыночную площадь, до Калужской улочки, а от нее — через мосток и уже на мостовую, скрывшись где-то там, в переплетении местных улиц.

Очередь… удручала.

Она и в прежние-то годы не особо любила в очередях стоять. Теперь и вовсе осознала, что совершенно вот не готова к этакому подвигу.

— Ох ты ж… — только и вздохнула Маланька, осенив себя кругом. — Долго придется стоять.

— Агась, — отозвалась Баська, глядя на девиц, которых было… много.

Очень много.

Стасе даже подумалось, что девиц этих, верно, со всего Беловодья свезли, чтоб уж точно гарантировать, что неведомый царевич найдет себе супругу. Царевича было немного жаль, но девиц, которым предстоял нелегкий день, еще жальче. Не говоря уже о себе.

— А я говорила, что еще со вчерашнего умные люди занимали, — проворчала Баська, поправляя вышитый бисером венчик. — Тепериче вот мучайся…

Время было раннее.

Час пятый утра. И Стася с куда большим удовольствием провела бы этот пятый час в постели, но нет, выяснилось, что инициатива-то инициативой и желание желанием, однако же в храм надлежало явиться не самими, но в сопровождении.

И раз уж служат девицы Стасе, то в её сопровождении.

Так что…

…очередь двигалась, пусть и неспешно, но все-таки, что позволяло надеяться, что когда-нибудь, возможно, даже в этой жизни, они достоятся.

Знать бы, до чего еще.

Мелькнула мысль заявить громогласно, что она Стася не просто так, а целая княгиня Волкова, и потребовать, чтобы её пропустили к самому храму, но мелькнула и исчезла.

Вон, прямо перед нею, маячила спина то ли богатой купчихи, то ли боярыни. Во всяком случае одета девица была роскошно, окружена выводком нянек, мамок и холопок, которые мало что хороводы не водили. Только и доносилось:

— Медку…

— …водицы студеной…

— Куда суешь! Небось, застудишь… матушка-боярыня лучше взвару отведай…

— …посиди…

— Пряничка…

И эта локальная суета как-то странно сочеталась с общею неторопливостью процесса. Чуть позже, когда очередь добралась-таки до рыночной площади — а солнце поднялось высоко — Стася отметила еще несколько страждущих царского внимания, отличавшихся от прочих страждущих явным богатством.

— Лукерья Анисимовна, — Горыня, которая отправилась в храм, то ли за компанию, то ли тоже с надеждою, указала на длинную, возвышавшуюся по-над прочими девицу в золотом сарафане. Сарафан украшали драгоценные камни, что при малейшем движении вспыхивали, оттого казалось, что и сама девица вот-вот вспыхнет. — Купца Сварожина дочь. Первого, к слову, в гильдии…

Купец держался поодаль.

И в целом мужчины, если и были на площади, то словно бы в стороночке, всем видом показывая, что попали они сюда совершенно случайно и к самой-то очереди отношения не имеют. Стася не удержалась и спросила, почему так.

— Так ведь бабье-то дело, — вполне искренне удивилась Баська, перекидывая корзинку с левой руки на правую. Корзинку вручил Антошка, строго-настрого велевши себя голодом не морить, потому как в заморенной бабе никакой красоты нету.

И для поддержания оной сложил две дюжины пирожков, кулебяку, расстегаев и еще чего-то, способного скрасить тяготы ожидания.

— Она хочет сказать, что Ладора покровительствует женщинам, — продолжила Горыня, от пирожка не отказавшись. — И некогда многие невесты просто сами собой приходили в храм, кланялись, испрашивая благословения. Некоторые получали. Другие нет… моя нянюшка говорила, что получали те, кто замуж шел по своему желанию, мужа любил и любви же искал. А те, кто желал выгоды или же был к браку приневолен, то какое им благословение?

— А еще девка того… нетронутой быть должна, — поспешила добавить Баська.

— Невинной, — Горыня пирожок ела аккуратно. — Но… нянюшка сказывала, что порой и вдовам случалось его получить. А стало быть, невинность — не обязательное условие.

— Да что ты говоришь! — взвизгнула одна из нянек девицы, которая к беседе явно прислушивалась. — Это где ж слыхано было…

— И слыхано, и описано, — отрезала Горыня. — В храмовых архивах…

— Глупости…

— Не глупости, но… потом кто-то решил, что богиня мужчин не любит, а потому, если женщина желает благословение получить, то подле неё мужчин быть не должно. Хотя… конечно, странно это. Благословение-то для брака!

Стася тоже подумала и согласилась, что странно.

А вот няньки с мамками залопотали, замахали рукавами, сделавшись вдруг похожими на суетливую куриную стаю.

— Тихо, — велела девица, ими опекаемая, и ножкою топнула.

— Еще раньше не жили так, — Горыня пальцы платочком отерла. — В том смысле, что дом не делился на женскую и мужскую половины.

— Это надо у Евдокима Афанасьевича спросить. Он точно знает. Но… — Стася поскребла Беса за ухом, — думаю, что действительно не делился. Если на мой посмотреть, то оно сразу и видно…

— Срам какой! — хором выдохнули впереди стоящие девицы и отвернулись.

Пускай их.

— Там от Любава Соколова, — шепотом пояснила Горыня. — Боярина Соколова вторая дочь. Первая уже замужем, теперь вот на вторую надеется… род хороший, крепкий. И короне всегда верен был. Если Любава благословение получит, то шансы у неё неплохие.

Любава обернулась.

Личико у неё было круглым, аккуратным. Да и собою была она хороша, что куколка фарфоровая.

— Правда, никто не ожидал, что смотрины объявят. Уже давно ими никто не забавлялся. Все ждали, что выбор сделает царица, как то водится, а вот… с Любавы парсуну писали. И еще с Софьи Димитриевой… вон она, в темно-синем сарафане.

Горыня показала рукой куда-то в толпу. И вправду, выделялась в ней девушка в темно-синем платье, правда, не столько богатством нарядов или красотой, сколько кругом мрачного вида женщин в мужской одежде. Женщины стояли, демонстративно положив руки на рукояти сабель.

Хмурились.

— Она у папеньки единственная дочь. Мать из ахейского племени, и она сама, говорят, на ахейский манер воспитывалась. И что матушка — не просто из родовитых, а царской крови. И что сила у ней тоже особая, а какая — никто не ведает. Только батюшка её давно царицу обхаживал. Но та к ахейцам не особо, вера у них не такая, потому и стереглась… даже слух пошел, будто вовсе сошлют, но видать, не получилось. Теперь вот… хотя, конечно, сомнительно, что богиня благословит эту вот… а там, видишь? Медведева… богатые очень. И царица к ним благоволит…

Время шло.

Солнце припекало. Над головами одних девиц раскинулись шелковые полотнища, которые крепились к палкам, другие накинули платки, кто-то укрылся под соломенною шляпой огромных размеров. Вокруг очереди засновали мальчишки с кувшинами, на все голоса расхваливая воду.

Кто-то покупал.

Кто-то…

— Они ведь могли как-нибудь так… — не выдержала Стася, потому как стоять, да еще и молча, было выше её сил. — Неужели нет своего храма? Ну, если не семейного, то какого-нибудь такого… тот же главный закрыть можно было бы ото всех…

— Закрыть? — удивились девицы все хором. И головами покачали, аж совестно стало за этакое предположение.

— Боги не одобрят, — Горыня произнесла это веско. — Перед богами все равны, что боярин, что простой холоп… так в Правде писано. Но…

Она огляделась.

— Ты права. Они могли бы и иным порядком. Небось, когда в молельный день едут, то храм делят на боярскую половину и для прочих всех.

— У батюшки в Канопене место свое есть, — добавила Баська. — И у Матвея Фроловича тоже имеется. Оно, может, не на боярской, но какие там в Канопене бояре… вона, барон в своем собственном молится, к чему ему ездить?

— Тут скорее дело в ином, — Горыня помахала растопыренною пятерней. — Если бы их пускали отдельно, то слух бы прошел, что камень подменили или еще какой. Особенно, если бы одна благословение получила, а другая нет. Точно началась бы свара. А кому это надобно? Да и то… потом попробуй отговорись, что это благословение было, если его никто не видел. Вот и стоят…

— И вперед не лезут?

— Вдруг богиня обидится?

Стася кивнула, соглашаясь, что да, глупо было бы по-за собственного нетерпения лишиться шанса царицей стать.

— На самом деле все быстро проходит. Вот увидишь.

Стася и увидела, уже ближе к вечеру, когда, казалось, еще немного и свалится она без сил, ибо стоять еще больше — это как-то… чересчур. Бес и тот вот притомился, хотя он, в отличие от Стаси, время от времени вытягивался на пыльной земле, видом своим показывая, что исключительно из любви к хозяйке бестолковой этакую муку терпит.

Потом и ему стало жарко.

И Стасе.

И…

Голоса и те притихли, то тут, то там раздавались стоны, да и вовсе становилось очевидно, что все-то это мероприятие, еще недавно казавшееся забавным, вовсе даже не забавно.

Но вот впереди показался храм.

Этакая каменная громадина, скорее походившая на крепость. Не было в нем ни изящества, ни роскоши, но лишь ощущение… неправильности, что ли? Будто кто-то взял да и втиснул средь роскошных теремов гранитный короб.

Перед храмом, на махонькой площадке, посыпанной белым песком, высился постамент, а на постаменте лежал камень. Самый обыкновенный такой камень, с одной стороны кривой, а с другой — щербатый. И ни цветом особым, и ничем-то еще не выделялся он среди прочих. Этаких камней на любом поле воз наберется.

Но девицы, растерявшие было энтузиазм, загомонили.

Подтянулись.

— Вон, вон… — ткнула Стасю в бок Баська, верно, от избытка эмоций. — Глянь…

Возле камня стоял мужчина в сером одеянии, перехваченном веревкою, за ним виднелся еще один, уже в кафтане. Этот, в кафтане, держал в руках свиток да перо, верно, производя учет девиц согласно расписанию.

Он взмахивал рукой. И девица, оторвавшись от свиты — а без оной явились совсем уж бедные — поднималась на помост, чтобы возложить ладонь на камень. Так она и стояла некоторое время, чтобы после с видимым сожалением отступить.

Действие со стороны гляделось обыденно, даже тоскливо, но, верно, у толпы имелись собственные представления о том, как надо развлекаться. И каждую неудачу встречали гулом, когда сочувственным, но чаще насмешливым. Изредка доносился тонкий свист и даже улюлюканье.

Все изменилось, когда у камня оказалась сурового вида девица в платье роскошном, выдававшем непростое её происхождение. И свита, девицу окружавшая, расступилась. Сама-то она прошла, не удостоив взглядом ни жреца, ни писаря. Вот бледная ладонь, унизанная перстнями, коснулась камня.

И тот засветился.

Ярко так полыхнул. Стася даже зажмурилась, а толпа ахнула, загудела. И голос писца перекрыл этот гул:

— Малина, дочь Евграфова, купца второй гильдии…

— Повезло, — тихо сказала Баська, с ноги на ногу переминаясь.

— Повезло, — отозвалась Маланька, но как-то неуверенно. Да и судя по выражению лица той самой Малины, дочери Евграфа, купца второй гильдии, везение было сомнительным.

Впрочем, тотчас подле девицы возникли молодцы в одинаковых нарядах и при оружии, да вида прехарактерного, и исчезли. Вместе с девицей.

Как-то оно…

— Стража государева, — пояснила Горыня и тотчас смутилась, что еще недавно сама тянула шею да на цыпочки вставала, силясь разглядеть, что же там впереди происходит. — Беречь будут.

Стася кивнула, показывая, что мол, оно, конечно, правильно, невест беречь. Только… что-то это убережение не самые хорошие ассоциации навевело.

Правда, на помост поднималась уже следующая девица.

И еще одна.

И…

…очередная вспыщка заставила толпу взорваться криками и отнюдь не радостными.

— Надо же, — протянула Горыня удивленно.

— Она же ж безбожница! — а вот Баська выразила всеобщее возмущение. И Маланька кивнула, соглашаясь, что где это вовсе видано, чтобы ахеянка, богов местных не признающая, взяла и вот так благословение получила.

Впрочем, стража государева возникла на помосте, а после и исчезла, оставивши толпу, и растерянного жреца, и не менее растерянного писца, и полдюжины телохранительниц, которые растерянными не казались.

…а вот вспышка от прикосновения Медведевой не удивила.

Купчиху Сварожину приветствовали криками и хлопками.

— Папенька, небось, нанял, — проворчала Баська.

А Соколову — молчанием.

Очередь двигалась, двигалась, и вот уже Стася обнаружила себя стоящей перед помостом. И Бастинду, которая вдруг заробела и так, что пришлось подпихнуть…