Понаехали!

Глава 64 Про ведьм, царевичей и женитьбы скоропалительные

…Солнцедара была молодой ведьмой и ничего-то в жизни не понимала, кроме того, что завтра ей всенепременно надо быть в зеленом.

Зеленый ей идет.

В цвет глаз.

Повезло родиться с такими вот. Правда, из-за глаз матушка, почитай, сразу и решила, что Солнцедара — ведьма. Не ошиблась. Пускай. Солнцедара не жалеет. И матушку почти не помнит. А у ведьм неплохо.

…еще бы платье зеленое.

И с турнюром, по моде. Кружево опять же… его бы побольше, но откуда взять? Это уж потом, когда она мужа сыщет, то любое кружево закажет. И платье тоже. И шляпку, как у госпожи Завирихиной, которая вчера появлялась и сказывала, как ей в боярском доме живется. И показывала свои драгоценности, которые на диво хороши были, но у Солнцедары еще лучше будут.

Когда она мужа найдет.

О муже думалось так, лениво, куда ленивей, чем о завтрашнем бале, который Бискальские дать собирались. Там-то, небось, всех пригласят из магов. И стало быть…

Теплый ветер пробрался в окно, которое девчонки оставили открытым. А что, душно в комнатах. Ветер этот разметал мысли, что о платье, что о кружевах. Все-то вдруг сделалось неважным.

И Солнцедара моргнула.

А потом встала с постели, как была, в рубахе. Будто позвал кто. И зов она слышала ясно-ясно, правда, куда звали и зачем… не важно.

Надо идти.

За нею тихонько выбралась из кровати приснувшая было Краснолика, и тихоня Марушенька тоже ступала босыми-то ножками по полу.

В коридоре…

Было людно.

— Что… что происходит, — ведьма-наставница взмахивала руками, то и дело замирая, прислушиваясь, но тут же отряхиваясь от этого вот… зря.

Старая она.

Не слышит.

Солнцедаре стало её жаль. И она коснулась ведьмы рукой, делясь зовом. И силой. Та замерла, вздохнула вдруг тяжко-тяжко, а потом потянулась к тонким шпилькам, которыми волосы крепила. И принялась вынимать одну за другой.

На улице же…

Зов сделался сильнее. И требовательней. Надо было спешить. И ведьмы брались за руки, кружили… по двору кружили, не умея уйти. И наставницы выделялись средь прочих темными платьями.

Они тоже…

Не понимали?

Солнцедара вздохнула, глянув на потемневшее небо, на котором дрожали звездочки. И дальше-то что? Школа заперта…

— Немедленно возвращайтесь в свои комнаты! — этот голос был резким и злым, он почти перекрыл зов, но тот зазвучал сильнее. — Успокойтесь… я требую…

Властимира, про которую говорили, что она того и гляди станет верховной, не успела сказать, что же она требует, поскольку и её утянули в этот вот ведьмин хоровод.

…а где-то там, далеко, загорались огни.

Один за другим.

Один…

Их становилось много, будто звезды, осыпавшись с небес, обживались тут, на земле. И звезд этих было столько же, сколько людей, что шли к школе… зачем?

Солнцедара нахмурилась.

Чтобы совершить дурное.

— Ведьмы! — кричал кто-то, размахивая факелом. — Они во всем виноваты! Ведьм надо…

Она покачала головой. И ни в чем-то ведьмы не виноваты. Или другие, а она, Солнцедара, только платье хотела себе, чтобы зеленое, в цвет глаз. И с кружевом.

Мужа.

Колечко вот еще… разве это много?

— Истинно вам говорю! — кричал человек в черных одеяниях, и руками размахивал. — Боги покинули людей своей милостью! И если не переменить все, то случится большая беда! Кровь прольется. Много крови…

Кровь и правда была, Солнцедара тоже чуяла её, но где-то там, далеко-далеко… где творилась мертвая волшба.

— …наступят года дурные. И земля сделается бесплодной. Воды станут черны, и всякий, кто изопьет их, погибнет в страшных мучениях. Чума и глад пройдут по землям Беловодья…

И голос у человека был такой же… вороний.

И сам-то он.

Подумалось и решилось. Солнцедара пожелала, чтобы человек стал птицей, вороны-то умные, глядишь, и перестанет глупости говорить. Пожелала и… человек взмахнул руками, которые на глазах прочих превратились в крыла. С хриплым карканьем поднялась огромная птица, закружила над толпой.

— Ведьмы! — охнул кто-то. — Ведьмы треклятые… сейчас всех от…

И всколыхнулись факелы, а люди… люди подняли оружие.

И…

Надо что-то…

…как-то…

Солнцедара закусила губу и огляделась. Во дворе школы, на площади, где случалось всякое, даже вечера открытые устраивали, с музыцированием и чтением стихов, кружились ведьмы. И те, взрослые, что оставались при школе, но этих немного было, как и силы в них, и совсем-совсем юные, только в школу принятые. И такие, как она…

Надо…

…закрыть путь.

Мысль обрадовала. Если люди сюда не сумеют прийти, то рано или поздно, но устанут ходить. А может, даже образумятся.

— И лес, — тихо прошелестела Брусника, которая и прежде почти не разговаривала. А платье для бала она выбрала красное, слишком уж яркое для юной девицы, но ведьмам можно. — Лес тоже надо.

И Солнцедара согласилась.

Надо.

Пусть будет лес. Огромный. Старый, такой, какой был рядом с их домом, только почему-то никто, кроме Солнцедары, его не видел. И матушка еще тогда шепталась, что неспроста… пускай. Матушку Солнцедара почти и не помнит, а вот лес — распрекрасно.

Темный полог старой листвы, что одеяло, сквозь которое пробиваются травяные нити. Корни. Коряги. Теплота стволов, которая чуется через драные кольчуги коры. Ветви, что смыкаются крышей, но не плотною, она вся в прорехах, и сквозь них видать небо.

Старый лес.

Ведьмин лес.

И он, этот лес, укроет, защитит, не пустит дурного. Брусника разукрасила ковер тонкими ниточками клюквы, правда, ягода на ней белесая, летняя. А от Знички появились хрупкие колокольчики темноцвета. Про него Солнцедара только читала.

Но лес…

Лес был. У каждой свой и теперь вот общий, огромный… и ведьма-наставница, опустившись на корень, вдруг заплакала. Была бы причина для слез. Это ведь хорошо, что лес есть.

Это…

Правильно.

А вот платье… платье точно зеленое, но безо всяких турнюров. Куда с ними ведьме-то? И еще кружево… ни одно кружево не сравнится с тонкою белоснежною паутиной, которая еще и звенит.

— Это… — Властимира не плакала, но стояла, взявшись за свое лицо, чуть раскачиваясь и всхлипывая тонко-тонко. — Это неправда… неправда это…

…а вот те, с огнями, они до леса добрались. И даже попытались его сжечь, когда поняли, что дороги к ведьминой школе нет. Только лес не загорелся. Глупый он, что ли? Вот то-то же.

А зов…

Теперь Солнцедара слышала его ясно и потому, хлопнув в ладоши, велела:

— Все в круг! Надо помогать…

И девочки, отпустившие было друг друга, послушно в круг встали.

…тропа вывела Антошку не к дому, как он надеялся, а куда-то — не пойми куда. Навроде и зала огроменная, и вот, тепериче еще лес в этой зале. А где такое видано, чтоб посеред залы лес?

Правда, удивиться он не успел, ибо коты заурчали, и кто-то воскликнул:

— Антошка!

— Ага, — он моргнул и присел осторожненько, на корешок, который аккурат под задницу подпихнулся, не иначе, как колдовством зловредным. Или не очень? Главное, что сидеть на нем оказалось еще удобней, чем на лавке. — Здасьте, госпожа ведьма.

Антошка и поклонился бы, когда б не боялся, что с корня сверзнется. Ноги-то, вона, вовсе не держали. И в ушах звенело, будто в голове завелась комариная стая.

Но оно, может, так и надобно? Как знать, каково это, когда человек воскресает.

— Я от… пришел.

— Вижу, — ведьма тоже гляделась… ведьмою. Платье грязное да мятое, волос растрепанный, короткий, прикрыла бы хоть, а то срам глянуть. И только глаза темные блестят, что бусины. — Что… с тобою.

— Убить хотели, — пожаловался Антошка. — Но я вот взял и не помер. Котики не дали.

Котики вились под ногами, а Пушок уже и на коленях пристроился, ленивый он. Ленивей прочих. Антошка его бережно погладил, но Пушок урчать не стал, лишь ухом дернул, мол, не время сейчас.

— А того, который со мною, совсем даже… я думал, что помру, они от отмурчали. И дорогу открыли. Сюда.

Ведьма кивнула.

— Стало быть, так и надо, — сказала она. А потом уж Антошка другую бабу увидел. Хорошую. Как матушка, когда она не серчает.

Лицом кругла.

Бела.

Румяна.

Бровь соболина, уста сахарные. И одета богато. А на голове венчик. Он так венчиком залюбовался, что разом позабыл, где находится. А после уж и понял, кого пред собою видит. Вскочил, чтоб поклониться, но царица рученькою взмахнула и велела:

— Сиди.

Антошка же чего? Он послушный. Велено сидеть? Он посидит.

— Матушка! — тотчас возопил кто-то со страшной силой, отчего котики подскочили, кроме Пушка. Тот-то и ухом не повел, он к воплям привычный зело. — Матушка, что тут…

— Я ничего… вот убить хотели, — сказала царица ласково. — Да не вышло. А вы…

— У нас бояре зачарованные, — сказал царевич, которого Антошка не то, чтобы признал, но коль царицу матушкою кличет, то, стало быть, царевич и есть. Как иначе-то?

Правда, после увидел, что царевичей цельных двое и немного забеспокоился.

Нет, не за царевичей.

За себя.

Оно ж, где царевич, там и царевна. Еще увидит Антошку, влюбится… бабы они ж дурноватые большею частью, им только дай влюбиться в кого распрекрасного. А у Антошки голова звенит, но со стороны этого, небось, не слышно. Но глядится он серьезно.

Разве что порты грязноваты.

И кафтан запылился, а с рукава вовсе драный. Но зато у него котики есть… точно влюбится.

— И кто их зачаровал? — поинтересовалась ведьма, в окошко глядючи. Там-то за окошком небо искрилось, переливалось светом.

— Вот тоже знать хотелось бы.

— А…

— Батюшка воевать поехал, — сказал царевич, который мордою ширше. И плечами. За этими плечами Маланька-то и укрылася, да не одна. Вона, и Баська к стеночке липнет, будто боится, что увидят.

— Куда?!

От голоса царицы ажно дубы вековые, которым в палатах совсем не место даже было, закачались. И листвою сыпанули. Так, слегка.

— Воевать. Там… — царевич рученькой махнул. — Прошка батюшкин сказывал, что в озере ежели, то войско проклятое, хазарское…

В окошко поглядели все уже. И Антошка тоже. Шею вытянул, но ничегошеньки, кроме неба, не увидал. Может, оно и к лучшему. Он же ж не воеватель.

Он обычный человек.

Разве что в кафтане бархатном да с беретом, который в руке от стискивает.

— …того и гляди восстанут, пойдут на город. Людей-то упредили, войско тоже поднимают, — царевич говорил, на царицу глядючи превиновато, будто это он самолично войско хазарское в озере припрятал.

Хотя… кто их, царевичей, знает.

— …но туточки мало, да и смутьяны никуда не поденуться. Тех, что туточки, то мы… того…

Царица поморщилась.

— Ковры менять придется, — сказала она тихо и задумчиво.

— Не, пока только заперли, которые сильно примороченные… невест тоже от. Но там Мишанька справился.

— Который?

— Гурцеев. Он… ну… снова прежний, — это уже худлявый царевич сказал и нос свой долгий почесал, который аккурат, что клюв. — Ведьма его расчаровала. Или сам… в общем, там пакость какую-то учинить собирались, но он справился. Девок заперли в старой части терема. И тебе, матушка, туда надо бы…

— Зорянка…

— Там же… дохтур привел, — царевич вытер нос рукой. — Матушка… я тоже пойду!

— Куда?

— Воевать!

— Да… — царица рот раскрыла и руки в бока уперла, ей бы еще скалку какую, так один в один — маменька. Антошка и поерзал, отодвинулся самую малость.

И царевич тоже.

Шажочек назад сделал. Руки вперед выставил и…

— Нет, — сказала ведьма, не позволивши ему заговорить. — Нельзя… если что и случится, то здесь.

Она тронула голову, будто та разболелась. А может, тоже комарья нахваталась. Оно же ж такое… заползет тишком в ухо, и не выведешь после.

— Там… там найдется, кому воевать. А вот если все уйдут… — ведьма поморщилась. — Если думать логически, то… из дворца убрали людей. Хазары на берегу — хороший повод… и кто остался? Тот, кто… все это задумал…

— Послушны воды, ибо в крови их сила, — договорили за ведьму. И в дверях появился еще один, как Антошка решил, тоже цесаревич, уж больно рожа у него была со старшими схожая. — Матушка, прости… позволь представить… это моя невеста.

— Обойдешься! — взвизгнула тоненько девица, которую Антошка не сразу и признал. А после руку попыталась вырвать, но царевич не пустил.

Страх какой…

А ежели и вправду царевна объявится? Вона, какие они… хваткие.

— Боги, — царица возвела взгляд к потолку, в который прорастали ветви дубов, но как-то не сказать, чтобы потолок рушили. Скорее уж ветки уходили в него и… уходили.

— Так надо, — строго произнес царевич и поклонился, до земли, — благослови, матушка…

— Да погоди ты вперед старших… — худлявый выступил вперед, за собою Баську потащивши, которая, судя по виду ейному этакому счастью вовсе радая не была. Или была? Может, её аккурат от радости перекосило-то. Кто их, баб, поймет. — Сперва меня…

— И меня…

Царица молча опустилась на корень.

И верно, чего стоять, когда сидеть лучше, а взгляд её, задумчивости полный, на Антошке остановился. И так от неуютно сделалось, что Антошка кота в охапку сгреб, прижал к себе и сказал:

— А меня не надо! Я еще слишком молодой, чтоб от так, взять и жениться…