Понаехали!

Глава 62 Где пытается ожить старое древнее зло

Лика развела руки, силясь обнять все небо.

— Что ты делаешь? — тихо спросил царевич. — Нам возвращаться надобно.

— Возвращайся, — позволила ему Лика. И губу закусила: небо было большим, просто-таки огромным. Ей никто и никогда не говорил, что оно вот такое.

Тяжеленное.

Волглое.

Рыхлое.

Такое не обнимешь, не удержишь, а надобно… ненадолго. Там, внизу, на берегу что-то да происходит, а она… она может помочь.

Как?

Сама не знает.

Только…

— Погоди, — уходить царевич не спешил, но встал сзади, обнял… в другой раз Лика двинула бы локтем: ишь ты какой, обнимается, будто бы она девка какая, гулящая. И высказалась бы еще. Но теперь на руках её лежало небо.

Одной не удержать.

А вдвоем, глядишь, и выйдет.

— Я читал, что когда-то давно в жены выбирали именно тех, кого благословляли боги. И что неспроста. Что благословение это означало, что кровь избранницы…

Он говорил на ухо, тихо, но все одно отвлекал. С другой стороны, так и легче, меньше думать выходит о том, какое это небо тяжелое. Лика устала.

И… упала бы, когда б не царевич.

— Что… наш род вбирал в себя силу и благословение, отчего и получал сторицей. Правда, я не понял, что именно получал… не писали. Или спрятали где-то. Отец сказал, что многие старые рукописи утрачены были. По недосмотру. А мне кажется, что дело именно в том, что кто-то нарочно убирал их. Другие старые-то рукописи сохранились, те же расписки долговые или вот отчеты. Эти же…

Небо давило.

И мешало. И…

— Предки мои были много сильнее. Это достоверный факт. А мы вот… одаренные, но не сказать, чтобы больше прочих. И думаю, если выберем в жены боярынь, то и дети наши… будут одаренными… что оно такое тяжелое-то?

— Небо же ж, — сказала Лика сквозь стиснутые зубы.

Умник, а простого не понимает. Как небу легким быть, когда на нем звезды и луна? И солнце вон, которому закатиться пора, а оно держится, словно чует, что не время для тьмы.

Что…

— Точно. Небо. Это совершенно ненаучный подход, — произнес Славка и смолк. А молчание оказалось еще более тяжелым, чем это небо.

— Говори уже, — попросила Лика.

— О чем?

— Не важно… а то не удержу…

— Я нашел размышления одного… боярина, который точно был магом, что понятно, ибо все они одаренные и маги. Но вот писал мало кто… он утверждал, что благословение — это по сути первичная сила и способность с ней взаимодействовать. И когда-то давно маги старались выбрать жену не по родовитости, а по тому, сколь она сильна… это уже потом вышло, что чем более родовитая, тем больше силы. И сошлось одно с другим… про ведьм тоже писал.

— Я не ведьма.

Небо все-таки ускользало. И солнце тоже. Задержалось на минутку, может, две… это тоже много… это на две минуты больше, чем было…

— Вот… и еще… он же писал, что муж и жена, когда любят друг друга, то и сила общею становится… правда или нет, не знаю… ведьмы дают силу магам, но ненадолго. Или это только сейчас? Если любовь… как фактор…

Фактор, тоже взял и придумал.

Любовь — это любовь. Она или есть… или вот как-то без нее приходится. Но лучше, когда есть. Лика почесала нос и вздохнула. Матушка вот говорит, что можно и без неё, люди живут вон и неплохо. А батюшку она все одно любит. Хмурится. Ворчит постоянно, но любит.

Откуда Лика это знает?

Знает и все тут.

— Можно отпускать, — сказала она и, расставшись с небом, к солнцу потянулась, благо, было то низким и большим, что таз медный, на небо подвешенный. Матушка в таком варенье варит.

Солнце откликнулось.

И светом плеснуло щедро, и тот потек по рукам, а с рук на камни, наполняя их, проходя куда-то ниже, глубже. И это было правильным.

— И все равно, это напрочь ненаучно, — проворчал Славка, рук не разжимая. Ему тоже свету досталось сполна.

— Сам дурак, — отозвалась Лика.

А потом хотела сказать, что камни, те самые, на которых башня стояла, давно уж погасли, и что без камней этих, без силы, что некогда их наполняла, не устоять крепости.

И дворцу.

Городу… как повезет. Небо-то Лика попридержала, а вот со светом она не очень понимала, что делать. Держать? Или… лучше, чтоб как нить… матушка учила прясть, вот и пригодилась-то наука. Осторожно, пальчиками, нить светлую скручивая, направляя туда, куда должно…

…а куда?

Откудова Лике знать.

Она же ж не ученая.

— Ты… что ты делаешь? — Славка не мешался, глядел только. И хорошо, что не мешался, а то ведь свет прясть — это вам не шерсть, так и норовит ниточка оборваться, а никак нельзя.

— Понятия не имею… надобно так.

Ниточка вьется, уходит в камень… и с того камень меняется. Вон, под ногами светом засветился, а и там, глубже, тоже, того и гляди, весь засияет.

Славка сопит.

Пыхтит.

И… надо продолжать, пусть и ползет по лицу пот, капельки сыплются на глаза, на губы… и Лика облизывает их, ругаясь, что неможно отвлечься даже на минуточку. Неудобно. Щекотно. А Славка взял да смахнул. Платочком.

— Спасибо.

— Тебе… — серьезно ответил он. И нахмурился паче прежнего. — Я… я читал, что старый замок зачарован. Что… некогда его напитали силой.

— Напитали, — согласилась Лика. — Только ж любая сила заканчивается…

…а теперь от, стало быть, она и пополнит. Света много. Солнца тоже. Хватит, чтобы до краев до самых.

— И… когда-то давно я пытался понять, с чего все началось. Читал… дневники читал, правда, почти и не сохранились. Воспоминания. Тоже мало что… часто даже разные люди писали разное.

— Врали?

— Не без того, — Славка усмехнулся и снова лицо отер. — Чем тебе помочь.

— Говори.

— Говорю… мне интересно было. Сперва только это, потом вовсе все… думал, летопись рода составить, чтоб от начала времен. Так вот… там столько путаницы, что… как объяснить… даже имя первой царицы разным называли. Одни кликали Милодарой, другие Мораной… а ведь казалось бы серьезные документы… порядок должен быть.

— Может, он и был? — спросила Лика, ничуть не отвлекшись, ибо нить истончалась, пока незаметно, и ощущалось это лишь пальцами, но все же немного осталось. И потому аккуратнее быть следовало.

Осторожнее.

— То есть?

— Ну… может, их две было? И Милодара, и Морана…

Славка замер.

И рот раскрыл. Верно, хотел сказать что-то, да не успел. Нить оборвалась-таки с тонким звоном, а в следующее мгновенье свет полыхнул, затопил и башню, и весь терем.

А вот в коридоре было людно. И люди шумели, трясли оружием, кто-то с кем-то спорил, ругался прегромко, так, как батюшка, когда торговаться изволил. Баська даже заслухалась, до того тот, ругающийся, выражался ладно. Оно-то, может, девке и не пристало, но что-то подсказывало: всякое умение в жизни сгодится. А уж красивого говорения, так и подавно.

— Что тут происходит? — громким голосом поинтересовался Елисей. И сразу стало понятно: от и есть государь природный. Даже если без золотых одеж и венца над головой. Вместо венца — волос сияет, топорщится, и пригладить бы, да как-то оно… не к месту.

— Так… — боярин поклонился, медленно так. — Люди пришли…

— Где наши дочери? — возопил тот, что ругался. Средь прочих он отличался и немалым ростом, и широтою плеч мало Святу уступал.

— А где ваши дочери? — переспросил Елисей и на брата глянул.

Тот плечами пожал: мол, знать не знаю, ведать не ведаю.

Другие бояре, которых в коридоре набилось, что рыбы в бочке, спешно закивали, загомонили, кто-то и посохом стукнул.

— А ну, тихо! — рявкнул Елисей вновь. — Дочери ваши под матушки моей опекой. И для беспокойства я не вижу…

— Бают, что ведьмы злокозненные учинили проклятье! — отозвался кто-то из-за плеч могутного боярина.

— На всех наслали!

— Смертное!

— Впервые слышу, — ответствовал Елисей, правда, без особой уверенности.

— Нам надобно убедиться!

— Глянуть!

— Проверить…

Бояре загомонили, а вот Баська нахмурилась. Оно-то, конечно, случается всякое, и отцы любящие беспокойствие проявляют, сие нормально, но вот… будто грязь их опутывала.

Всех.

От этое грязи становилось не по себе.

— Ты видишь? — шепотом спросила Маланька, подвигаясь ближе. И за руку взяла. Для уверенности. Баська же кивнула.

Видит.

Как сие не увидеть.

Этот вон, который громче всех ругался, совсем замороченный, а прочие — кто как, на иных самая малость, а кто и вовсе грязью будто бы с ног до головы покрытый.

И хотело было сказать.

Рот раскрыла, как…

Окна блеснули светом отраженным, только шел он будто бы не снаружи, где солнце уж летело к земле, грозя скорой ночью, а изнутри, от самого камня.

От потолка расписного.

От стен, узорами покрытых. И свет этот заполонял коридор, окутывал людей, сжигая ту самую грязь. И люди вдруг замолкли.

Кто-то охнул, за грудь схватился. Кто-то головою закрутил, нахмурился, будто не понимая, где он и как-то в этом месте оказался. Кто-то вовсе молитву забормотал. А свет… свет наполнял терем царский, будто чашу. И Баське подумалось, что уж теперь-то точно все сладится.

— Идем, — дернула она царевича за рукав. — И вправду глянуть надо. А то ж боярские дочери, не…

— Свят?

— Идите, — Святогор встал поперек коридора. — А мы тут… побеседуем.

— Что деется, — заныл кто-то. — Что деется…

— Вот и мне интересно очень, что тут происходит, — чуть громче произнес Святогор. — Вы зачем пришли сюда? Кто вовсе вас отправил.

— Так… Медведев сказал, что надыть…

И указали на того самого боярина, а тот ничего не ответил. Замер посеред коридора, рот приоткрыл, зенки выпучил. И вид у него сделался такой, что прямо глядеть боязно. Стоит, покачивается, на посох опираясь, хрипит да клекочет, будто сказать что-то собирается, но силов на разговор не осталось вовсе.

— Чегой это он?

Сполз по стеночке еще один боярин, за горло хватаясь.

И…

— Стоять! — рявкнул Свят, и меч поднял. — Никто никуда не уйдет, пока я не получу объяснений.

Бояре зароптали.

Кто-то попятился.

Но снизу уже доносился грохот: стража спешила в царские покои. И Баська лишь надеялась, что спешила помогать… впрочем, помогать тоже можно по-всякому.

— Кто попытается скрыться, будет признан смутьяном, — завершил Елисей и потянул Баську за собой. — Что касается невест, то я не слышал, чтобы с ними что-то да приключилось. Однако возьму на себя труд немедля в том убедится.

— Стоять! — крикнули уже из толпы, и голос этот был звонким.

Не мужским.

Бояре расступились, пропуская кого-то… а кого — не поймешь. То ли мужик худой да лядащий, то ли девка, мужское платье прибравшая. И дрожь пробрала всех-то. У Баськи самой вона прямо руки похолодели. И ноги. И сердце заухало громно и страшно.

— Что ж… так даже лучше будет… — пришлый таки бабой оказался. Тонкою, звонкою, страшною, то ли сама по себе, то ли от того, что прям чернота во внутрях этой бабы копошилась. Этакой-то жути Баська не видывало.

А баба подошла.

И бояре расступались перед нею, что перед хозяйкою. А она-то и держалась по-хозяйски. Ишь ты… и главное, заговорила. А голос медовый, сладенький.

— Что ж ты, царевич, на слуг своих говоришь дурное? Не видишь разве, что беспокойство их мучит, за детей своих, за дочек родимых, которые ведьминым произволом того и гляди сгинут?

И голос этот такой, что слухать его и слухать.

Вона, царевич, прямо заслухался…

И второй.

И Маланька рот приоткрыла, но тут же закрыла, нахмурилась этак, недобро. А после подвинулась бочком и как дала этой вот, говорливой, да в глаз.

— Ишь ты, — сказала Маланька. — Вздумала чужих женихов морочить!

Та-то только и бухнулась на пол.

Рука-то у Маланьки крепкая… ну а как девка бухнулась, то бояре и загомонили вновь, головами закрутили, словно и не люди, но гусаки на батюшкином подворье. И гогочут тоже громко.

— Что… — Елисей моргнул.

— Ведьма, — сказала Маланька и пнула девицу эту, которая, может, девицей не была, кто их, треклятущих разберет, небось, приличная бы девка в мужское рядиться не стала. — Сильная. Заморочить хотела.

— А… — только и протянул Елисей. А после к боярам повернулся и, потерши руки, поинтересовался: — Что делать-то станем, смутьяны?

— Так…

Стоявшие первыми бояре попятились, а те, что сзаду, наоборот, вперед поперли.

— Может, их просто… того? — мрачно поинтересовался Свят, меч свой оглаживая. А Баська подумала, что ежели и того, то…

— Не на матушкиной же половине, — это Елисей произнес с укоризною. — А то еще изгваздаем все ненароком…

Бояре поспешили отступить.

А вот ведьма.

Она вдруг встала на карачки и оскалилась злобно. Лицо её сделалось страшно, еще страшнее чем было, хотя Баська еще недавно поклясться могла, что страшнее некуда.

— Вы… поплатитесь! Госпожа идет… госпожа…

Ведьма закашлялась, будто подавилась, а после из горла её кровь хлынула. И черная такая. Подумалось, что-таки изгваздали покои царицыны.

Небось, не обрадуется.

Вот Баська точно не обрадовалась бы, когда б гости, в дом званые, в оном доме принялись беспорядки учинять. Озлится… и вспоминать станет. Маланька тоже о том подумала и погрустнела. Это ж Баська еще согласия своего не дала, а Маланька, стало быть, в невестах.

Ей со свекровью спорить негоже.

Пока думала, Свят взял да и тюкнул мечом по голове ведьмы, легонько так, чтоб до смерти не зашибить.

— Это вообще кто такая? — поинтересовался Елисей.

— Так… охранительница, стало быть, Димитриевой… служка верная… — поспешил выслужиться кто-то из боярского племени. — Ещё ейною матушкой ставлена была… с нею две… охранительницы.

— Ведьмы, — буркнула Маланька, глядя на девку с величайшим неодобрением.

Оно и понятно.

Маланька, почитай, просватана, а тут является какая-то, простите боги, охранительница и жениху законному, сапогом добытому, голову морочит.

— И ведьмы…

— Две, стало быть, — Елисей вперился взглядом в бояр. — И где они?

Бояре загалдели, один другого перекрикивая, да только оно без толку…

— Матушку искать надобно, — сказал тихо Свят.

И Баська поежилась.

…для кого она, может, и матушка, а вот для Баська — царица, которая, глядишь, и свекровью станет. Ежель, конечно, случится такому и…

— И отца тоже не мешало бы, — Елисей обвел бояр взглядом. — Только… сперва с ними надобно.

Он хлопнул в ладоши и воцарилась тишина.

— А не пойти ли вам… — ласково произнес Елисей. — В место иное… не в коридорах же беседы беседовать.

Они и пошли. Вот взяли и пошли, да ровненько, рядочками, один другого придерживая, и Баська, вцепившись в рукав царевичев — боязно ей было, чего уж тут, — только и думала, что будет, ежели вдруг бояре идти передумают.

И куда идут.

И…

…скрипнула каменная дверца в стене, пропуская человечка неказистого, что перед царевичем склонился и после что-то да быстро зашептал. А подле бояр, что стояли ровнехонько, прямо, стража появилась.

Рынды в белых своих кафтанах.

…и… и стало быть, все-то уже? Отвоевалися?

Мишанька успел добежать.

И девки за ним.

Он чуял, как стремительно тает оболочка, как шевелится, набирая силу, чужая волшба, как… и все-таки успел. И запыхался, прижался к стене.

— Дуры вы, — только и сумел произнести.

— Мишанька?

Аглая объявилась, как обычно, невовремя… и ладно, ныне-то он не после клуба, пьян да весел, да пропахший чужими духами, еще как-то, помнится, с помадой явился… дурак бестолковый. Но лучше с помадой, чем вот с этим вот, которое сидит в кулаке.

— Что…

— Можешь их разморочить? — спросил Мишанька.

Аглая нахмурилась.

И рученьку подняла, а следом за рукою этой потянулась, полетела сила незримая, от которой у Мишаньки по спине мурашки поползли. И накрыла волною девок, что подступали к Мишаньке с видом пренедобрым.

Подумалось, что побили б.

Если поймали, точно… и маменька сказывала, что боярыни должны быть тихими да пригожими, скромными, милыми… посмотрела бы она. Нет, коль Мишанька живым останется, точно один жить будет. Никаких больше женитьб, любовей и вообще…

— Что тут… — Медведева первая глаза протерла. — Что… как…

— Дурное творится, — мягко сказала Аглая и стала меж Мишанькой и девками. — Зло древнее очнулось ото сна…

Она говорила медленно, будто нехотя. И сама-то покачивалась, что березка на ветру.

— Слово было сказано. Услышано. Срок истек… все наново…

— Чтой она городит? — взвизгнула Куницына.

— Крови прольется много, если… — договорить Аглая не успела, покачнулась и оседать стала. Мишанька насилу её подхватил. И неудобно-то, с древним злом в руке зажатым.

— Говорит, что зло очнулось, — рявкнул он. — А стало быть, сожрать захочет!

Была Аглая хрупкою, но не сказать, чтоб вовсе легкою.

— Кого? — хлопнули длиннющие ресницы.

И девки уставились на Мишаньку коровьими глазищами.

— Вас, — ответил он, Аглаю пытаясь на ноги поставить. К стеночке если опереть, то самое оно будет. — Вы ж девицы-красавицы… а в любой сказке, вспомните, зло первым делом девиц-красавиц жрет. Или еще чего…

— Чего? — полюбопытствовала Сварожина.

А прочие покраснели.

Видно, всякие сказки им читать доводилось.

— Там, — Мишанька мотнул головой. — Заговоренные стены. Старые… сила в них. Зла не допустит. Укрытья можно.

— А не брешешь? — Медведева не собиралась отступаться.

— Хочешь проверить? Оставайся…

Не то, чтобы ему поверили, но вот перспектива проверять самолично, что там древнее зло восхочет: убивать или еще чего, Медведеву не вдохновила.

Оттого она нос задрала и горделиво этак ступила, сказав:

— Я папеньке пожалуюсь!

За нею и прочие потянулись, только Соколова, остановившись рядышком, сказала с укором:

— Ты чегой это других девок таскаешь?

— В силу привычки, — честно Мишанька ответил. — И вообще… это жена.

Соколова задумалась.

А после сказала:

— Тогда ладно, если жена… жену можно. Ты её водой облей, тогда и очуняет.

— Спасибо, — Мишанька поглядел на руку. — Иди уже, а то…

Чужая волшба кусалась. Будто в кулаке Мишанькином жук сидел, возился, царапался, силясь наружу выбраться, того и гляди вцепиться во всю силу.

И… что делать?

Выпустить?

А ну как вправду случится беда… то есть, случится она точно, но сколь бедовою будет, Мишанька не знал. Удержать… удержать беду он тоже не сумеет.

Кулак изнутри распирает.

А…

…зато во дворе никогошеньки, кроме их с Аглаею. Ушли. Сгинули. И… и теперь надо бы еще, чтоб Аглаюшка очнулась, чтоб тоже… а то чего ей помирать-то?

Волшба затихла.

Аглая открыла глаза, теперь, правда, взгляд был осмысленным.

— Они идут, — сказала она, цепляясь за Мишаньку обеими руками.

— Кто?

— Хазары… те, что на дне озера спали. Проснулись… их отпустили… та, что стерегла слово, ей позволено было уйти, вот они и очнулись.

Мишанька мало что понял, но на всякий случай кивнул. И спросил заодно уж:

— А с этим что делать?

Тонкие ладони Аглаи накрыли кулак. Она улыбнулась так, виновато, и сказала:

— Я теперь все знаю.

— Все — это много… я вот ничего, похоже, и не знаю.

— Знаешь, конечно. И… ты на меня больше не злишься?

— Нет.

Сложно злиться на кого-то, удерживая в руках зло. Может, древнее, может, не очень древнее, но все-таки. Правда, от ладошек Аглаи исходило тепло, заставившее заклятье попритихнуть.

— А ты на меня? — спросил Мишанька, в глаза глядючи. — Не злишься? Я был не самым хорошим мужем.

— Нет, — она покачала головой. — Дай это сюда…

— Но…

— Не бойся, — она улыбнулась ласково-ласково, как в тот день, когда стояла с ним перед алтарным камнем, и жрец читал молитву, испрашивая благословения.

Тогда еще свет лился сквозь высокие окна.

И случайно залетевшая бабочка порхала над Аглаиной головой. Тогда это показалось хорошей приметой… не след приметам верить.

— Я не боюсь. Не за себя.

Все ж таки Мишанька — воин. В каком бы ни был обличье, а… Гурцеевы всегда служили, что царю, что людям. И стыдно, неимоверно стыдно, что понял это Мишанька только теперь.

— Мне не повредит, — она коснулась лица. — Меняется…

— Что?

— Ты… отдай, ведьме оно не страшно, а вот магу касаться не след. Не бойся… знаешь, когда-то давно все началось именно с того, что ведьма полюбила мага. А маг ведьму. Потом он стал не магом, сменял одну силу на другую… но тоже не сам.

Руки разжались.

И Аглая споро похватила черный дым, смяла его, стерла, поднесла к губам и подула.

— Вот так-то, — сказала она. — Маг умирал. А она не хотела отпустить его. И поднесла воды… есть вода живая, а есть мертвая. И всегда-то они рядом, никогда не узнаешь, которая у тебя. Ему досталась мертвая.

— И… он умер?

— Нет, но получил иную силу. Это их и спасло. Сперва. Потом сгубило… силы было много, и нашлись те, кто сказал, что негоже не пользовать её на всеобщее благо. Благо… в чем-то они, наверное, правы были, ибо так возникло Беловодье. Правда та ведьма… она не хотела быть царицей. Она хотела любить и быть любимой. И еще помогать людям. Почему все так… переменилось?

— Не знаю.

Мишанька ощутил, как трещит платье. В плечах. В плечах-то оно узким было. А на груди опало будто бы. И рукава модные, длинные сделались тесны неимоверно.

Это что, он…

— Я…

— Ты, — Аглая улыбнулась. — Ты, Мишанька… тебе ведь уйти охота?

Охота. Его место не здесь, не в палатах царских, а там, на берегу. Но Аглая покачала головой:

— Их ведь не оставят… не так, то иначе убьют. Кому защитить?

— Мне, — вздохнул Мишанька.

— Тебе… Ты ведь все-таки маг.

— Маг.

— И боевой…

Он только и сумел, что кивнуть. И странное дело, здесь и сейчас, стоя в нелепом женском платье, которое ко всему расходилось по швам, он не чувствовал себя ни смешным, ни глупым.

— Только… — Аглая бережно погладила его по щеке. — Береги себя…

— Постараюсь.