Жена-беглянка. Ребенок для попаданки

Глава 71

Ивар не ответил.

Только в странных разноцветных глазах его сверкали искры смеха.

Максу очень не понравилось, что этот изнеженный — как ему думалось, — и болезненный аристократ его не боится.

Более того, поза, в которой сидел Ивар, была слишком расслабленной.

Голова его покачивалась в такт движения кареты.

Лицо белело в полумраке над черной грудью и ослепительно-белым пышным воротником.

Единственный защитный жест, что Ивар позволил себе — это скрещенные на груди руки в черных новых перчатках.

Эти перчатки почему-то разозлили Макса еще сильнее.

Ему показалось, что Ивар надел их потому, что брезгует.

Боится хотя б нечаянно коснуться хоть пальцем такого человека, как он, Макс.

— Зря смеетесь, Ваша Темная Светлость, — огрызнулся Макс, словно пес, которому наступили на хвост. — И ваше пренебрежение оставьте себе. Я, знаете, умнее, хитрее и сильнее, чем вы обо мне думаете. Я давно тут… делаю, что хочу. И никто меня до сих пор не остановил.

Ивар насмешливо прищурился.

— И чего же ты хочешь? — уточнил он с презрением. — Занимаешься вымогательством у собственной сестры? О, это смело — отнимать кусок хлеба у беременной беззащитной женщины?

— Я не кусок хлеба отобрал! — рыкнул Макс. Пренебрежение Ивара заводило и раздражало его все сильнее. — И уж кто, кто, а она не беззащитная несчастная женщина! Моих ума и смелости хватило на то, чтобы вынудить ее отдать мне драгоценную вещь, достойную самого короля! И она не посмела и пискнуть! Не пожаловалась! А ведь графиня Рубин богата; уж она бы могла бы пожаловаться и попросить защиты! Но не посмела! Потому что боится меня! Потому что знает, что если меня разозлить, то ее не спасет ничто!

— О, ты такой опасный, — произнес Ивар, разглядывая Макса с недобрым любопытством.

Любой другой человек, знающий Ивара, уже примолк бы и попытался оказаться от него как можно дальше.

Но Макс с Иваром был не так близко знаком.

Дурная слава, что шла вслед за Иваром, показалась Максу преувеличенной.

Разве жестокий и смелый головорез будет сидеть, сложа руки кренделем, и хлопать глазами?

— Так может, погрозишь мужчинам, а не беременной беззащитной женщине? —продолжил Ивар. — Для того, чтоб мериться силами, нужен подходящий противник.

Макс оскалился.

— Нужен? — повторил он. — Кому нужен? Мне? Нет, абсолютно нет.

— Вот как? — Ивар изобразил вежливое и заинтересованное удивление. — Отчего нет?

— Для чего? — Макс сощурил злые глаза. — Чтобы доказать себе что-то? Мне себе нечего доказывать. Этим пусть дураки занимаются!

Ивар снова усмехнулся.

— Думаете, я боюсь? Не осмелюсь? Я и вашу улыбочку с удовольствием стер бы с вашей отвратительной рожи, — продолжил Макс злобно, — или наоборот, ножом нарисовал бы ее еще больше, от уха до уха. Но мне не ответы на вопросы, а денежки нужны. И побольше! Так что раскошеливайтесь, господин хороший, да побыстрее!

— А то что?

Макс пропустил момент, как расслабленный и спокойный Ивар вдруг оказался с ним рядом и ухватил его за кисть.

Только в следующий момент разноцветные глаза полыхнули ненавистью прямо напротив его глаз, и Макс с ужасом услышал, как трещат, ломаясь, кости на его запястье.

А нож холодным и острым концом касается его подрагивающего сердца.

Ивар переломал Максу запястье, направив нож в живот противника, и со всей силы насадил его на оружие.

У него оказалась железная хватка, и Макс — он же Стас, — с запоздалым раскаянием понял, что не ему, простому деревенскому пареньку, тягаться с тем, кто всю жизнь размахивал шпагой и ножом.

К тому же, его черные новые щеголеватые перчатки вдруг начали расползаться, словно нечто изрезало их изнутри.

И Макс в ужасе увидел вставшую дыбом острую чешую, порвавшую глянцевую кожу.

Сила, заключенная в небольшом теле Ивара, была не человеческой.

Вот почему запястье Макса сломалось, как хрупкая фарфоровая статуэтка.

— Да-да, продолжай, — произнес Ивар, внимательно и безжалостно глядя в изумленные глаза Макса и удерживая нож с такой силой, что тот, как бы не колотил ладонями по плечам Ивара, а сдвинут его не смог ни на миллиметр. — Что там мне грозит за неповиновение? М-м-м-м?

Макс хотел ответить.

Сказать что-нибудь хлесткое, злое.

Но рот его наполнился кровью, а в груди жгло так, что слезы выступили на глазах.

Он умоляюще смотрел на Ивара, цепляясь за его одежду и раздувая побледневшие щеки.

Но надышаться не мог.

— Пощадите, — прохрипел он.

— Как быстро испарилась твоя дерзость! Ты оскорбил мою любимую женщину, — заметил Ивар, по-деловому вынимая из трясущихся скрюченных пальцев Макса рубиновое колье. — Такие вещи не прощают. А еще это секрет. Поэтому все, кто об этом знает, должны умолкнуть навсегда.

— Пощадите…

— Даже если хотел бы, то уже не смог, — возразил Ивар. — Судя по цвету твоего лица, нож пробил тебе сердце. Ты живешь последние мгновения. Так не трать их на бесполезные просьбы!

— Помогите, — стонал Макс, заливаясь слезами и еще отчаяннее цепляясь за одежду Ивара. — Пощадите…

— Непременно, — процедил тот злобно.

И вторым толчком вбил нож в грудь Макса так глубоко, что тот мгновенно смолк, широко разинув рот.

Ивар распахнул дверцу кареты и, ухватив тело за ворот одежды, вышвырнул его прочь, прямо на дорогу, не особо заботясь о том, что станет с ним дальше.

Так закончил свое существование хитрец Макс, негодяй Стас…

***

Разумеется, Ивар не повез колье королю.

Хотя, разумеется, это был бы блестящий подарок!

Он ни минуты не сомневался в том, как распорядиться этим сокровищем.

Он хотел вернуть колье законной хозяйке — той, которой это колье было когда-то подарено его братом.

То есть, мне.

А я…

Признаться, с тех пор, как узнала, в чьем доме живу, я ждала Ивара.

Не признаваясь самой себе в этом, подсознательно его ждала.

Хотела, чтоб он увидел вернувшиеся на свои законные места гербы.

Хотела сказать ему спасибо.

И просто побыть рядом. Хотя б просто помолчать.

Поэтому, когда мне передали весть о его визите, я поспешила к нему навстречу с внезапно сильно забившимся сердцем.

Ивар стоял в холле. Я даже засмеялась от своей недогадливости, потому что сейчас четко увидела, что он был словно часть этого дома.

— Доброго дня, ваша светлость, — я склонилась перед ним в реверансе.

Его разноцветные глаза так и бегали.

Он был пойман с поличным.

Он заметил и отмытый портрет, и свои гербы, которые теперь красовались над каждой дверью.

И он не знал, что я ему скажу за раскрытый обман.

Не знал, как я приму — и приму ли? — его дар. Его дом.

Теперь-то я была богата настолько, что могла позволить себе любой дом.

— Благодарю вас, ваша светлость, — произнесла я, заметив его метания.

И снова склонила перед ним голову.

— Ваша деликатная помощь и поддержка очень мне помогли, — продолжила я, осмелившись поднять взгляд. — Это…

Мой голос дрогнул, и я перевела дух прежде, чем продолжить.

— Это намного больше, чем для меня сделал кто-либо еще. Я обязательно верну вам долг… Могу вернуть и дом. Он — ваше родовое гнездо…

— Я не приму денег, — грубовато перебил меня Ивар. — Сделка состоялась. И обратного хода нет. Хозяйкой его значитесь вы.

— Я благодарна вам, — с теплом ответила я.

— Не стоит благодарностей, — ответил Ивар сухо. — Это мой долг — заботиться о вас.

— Долг? — удивилась я.

— Мой брат, Натан, герцог Ла Форс, мертв, — выпалил Ивар. — Ваш ребенок — это последний из нашего рода. И я должен опекать его. Разумеется, я сделаю его своим наследником, когда он родится и вырастет…

— О, соболезную, — произнесла я. — Сожалею вашей утрате. Но…

Я шагнула к нему и оказалась близко-близко. Практически вплотную, почти касаясь его одежды.

— Но вы можете жениться и завести своих детей, — произнесла я вкрадчиво и тихо.

— Нет, нет!

Ивар даже зажмурился и отчаянно замотал головой.

— Вы же знаете, — забормотал он, растеряв всю свою холодность, — вы же видели…

Произнести он не смог.

Зато сорвать перчатку с руки — да.

— Не должно рождаться уродов с… этим, — выдохнул он, демонстрируя мне чешую.

Он краснел и бледнел, наблюдая за моей реакцией.

Вот, значит, почему он перчатки не снимал. Ну, это все объясняет…

— Пятно на теле — это такая мелочь, в сравнении с благородством души, — заметила я, проведя по темной чешуе пальцем.

Ивар поспешно отнял у меня руку, спрятал ее за спину, словно мои слова обожгли его.

— О, нет! Нет! — прошептал он, отступая от меня. Взгляд его был исступленный и безумный, словно он не верил в то, что я не оттолкнула его за уродство. — Я слишком привык жить с клеймом урода! И я не благороден, нет! Я урод, насквозь прогнивший мерзавец! Спросите-ка тех, кто имел несчастье со мной познакомиться поближе!

— Мне плевать, что они скажут, — отчаянно и твердо ответила я, упрямо делая шаг Ивару навстречу снова. — Я знаю вас, как милосердного и доброго человека. И на мой взгляд, вы заслуживаете счастья как никто иной.

— О моем милосердии ваш братец послушал бы с большим интересом, — усмехнулся Ивар и протянул мне руку.

В его ладони красными каплями крови сверкнуло рубиновое колье.

— Он больше не потревожит вас, — произнес Ивар, вкладывая колье мне в руки.

— Благодарю, — прошептала я одними губами.

И вдруг безотчетно поймала его пальцы и крепко сжала их.

И он не нашел в себе духа отнять их у меня и лишиться такого желанного прикосновения.

Мы стояли друг напротив друга, взволнованные, порывающиеся сказать друг другу важные и главные слова, и захлебывающиеся своим смущением и волнением.

— А вы изменились, — заметил Ивар, всматриваясь в мое лицо. — Однажды я отпустил, позволил убежать испуганной бледной девчонке. Думал — пропадет мотылек. Но вы выдержали. Выстояли. Вы сражались за свою жизнь и победили, графиня Рубин.

Он снова криво усмехнулся и несмело погладил мои пальцы.

— Из нищенки сделаться графиней Рубин, — задумчиво повторил он мое имя. — На это способны единицы. Если вообще кто-нибудь способен кроме вас.

— С вашей помощью, — сказала я. — Это вы меня спасли. Вы. Сама я не выбралась бы. И вы говорите, что не добры?

— Я увидел беспечного невинного мотылька, попавшего в передрягу, влипшего в такую паутину, какой не заслуживал. Такое чистое создание не должно было погибнуть, растерзанное нашими грязными руками. Я не мог поступить иначе.

— Ваша матушка сделала ставку не на того сына, — заметила я. — Вероятно, задумай она женить на мне вас, у нас бы все сложилось. Она в своей любви к Натану слепа.

— Она тоже мертва.

— О, простите…

Я чуть пожала его руку, и он ответил мне чуть слышным стоном.

— Нам нельзя, — побормотал он, как в мучительном бреду. — Даже думать нельзя о том, что…

— Отчего? — безжалостно спросила я, видя, как он борется с искушением.

— Наши дети, — выдохнул он мучающую его давно мысль. — Мои дети… они будут поражены той же порчей, что и вся моя семья. Что и я. Как Натан и Ида. Рано или поздно их потянет друг к другу, и устоять они не смогут. А значит, наплодят таких же уродов, что и сами. Ваш ребенок… он будет чист. Натан был чист, когда зачал его. И если не будет родной крови рядом в виде соблазнительной самки, ваш сын женится на обычной женщине, и проклятье с рода будет смыто. Я просто не имею права, — мучительно выкрикнул он, — касаться вас! И продлевать свой род…

— В моем положении, — вдруг выдохнула я, привлекая Ивара к себе, не соображая, что делаю, — забеременеть от вас невозможно.

Он жарко дышал мне в губы.

Жарко, обжигающе.

— Ну же, ваша милость, — произнесла я еле слышно, лаская его напряженные плечи. — Вероятно, у нас больше не будет… шанса.

Он не вынес этой пытки.

С ревом он заключил меня в объятья, впился мне болезненным поцелуем в губы.

И я прильнула к нему в безумном порыве, отвечая на его грубую жадную ласку и растворяясь в ней.

Потому что только сейчас я ощутила каково это — любить.

Он безошибочно отыскал мою комнату.

Словно знал, где я живу. Где провожу время. Где сплю, думаю и жду…

Его руки были сильными, жесткими, грубыми. Но не жестокими; прикосновения к моей коже были мягче шелка.

Платье на мне он просто разодрал, не имея терпения справиться с завязками и пуговицами. Я осталась в одной сорочке, но холодно мне не было. Кожа пылала, словно страсть его передалась мне и заставила кипеть кровь.

Голодными губами впился в мою шею, оставляя алые следы обжигающих поцелуев.

Вместо того, чтоб бросить меня в постель, поднял, прижал к стене.

Мои ноги обвили его, и я сама удивилась, как естественно и бесстыдно я это сделала.

Страсть его была грубой и жесткой. Она опаляла, она мучила и заставляла наслаждаться.

Но от этой жесткости ласки ощущались так остро, что я выкрикнула во все горло, ощутив первое — самое желанное и сладкое, — первое проникновение.

Господи, как я хотела его!

Я обвила его руками и ногами, вцепилась в его одежду ногтями, и вздрагивала от каждого его движения, от каждого толчка в мое тело, потому что наслаждение было острым, как касание лезвия.

Я целовала его горячие губы, сходя с ума от его близости, от его запаха, от жара его рук.

И кричала, кричала, когда он отстранялся, чтобы вдохнуть немного остужающего прохладного воздуха.

Так хорошо мне не было никогда.

До слез, до жалких стонов, до дрожи, охватывающей все тело.

Его руки, поддерживающие меня под бедра, хищно сжимались, стискивая мое тело почти до боли.

А Ивар продолжал меня терзать самой сладкой в мире пыткой, упиваясь моими беспомощными воплями.

О, как я хотела его…

Потом мы оказались в постели.

Наши тела были раскалены, обжигающе-горячими, а постель — прохладной.

То неистовство, что между нами произошло, описать трудно.

Мне казалось, что весь мир для меня превратился в одно неописуемое, невыносимое блаженство.

А руки Ивара, разглаживающие мое тело, изучили каждую складку, каждую частичку меня.

Ощущая его ладонь на своем лоне, я сгорала от нетерпения и жажды наслаждения.

Я вымаливала их, приникая к его телу, принимала его в себя и выгибалась, вжимаясь в него.

Двигаясь в одном ритме, ласкаясь, обретя смелость и позволив себе быть откровенными, мы шептали друг другу слова признаний.

И кончали — мы кончали вместе, сгорая в пылу страсти, как сухие осенние цветы.

Такого наслаждения я не испытывали никогда и ни с кем…

Это и есть любовь?..