Робер хотел, чтобы я осталась у него еще на неделю.
— Пока не приведут в порядок дом, — повторял он. — Нужно изгнать остатки яда, проветрить и отмыть…
Но я не могла находиться вне дома.
Туда меня тянуло.
Старая Марта меня поддержала.
Отведенный ей уголок в доме Робера ей не понравился.
Комната была красивая, но пахла морем. Там был много украшений, красивых тканей, но Марта себя там чувствовала лишней.
И боялась нечаянно задеть что-нибудь и разбить.
— Мы все перемоем водой с настойкой бессмертника! — поддакивала она мне.
Робер понял, что нас не переспорить, и вздохнул тяжко.
— Хорошо, — глухо ответил он. — Но позвольте мне хотя бы проверить дом. Я зайду первым. Я прослежу, чтоб там было безопасно…
В пустом доме гулял ветер.
Комнаты были выстужены, и я чуть не заплакала от того, как темно, холодно и одиноко там было.
— Скорее растопите камины и печи! — велела я оробевшим слугам.
Я бежала впереди всех, высоко подняв подсвечник с горящей свечой.
Будто этим крохотным огоньком можно было вернуть жизнь в огромное темное здание…
— Подождите же, — просил Робер, следуя за мной. — Здесь может быть небезопасно!
— Ах, да бросьте, — отмахнулась я. — Все тут хорошо! Иначе б мы уже были мертвы!
Робер лишь снова покачал головой печально. Его угнетало то, что я не слушаюсь его.
Но он все равно пытался меня уберечь от беды.
Он разжег огонь в маленькой жаровне, насыпал туда благовоний и за длинную цепочку поднял над головой.
Белый душистый дым окутал нас, защищая от возможного воздействия яда.
Мы шли по коридорам, по комнатам, а Робер следил, не превратится ли где-нибудь белый дым в страшные черные хлопья.
Но этого не происходило.
Только в столовой, где мы оставили несчастную неудачливую отравительницу, и где она лежала до сих пор, белый дым, окутав тело, почернел.
Яд выпал крупными хлопьями на мертвом лице, на ее шее, на красивом украшении на поблескивающей золотой цепочке.
— Видите? — сказал Робер, водя дымящей жаровней над телом. — Не так уж тут безопасно.
— Это надо было сделать раньше, — ответила я. — Окурить ее и вынести. Бедняжка…
— Она хотела отравить вас, — напомнил Робер, продолжая ее окуривать.
— Не думаю, — возразила я. — Она начала говорить о какой-то справедливости по отношению к Максу. К моему братцу… Это он ее надоумил, я уверена! И не предупредил об опасности. Чужими руками решил действовать…
— Это не доказуемо, — со вздохом ответил Робер. — Ваш братец очень хитер и изворотлив. Наказать его сложнее, чем кажется.
В столовую несмело заглядывали слуги.
Они, в отличие от меня, не спешили вернуться в дом.
— Заверните ее в ковер и вынесите, — скомандовала я. — Скоро она не будет представлять никакой опасности. Все здесь нужно перемыть!
— Может, выбросить? — предположил Робер.
Я оглянулась.
Мебель, столовые приборы, да даже маленький бронзовый китайский колокольчик с водяным драконом — все казалось мне не просто вещами, а частью меня.
И выбросить что-то из этой комнаты мне казалось неправильным.
Это как вырвать у себя сердце и вышвырнуть его…
— Нет, — ответила я тихо. — Ничего. Ничего не позволю отсюда выбросить. Все отмыть. Отстирать скатерти. Шторы. Мебель. Я сама буду мыть. Я не позволю этому скунсу отравить мой дом и раскидать его по кускам!
Робер схватился за голову.
— В вашем положении мыть и скрести полы! — воскликнул он. — Я не позволю вам этого сделать.
— Я не буду спрашивать у вас разрешения, — твердо ответила я. — Если хотите быть полезным, окурите все здесь понадежнее.
— Зачем ты так, — укоризненно вступилась за Робера Одетта. — Господин казначей хочет помочь. А ты не принимаешь его добрые советы!
Я глянула на сестру.
Вероятно, она была еще слишком юна, и не ощущала особенной связи с домом, с честно отвоеванным, заработанным и выстраданным.
В глазах ее был упрек и странное чувство обиды.
Стояли слезы.
Поэтому я смягчилась.
— Милая, — ответила я тише. — Я принимаю советы господина казначея. Я слышу его. Он добрый друг, и заботится о нас. Но у меня свои желания. Мне больно осознавать, что проделки Макса приведут к тому, что я должна буду разорить своими руками свое собственное жилье. Я хочу победить его.
— Но это всего лишь вещи! — воскликнула Одетта, всплеснув руками.
— Не всего лишь, — возразила я. — Это мой мир. Тот, что я смогла выстроить, чтобы нам жилось безопасно.
— Не слишком[ИК1] -то тут безопасно! — выкрикнула Одетта.
— Ты меня в этом винишь? — удивилась я.
Сестра мне не ответила.
Она всхлипнула и бросилась прочь.
Какой странный бунт…
Но думать о его причинах времени не было.
— Марта, — я обернулась к старой травнице. — Навари побольше настойки. Мы приступаем к уборке тотчас же!
***
В два следующих дня Марта собирала цветы, толкла их в ступе и замачивала в огромном котле. А потом долго вываривала их, помешивая огромным деревянным черпаком.
Из этого котла она то и дело отплескивала кипящей воды в ведра слугам.
И те бежали мыть и скрести щетками все вокруг.
Уборка пошла старому дому на пользу.
Старое дерево, плиты на полу стали ярче. Витражи — красочнее. Ткани — свежее.
Я, вскарабкавшись на невысокую лестницу, отмывала рамы старинных портретов, украшающих стену у входа на второй этаж.
Позолота на деревянных рамах была потемневшей, но целой.
Красочный слой на картинах был целым и легко отмывался от гари, копоти и старой пыли.
Я с удовольствием отмыла и портреты.
На меня теперь глядели благородные, исполненные высокомерной гордости, лица людей, старых хозяев этого дома.
С золотыми рыцарскими цепями на плечах, в подбитых мехом мантиях.
В золоте и шелке.
А один портрет…
Я чуть не упала с лестницы, чуть не закричала во все горло от изумления, когда моя щетка смахнула пыль с нарисованного лица.
И на меня глянули разноцветные глаза.
Голубой и карий.
Такие знакомые и такие чужие.
— Кто… — выдохнула я, отшатнувшись от портрета. — Кто это?!
— Один из предков бывших хозяев дома, — почтительно ответили мне.
С трудом переставляя ноги по ступенькам лестницы, я спустилась, сама не своя.
И оглянулась вокруг.
Господи, как можно было быть такой слепой?!
На витражах, которые я рассматривала не раз и не два, были запечатлены люди, обращающие в драконов.
На стенах, над дверями комнат, были затертые следы от гербов.
Форма их была отчетливо видна теперь, когда стены тоже помыли.
И вполне узнаваема…
А разноцветные глаза — я знала лишь одного человека с такими глазами. Он был схож неуловимыми фамильными чертами на человека, изображенного на портрете!
И на груди его, на толстой цепи, в золотой оправе, был изображен черный блестящий камень — морион…
Господи, стыд-то какой!
А ведь я верила, что всего добилась сама!
Думала, что мне просто повезло!
А на деле за моими успехами незримо и деликатно стоял Ивар.
Поддерживая, направляя и не требуя ничего взамен.
И прячась в тени от моей благодарности…
— Ивар, — почти выкрикнула я, резко обернувшись на экономку. — Господин Ивар настоящий хозяин этого дома?
Экономка не смела поднят на меня взгляд.
— Это так? — резко и настойчиво повторила я.
— Он не велел вам говорить об этом, — прошептала она.
— И клад в комнате, — допытывалась я, внезапно прозрев, — тоже его рук дело?
— Он велел там спрятать деньги, что вы отдали той женщине.
— Подставной хозяйке?
— Да.
Я глубоко вдохнула, чтобы унять мечущиеся в голове мысли и успокоить взбесившееся сердце.
— Теперь вы откажетесь от дома? — спросила экономка, осмелев и подняв взгляд на меня. — Господин Ивар предупреждал, что вы резки и…
— Нет, — резко перебила я ее, оглядывая дом новым взглядом.
Вот почему меня сюда тянуло!
Фамильное гнездо семьи, которой принадлежал мой ребенок.
Дом, переходящий по наследству, наверное, по старшинству.
Он это чувствует. Он хочет тут быть.
Как бы я не распоряжалась своей жизнью, он-то всегда будет частью этой семьи.
Мое желание не может разорвать существующей связи.
Этот дом принадлежал ему по праву.
«Невероятно прекрасный жест, — подумала я, с трудом проглотив ком, вставший в горле. — Ивар… как в тебе уживается демон и ангел одновременно?»
— Что было здесь? — я указала на пустующее место над дверями.
— Фамильные гербы, госпожа, — ответила экономка. — Господин Ивар велел все снять, чтобы вы не догадались.
— Вернуть обратно! — велела я. — Все, что сняли, вернуть.
Я перевела дух.
— В конце концов, я была замужем за герцогом Ла Форс, — произнесла я тихо, чуть успокоившись. — Нравится мне это или нет. И это часть моей жизни тоже нужно признать и принять…