Клетка сжималась — медленно, почти ласково, будто убаюкивала перед последним вздохом.
А они кричали.
Сначала — Хассен. Коротко, как будто нож перерезал горло до того, как страх успел вырваться.
Потом — стражники. Один, другой… Голоса срывались, превращаясь в хрип.
Но громче всех визжал Элиад.
— Это тебе за Рори, — прошептала я, и в этом шёпоте не было злобы. Только усталость. — За то, что предал любовь. Её. Вашего ребёнка. Я всё видела.
Я действительно видела больше, чем они думали.
Не просто пыточную. Не просто предательство.
Я видела, как Рори сжимала в тёмной клетке медальон и думала о жизни, которую носит под сердцем. Как верила, что он вернётся. Как до последнего держала в себе свет, даже когда мир превратился в грязь.
А теперь они — пыль.
Клетки рухнули внутрь самих себя, и тела не упали — они рассыпались, как пепел после пожара. Ни следа. Ни костей. Ни криков. Только золото вокруг — безучастное, холодное, вечное.
Я постояла. Долго.
Потом подошла к двери.
Мне нужно было уйти.
Не просто сбежать — исчезнуть.
Замок теперь мой. По праву силы, по праву крови, по праву того, что я выжила там, где другие ломались. Но я не хотела его. Не хотела ни этих стен, ни этого золота, ни тени, что могла в любой момент вернуться и сказать: «Ты моя». Или нет… Я снова лгу себе… Я просто… просто запуталась… Может, старая «я» хотела остаться здесь, хотела быть пленницей, жертвой, наслаждением в его руках. Но новая «я» еще не знала, что хочет. И мне предстояло это выяснить. Но не здесь. Не в этих стенах, которые не оставляют выбора.
Я решила не исчезать молча. Я хотела, чтобы он понял, почему я ушла. Только вот… Писать нечем.
Я опустилась на колени, подобрала с пола монеты — не жадно, не боясь, просто как средство. Выкладывала медленно, палец за пальцем, будто выцарапывала слова из собственного прошлого:
«Не ищи меня».
Получилось криво. Буквы будто пьянствовали в темноте. Но он поймёт. Прочитает.
Придёт, увидит сокровищницу — нетронутой, как я её оставила. Увидит эти монеты, выложенные моей рукой, моей волей. И поймёт: я не его трофей. Я изменилась. И мне придётся как-то научиться жить по-новому. И я ещё не знаю, заслуживает ли он место в моей новой жизни или нет?
Я ещё раз огляделась, отошла от надписи на полу.
Вспомнила, как Рори касалась медальона. Как закрыла глаза — не в мольбе, а с приказом в сердце.
Первый раз — ничего. Только дрожь в груди и неприятное чувство, словно меня легонько бьёт током.
Второй раз я сосредоточилась на замке де Мальтерр. И почувствовала тепло. Оно разрасталось. А потом… ослепительная вспышка. Тёплая, приятная. И обнимающий меня свет.
Слуги в холле замерли, как статуи, когда мои ноги коснулись знакомого ковра.
Воздух в холле был тяжёлым — не пылью, нет. Старым парфюмом, что ещё не выветрился с платьев гостей, ушедших в ночь охоты.
Здесь не жили. Здесь выживали, изображая жизнь.
Слуги оторопели. Глаза — круглые, рты приоткрыты. Кто-то из горничных выронил поднос. Медь звякнула о мрамор — слишком громко для этого мира, где всё было притворством.
— Вы… Вы живы? — дрожащим голосом спросила пожилая экономка, та самая, что подавала вино в ночь охоты.
Я посмотрела на стены, на портреты, на ковры, что помнили мои шаги. Всё знакомо.
— Да, — ответила я. — Меня похитили. Но мне… мне удалось сбежать…
Я сделала паузу. Дала словам лечь на сердца, как яд в вино.
— А где… хозяин? — спросила экономка.
— Он… Он отдал мне медальон, а сам… остался там… — произнесла я. — Он… Он, вероятно, погиб, отводя от меня погоню. Увы.
Улыбка вышла сама — тонкая, без тени скорби.
Ложь легла на язык, как шёлк на рану: мягко, но с болью под кожей.
И впервые за всё это время я не почувствовала стыда.
Только свободу. Служанки готовили мне ванну, снимали с меня рубашку, а я расслабилась и доверилась их рукам, чувствуя, как внутри бушует буря.
Сидя у камина в халате, я боролась с искушением посмотреть на огонь… И узнать, как он там? Что он делает? С кем он?
“Прекрати вести себя как ревнивая жена!”, — укоряла я себя, но искушение было таким сильным, что я все-таки заглянула в пламя.
Я увидела его. Он стоял неподалеку и смотрел на мой замок. Уже мой.
Интересно… Я видела, как он развернулся и улетел, обернувшись огромным драконом.
Сердце дёрнулось к нему. Тело само захотело в его руки, но я остановила себя. Рано. Слишком рано. Я уже обожглась однажды. И не хочу обжечься второй раз.
Дни потекли медленно и почти одинаково. Я проверила все счётные книги, пересмотрела все документы мужа, проверила все камеры с пленниками. Мне пришлось провести целые расследования, чтобы выяснить, кто из них на самом деле виновен, а кто нет.
Невиновных я отпустила и выдала компенсацию. Нет, я не чувствовала себя доброй. Я чувствовала себя справедливой. А это было что-то потверже мягкой наивной доброты. Если доброту можно было сравнить с подушкой, то справедливость внутри была монолитом.
Я не застала момента, когда очнулась Рори. Но увидела ее уже сидящей в кресле. Она была задумчива и печальна. А мне хотелось обнять ее и утешить. Я видела, как вокруг нее бегал и суетился старик. Он уговаривал ее поесть. И она ела. А он гладил ее по голове, словно маленькую девочку. Она почти всегда молчала. Только “да” или “нет”. И я понимала, что ей, как и мне, нужно время. Время, чтобы не просто пережить, а все переосмыслить.
Мне хотелось написать ей письмо. О том, что я знаю всё. О том, что ее прикосновение изменило мою жизнь. Хотя, быть может, это моя доброта.
Но больше всего меня занимал герцог Ардмор. Он часто стоял неподалеку от замка… И смотрел. Словно уважал мое право. И это сильно подкупало. Он постоянно доставал перчатку и прижимал ее к губам. А я не могла понять, зачем?
А ночью он мне снился. Снились его руки, снилось, как скользит во мне его член, как я задыхаюсь стоном в его перчатку. Я просыпалась и чувствовала пустоту. Я сражалась со своим телом, которое хотело к нему, сейчас же, немедленно. Я знала, что оно согласно на всё, но я ждала, что ответит моя душа.
Ни одной женщины рядом с ним я не заметила, хотя потратила почти три дня и три ночи, чтобы всё отследить. Даже взгляда в сторону красавиц. Никакого. Даже оценивающего. Он смотрел сквозь них, как сквозь мебель.
Джоана Лендон, его бывшая любовница, подошла к нему на балу у посла. Улыбнулась. Коснулась руки. Он не отпрянул — но и не посмотрел. Его взгляд скользнул мимо, как будто она — тень на стене. А потом он вышел и уже на улице вынул перчатку и прижал её к губам.
“Мышонок…”, — прошептал он.
И тут я вспомнила.
Он целовал перчатку… Ту самую, что касалась меня в охотничьем домике. Ту, что входила в меня, пока я стонала в его ладонь. Он хранил её как реликвию. Как святыню.
И в этот миг моё тело вспомнило — не разум, именно тело: как пульсировала плоть, как дрожали колени, как мир сжался до одного его прикосновения… Я хотела… Хотела снова. Нож у горла, только не для того, чтобы оправдаться перед совестью. А для того, чтобы чувствовать, как в последний раз.
Внутри всё сжалось от желания. Не только в теле. Но и в душе. Она наконец-то дала ответ. Я почувствовала, как хочу его снова. Снова и навсегда. Хочу и душой, и телом. Так, как не хотела никого и никогда.
— Готовьте карету! И новое платье! — приказала я.
— Куда прикажете ехать, госпожа? — спросила горничная, не поднимая глаз.
— В Тайную Канцелярию.
Слово повисло в воздухе. Даже огонь в камине затих на миг.
Никто не осмелился спросить «зачем».
Никто не посмел взглянуть в лицо.
Они уже поняли: графиня, которую они знали, умерла в лесу.
А та, что осталась, — не просит.
Она приказывает.