— Нет, вряд ли, — замялся граф, поглядывая на протокол. — Она просто изъявила желание погулять в лесу.
— Скандала не было? Вы не обижали ее? Не оскорбляли? — спросил я, глядя на него так, словно поджариваю на вертеле.
— А, простите, это какое имеет значение? — удивился Хассен.
— Большое, — спокойно произнес я. — Если был скандал, то женщина могла уйти сама. Сбежать. Например, к родственникам. Знаете, женская обида способна творить чудеса.
— Да, — кивнул Эрдингер, рисуя на уголке листа треугольник.
— Одна мадам, поругавшись с мужем, сумела пройти по пересеченной местности, кишащей диким зверьем, в одних туфлях сорок шесть километров.
— Да, — кивнул Эрдингер. — Ее нашли случайно. Когда снег растаял. В медведе…
— Была… маленькая размолвка, — сдался Хассен, не выдержав моего взгляда. — Я бы даже скандалом это не назвал!
«Маленькая», — прошипело внутри.
Он отдал её на растерзание как «дичь», а называет это «размолвкой»?
— Так, немного не сошлись во мнениях, — сдавленно произнес Хассен.
“Так бы и свернул тебе шею… Прямо здесь. Прямо сейчас!”, — смотрел я на Хассена.
Нет, может, и правда, свернуть? Давай, граф. Дай мне только предлог.
— А родственники у неё есть? — спросил я. — Может, сбежала к ним?
— Уже нет… — граф замялся, потом резко добавил: — Я вам говорю! Её похитил псих! Он бросил её в пропасть!
— Даже так? — почти хором удивились я и Эрдингер.
— Да, только фамильный медальон показывает, что она жива. Она не погибла! — твердо произнес Хассен.
— Так, с этого места поподробней. Как вы узнали, что ее похитили? — спросил я.
— Он написал мне письмо о том, что требует выкуп, — сглотнул Хассен. — Он хочет получить… фамильный артефакт!
— И почему вы его не отдали? — спросил я.
— Я отдал! — вспылил Хассен. — Я готов все отдать за свою жену! У меня такое чувство, что вы здесь просто… просто издеваетесь надо мной…
Ну ты еще расплачься, тварь!
— Вот! — выложил Хассен мою записку. — Вот что он прислал мне! И вот! Их тут две. В одной он предлагает отдать ее за выкуп. Во второй указывает место встречи!
Я взял записки и медленно перелистнул.
Каждое слово — мой почерк.
Каждая строчка — насмешка над ним.
А он — сидит, дрожит, умоляет, будто верит, что я помогу.
— Отлично! — усмехнулся я, беря свои записки и складывая их Эрдингеру. — Уже какая-то зацепка. Благодарю, граф. Мы сделаем всё возможное, чтобы отыскать вашу супругу.
Хассен поднялся, надеясь на ободряющее слово, на обещание.
Я же лишь проводил его взглядом — без жалости, без ненависти.
С презрением.
Вот есть же у подонков странная особенность. Когда смерть нависает над ними и ждет предлога, они начинают вести себя безупречно.
Как только дверь закрылась, я повернулся к Эрдингеру:
— А ты переживал, что у него останутся улики с моим почерком, — насмешливо заметил я, поджигая бумаги на свечке.
А я уже думал только о ней.
О том, как она сейчас сидит в той комнате, сжав колени, дрожа от холода, стыда… и желания.
О том, как её тело помнит мои руки… И я бы сейчас жизнь отдал бы за одну такую ночь… Чтобы она лежала рядом, чтобы я вдыхал ее запах. Без принуждения. Без угроз. Только она и я.