Глава 34

От этой мысли мне стало страшно. Но еще страшнее было от того, что я не знаю, что у него на уме…

Он стоял посреди комнаты, как статуя, вырезанная из тьмы и желания.

Я подошла ближе, шаг за шагом, будто идя не к нему, а к собственному приговору. Он поднял руку — ту самую, что только что гладила мою щеку, — и приподнял мой подбородок, заставляя смотреть в прорези маски. И тогда я увидела его бровь. Чёрную, густую, с тонким белым шрамом, пересекающим её, как трещина на драгоценном камне. Этот шрам делал его лицо — скрытое, но угадываемое — живым, несовершенным, человеческим. И это пугало больше, чем чешуя.

Я слышала его дыхание за тканью — глубокое, тёплое, с лёгким хрипотцой, как у зверя, что только что пробежал милю за добычей.

Я вспомнила. О башне. О пыточной. О клетке с ржавыми прутьями, о схемах на стене, о шипах и тисках. Вдруг он потащит меня туда? Вдруг всё, что было в охотничьем домике, было лишь прелюдией к настоящему наказанию? Вдруг это — игра в кошки-мышки? И теперь он смотрит на меня и решает, чего я стою: наслаждения или боли?

По коже пробежала дрожь — не от холода. От осознания: он может всё. Всё. И если захочет, он не просто сломает мне пальцы — он заставит меня молить о смерти, как молила тогда — о продолжении.

— Ты понимаешь, что могла упасть вниз? — спросил он, а его голос растекался мурашками по телу. — Ты понимаешь, что могла оступиться?

Я молчала, сжав дрожащие кулаки.

— Я уже оступилась, — треснувшим голосом прошептала я.

И мои губы дрогнули. Я закрыла глаза, крепче сжимая кулаки.

Я поражалась своей смелости. Самой не верится, что я разговариваю с ним. Причем довольно дерзко.

— Иногда стоит оступиться, — послышался насмешливый голос, приглушенный маской. — Чтобы узнать, кто тебя…

В этот момент его руки сомкнулись на моей талии.

— …поймает, — в тихом голосе слышалась насмешка. — Я поймал тебя.

— Зачем я тебе нужна? — прошептала я, чувствуя, как его руки едва-едва гладят меня. — Просто смирись с мыслью, что ты нужна мне, и всё, — послышался ответ.

— Почему ты в маске? — сглотнула я, глядя в его глаза.

— Потому что, если я сниму ее, тебе будет еще страшнее знать, кто перед тобой, — послышался голос, а в нем скользнуло лезвие насмешки. — Пообещай мне, что больше так не будешь.

Но, быть может, если мы будем разговаривать, он не станет пытать меня? Я видела однажды изуродованную горничную. Она приходила наниматься в замок. Бедняжка сказала, что это сделал хозяин. Бывший хозяин. Ее не взяли. Потому что на ее лицо было страшно смотреть. И Хассен был против.

Он любил, когда его окружает что-то красивое. А при одном взгляде на ее обезображенное лицо становилось неприятно и хотелось отвести взгляд, хоть она в этом не виновата.

Я передала ей через служанку две золотые заколки. Денег у меня никогда не было. И мне очень хотелось знать, что они помогли ей.

И сейчас, вспоминая железные обручи и винты, вспоминая ржавые шипы, мне было страшно. От страха даже мысли путались.

Я не знала, что это. Почему это творится в моей голове. Я понимала, что в его руках сосредоточена власть. Власть над моей жизнью.

И только сейчас я осознала это. Когда он обнял меня. Осознала эту власть.

Он молчал.

И это молчание меня тревожило.


Загрузка...