Нежеланная жена дракона, или Император готовке не помеха!

Глава 47

Оставшись наедине с охранником, я притворилась обессиленной и подавленной, позволяя слезам медленно скатываться по щекам. Но внутри кипела ярость и работал мозг, выискивая любую щель в этом каменном мешке. Мой взгляд упал на мешочек, который тот перебирал. Это были кости. Старые, костяные, с потёртой резьбой. Он бросал их на ящик, ворча себе под нос, когда выпадала неудачная комбинация.

— Эй, — хрипло позвала я, делая голос слабым и надтреснутым. — Воды… Пожалуйста.

Мужик обернулся, хмуро взглянул на меня своими маленькими, глубоко посаженными глазами.

— Не положено, — буркнул он и снова принялся за своё занятие, тряся кости в сложенных лодочкой ладонях.

Мне понадобилось несколько моментов, чтобы присмотреться к нему и заметить знакомые черты.

— Я знаю, кто ты, — сказала я тише, заставляя его снова обернуться. Я сделала ставку на узнавание, и сейчас был момент проверить её. — Ты Гронк. Тот самый, у кого мы выкупили Пепсомара на аукционе.

Его глаза расширились под густыми, косматыми бровями. Да, это был он. Теперь, при тусклом свете лампы, я разглядела его получше — те же грубые, как бы высеченные топором черты, тот же тяжёлый прищур, который я запомнила в тот день на аукционе. Судя по всему, Меланиса наняла его за небольшие деньги, чтобы не светить высокопоставленными сообщниками. Точно, он ведь говорил, что он наёмный ловец. А наёмнику всегда можно предложить сделку.

— Молчать, — прорычал он, но в его голосе послышалась неуверенность, слабый отзвук страха.

— Они тебе много заплатили? — не унималась я, глядя на него прямо. — Меланиса? Думаешь, она выполнит обещания? Знаешь, как поступают аристократы с отработанным инструментом? Его ломают и выбрасывают, чтобы не болтался под ногами. Она сольёт тебя при первой же опасности, как использованную тряпку. А я… — я сделала паузу, позволяя словам просочиться в его сознание, — я помню тех, кто ко мне хорошо относится. И тех, кто плохо. И щедро вознаграждаю… и сурово наказываю.

Он сглотнул, беспокойно перебирая кости в руках. Его взгляд скользнул по моему лицу, по дорогой, хоть и испачканной ткани платья.

— Я сказал, молчать! — повторил он, но уже без прежней уверенности.

Я замолчала, давясь комком в горле и притворяясь послушной. Минуту, другую. Он снова начал бросать кости, но уже без азарта, машинально.

— Я вижу, ты любишь азартные игры, — снова заговорила я, на этот раз мягче, кивая на кости. — У меня дядя… тоже любил. Говорил, что кости честнее людей.

Гронк фыркнул, но не прервал меня.

— Он проиграл однажды всё, что у него было, — солгала я, вплетая в рассказ толику правды о моём дяде, что остался далеко на Земле. — Его жена ушла. С тех пор он и запил. А я… я с тех пор ненавижу несправедливость.

Я заметила, как его пальцы, перебирающие кости, замерли. Он смотрел куда-то в пространство перед собой.

— Моя жена… — вдруг хрипло выдавил он, — тоже ушла. С купцом шелковым. Говорила, что от меня одним только навозом пахнет.

От его слов в пещере стало ещё холоднее и пустыннее.

— Жаль, — тихо сказала я. Искренне. — У тебя, наверное, были большие чувства к ней.

Он мотнул головой, не глядя на меня.

— Ага. Ещё мечтал конюшню свою открыть. Небольшую. Чтоб лошадей лечить, хороших. А она… она любила цветы. Говорила, что от конюшни пахнуть будет на всю округу. А теперь, гляди, от шелка-то её не пахнут? — в его голосе прозвучала горькая, прожигающая ирония.

Гронк потянулся к своему мешочку и, достав оттуда не кость, а маленький, потёртый медальон на потрескавшейся кожаной тесьме, на мгновение приоткрыл его. В тусклом свете я успела мельком увидеть изображение молодой женщины с безмятежной улыбкой.

— Красивая, — сказала я.

— Дура, — буркнул он, быстро пряча медальон обратно, как будто пойманный на краже. — Сбежала с щёголем… И зачем я этот портрет старый храню… Слабость, видимо.

Но в том, как он говорил, сквозь грубость, проступала такая неподдельная, застарелая боль, что у меня сжалось сердце. Этот грубый, неотёсанный мужчина хранил в мешочке с азартными костями портрет женщины, которая его предала. В его мире, наверное, это и была самая большая роскошь и самая глупая слабость.

Мы сидели в тишине. Капала вода. Я понимала, что лёд тронулся. Он перестал видеть во мне просто пленницу, добычу. Я стала человеком, который увидел его боль.

— Сыграем? — снова предложила я, на этот раз уже не как пленница, а почти как собутыльник. — На интерес. Раз уж сидим тут.

Он нахмурился, оценивающе глянул на меня.

— А во что играть-то? У тебя ничего нет. И с тобой неспортивно — руки связаны.

— У меня есть кое-что получше денег, — улыбнулась я, чувствуя, как возвращается уверенность. — Информация. Знаешь ли ты, что Меланиса собирается сделать с помощью моей крови?

Он насторожился, его брови поползли вверх.

— Кровь? Какая кровь? Мне только сказали — сторожить, пока не вернутся.

Я медленно, с паузами, словно выдавая великую тайну, пересказала ему план с обрядом, подменой и мятежом в покоях императора. Его лицо постепенно становилось бледным, глаза — всё круглее. Он явно не был посвящён в детали. Для него это была просто выгодная работёнка с небольшим риском.

— Она… она императора обманывать будет? — прошептал он в ужасе. — Подменять императрицу собой? Да за это… за это на кол посадят! И всех, кто рядом стоял!

— Именно, — кивнула я, глядя ему прямо в глаза. — А тех, кто ей помогал — четвертуют. Но если кто-то, например, поможет законной императрице… тому может и повезти. Я щедра к тем, кто мне верен. Просто к слову.

Я видела, как в его голове крутятся шестерёнки. Страх перед жестоким наказанием и жажда выгоды, подогретая воспоминаниями о потере и унижении, — мощные стимулы. Он снова посмотрел на свой мешочек, словно ища ответа у костей и потёртого портрета.

— Ладно, — внезапно буркнул он. — Сыграем. Три броска. Выиграешь — дам воды. Проиграешь… будешь молчать как рыба. И забудь про всю эту болтовню.

— И ещё кое-что, — добавила я. — Если выиграю — ты снимешь с меня этот платок. Он пахнет потом того урода, что меня схватил. Я не могу так. Я… мне противно.

Он немного подумал, пожал плечами. Платок не казался ему серьёзной уступкой.

— Идёт.

Он подошёл, развязал одну руку, чтобы я могла бросать. Его пальцы были грубыми, с засохшей грязью под ногтями, но прикосновение было не агрессивным. Он отступил и протянул мне кости.

Мы сыграли. Я проиграла первый бросок, сделав вид, что расстроена и чуть не плачу. Во второй раз мне «повезло» — я изобразила слабую, благодарную улыбку. На третьем, с наигранным напряжением, я снова выиграла, сжав кулак в немом триумфе.

Гронк, ворча что-то невнятное о везении новичков, честно выполнил условия. Он принёс мне воды в жестяной, помятой кружке и грубо, но без злобы, сдернул платок. Свежий, хоть и затхлый воздух пещеры ударил в лицо, и я глубоко вздохнула, чувствуя, как лёгкие расширяются. Это была не свобода, но первый, крошечный шаг к ней.

— Спасибо, — сказала я искренне, глядя на него. — Ты честный игрок. В мире таких мало.

Он что-то пробормотал вроде «да ладно» и отошёл на своё место, но я заметила, что он уже смотрел на меня без прежней угрюмой враждебности. В его взгляде было сложное месиво из страха, расчёта и зарождающегося, призрачного доверия.

Это была маленькая победа. Я выиграла глоток воды, немного комфорта, развязанную руку и посеяла семя сомнения в душе моего тюремщика. Теперь нужно было ждать и искать следующий шанс. Где-то там, в городе, меня уже ищут. Нужно было просто продержаться. И я держалась.