Нежеланная жена дракона, или Император готовке не помеха!

Глава 24

Дни в Драконьем Шпиле текли своим чередом, наполненные вынужденными приёмами и утомительными церемониями. Очередным испытанием для меня должен был стать придворный бал в честь какого-то забытого мной исторического события — то ли основания династии, то ли победы над очередным ледяным великаном. А это означало, что леди Изабелла с утроенной энергией принялась за моё светское образование.

«Нет, нет и ещё раз нет, дорогая моя!» — её голос звучал у меня в голове, пока я в одиночестве репетировала па в своих покоях. — «Это не марш солдат по плацу! Это вальс! Парение, лёгкость, изящество! Представьте, что Вы пушинка, которую несёт ветер!»

Я вздохнула, в очередной раз наступая себе на подол тренировочного платья. Пушинка из меня была как из слона балерина. Пепсомар, наблюдавший за моими мучениями с верхней полки книжного шкафа, издал сочувствующее повизгивание.

«И не смотрите на ноги! Смотрите на партнёра! В глаза! Ну, или хотя бы на его подбородок, если его взгляд смущает Вашу невинную душу!»

Именно в этот момент, когда я, красная от усилий и раздражения, пыталась сделать очередной пируэт и чуть не отправила в нокдаун дорогую вазу, дверь в мои покои бесшумно открылась. На пороге стоял Даррион. Как всегда, появившись внезапно и без стука. В его руках был свёрток пергамента — вероятно, какой-то указ, требующий моего формального присутствия или подписи.

Он замер, наблюдая за моей незадачливой попыткой танца. Я застыла на месте, чувствуя, как жарко горит лицо. В его золотых глазах, обычно холодных и отстранённых, мелькнула тень чего-то — не насмешки, нет. Скорее, молчаливого, острого любопытства, смешанного с лёгким недоумением.

— Ваше Величество, — выдавила я, опускаясь в неуклюжий реверанс, который наверняка вызвал бы у Изабеллы приступ апоплексии.

Он не ответил. Вместо этого он медленно вошёл, отложил пергамент на ближайший стол и, к моему величайшему изумлению, слегка склонил голову в странном, почти церемониальном жесте.

— Позвольте, — его голос прозвучал низко и, как мне показалось, с лёгкой, едва уловимой ноткой иронии, лишённой, впрочем, привычной язвительности.

Прежде чем я успела что-либо понять или запротестовать, его рука легла на мою талию — твёрдо, но без грубости, а другой рукой он взял мою. Он был так близко, что я чувствовала исходящее от него тепло, лёгкий, пряный аромат дыма, старых книг и чего-то ещё, чисто мужского, что заставляло кровь приливать к щекам. Мой собственный запах, мука и вишнёвый джем из «Гнезда», казалось, был оскорбительно простым на его фоне.

— Шаг назад с правой ноги. Медленно. Не дёргайтесь, — он говорил тихо, почти шёпотом, и его слова, казалось, обжигали кожу сквозь ткань платья.

Моё тело напряглось, превратившись в единый спазмированный мускул. Но его ведущая рука была не просто твёрдой — она была безоговорочно уверенной. Он повёл меня в такт музыке, что звучала только в моей голове, но вдруг, под его руководством, стала такой же реальной и неотвратимой, как биение собственного сердца.

— Вы слишком стараетесь контролировать каждый шаг, — заметил он, его дыхание шевельнуло прядь моих волос. — Иногда нужно просто перестать бороться и довериться партнёру.

Это было самое долгое и содержательное предложение, которое он когда-либо обращал ко мне. И в нём не было ни капли привычного высокомерия или презрения. Это была простая констатация факта. И… что-то, похожее на урок. Не только танца.

Мы сделали несколько оборотов по комнате. Ковер под ногами внезапно перестал быть полосой препятствий. Я перестала смотреть на ноги, подняла глаза и встретила его взгляд. И в эти несколько секунд в его глазах не было дракона, холодно оценивающего неудачную покупку. В них была лишь полная сосредоточенность на процессе и та самая невысказанная, многослойная сложность, которая не давала мне покоя с первого дня.

Он вёл себя легко и мощно, как будто танец был для него таким же естественным, как дыхание, и я, к своему собственному изумлению, перестала спотыкаться. Мы двигались почти синхронно, его шаги задавали ритм, а моё тело, наконец, начало его улавливать. Это было странно, пугающе… и отчасти прекрасно. Впервые за всё время нашего «брака» между нами существовало нечто, помимо молчания, взаимных упрёков и ледяной вежливости.

Танец закончился так же внезапно, как и начался. Он отпустил мою руку, и дистанция между нами снова стала бездонной пропастью, измеряемой теперь не только метрами, но и смущением.

— На балу Вы будете танцевать с послом Огненных Песков, — произнёс он своим обычным, бесстрастным тоном, возвращаясь к деловой манере. — Постарайтесь не растоптать ему ноги. Он человек вспыльчивый и может воспринять это как личное оскорбление, граничащее с объявлением войны.

С этими словами он развернулся и вышел, оставив меня стоять посреди покоев с бешено колотящимся сердцем, в воздухе, густо наполненном ароматом его присутствия.

Я медленно опустилась на стул, чувствуя странную слабость в ногах. На моей талии будто оставался отпечаток его руки — тёплый и живой. Это был не прорыв. Не признание. Это была трещина. Крошечная, почти невидимая трещина в той ледяной стене, что разделяла нас. И я не знала, пугает ли она меня больше, или заставляет надеяться на что-то, о чём я боялась даже думать.

Спустя час, когда я уже пришла в себя и пыталась сосредоточиться на изучении гербов знатных родов, дабы не опозориться на балу, Ингрид вбежала в покои с сияющим лицом.

— Леди Ортан! Вам передали подарок! От Императора!

Я удивлённо подняла бровь. «Подарок» от Дарриона обычно означал очередную кипу указов или, в лучшем случае, безликое ювелирное украшение, приличествующее моему статусу.

— Что на этот раз? Золотые наручники с гербом империи?

— Нет! Посмотрите!

Ингрид с почтительным благоговением поставила на стол передо мной неглубокую, но широкую коробку из тёмного дерева. Я открыла её. Внутри, на мягком бархате, лежала пара танцевальных туфель. Но это были не те немыслимо неудобные, на высоченном каблуке и с узким носком, туфли, которые мне навязывали придворные башмачники.

Эти туфли были из мягчайшей замши цвета сливок. Каблук — небольшой, устойчивый. Носок — достаточно широкий, чтобы пальцы не сминались в болезненную массу. Искусная, почти невесомая вышивка серебряной нитью по краю изображала не гербы, а извивающиеся побеги вишни. Это было… практично. И красиво. По-настоящему красиво, без вычурной помпезности.

Я взяла одну туфлю в руки. Она была удивительно лёгкой.

— К ним приложена записка, — прошептала Ингрид, протягивая мне маленький, сложенный листок пергамента.

Я развернула его. Почерк был твёрдым, угловатым, без изысков.

«Чтобы Ваши ноги помнили о ритме, а не о боли. Д.»

Больше ничего. Ни намёка на нежность, ни объяснений. Но в этой лаконичной практичности было больше внимания и понимания, чем в тонне цветов и тонне льстивых речей.

Я примерила туфли. Они сидели идеально, будто их шили по слепку моей ноги. Я сделала несколько шагов по ковру. Ничего не жало, не давило. Я могла в них дышать. И, возможно, танцевать.

Я посмотрела на свои старые, громоздкие туфли, брошенные в углу. Потом на эти. И снова на записку.

Трещина в льдине становилась чуть шире. И на этот раз она наполняла меня не страхом, а тёплым, трепетным и очень, очень опасным чувством надежды.