Разворованное чудо. Повести и рассказы

Музей

Будь свастика в другом месте, я принял бы ее за солярный знак. Но тут, пауком распластавшись на стене, она занимала слишком видное место, чтобы придавать ей столь невинный смысл. Другую стену занимали портреты и огромная карта полушарий. Больше в зале ничего не было. Даже стула.

Пока я медленно шел к портретам, в памяти одно за другим всплывали имена нацистских преступников, скрывшихся от суда после падения третьего рейха. Рудольф Хесс - комендант Освенцима. Арестован только весной 1946 года… Эрих Кох - рейхскомиссар Украины. Арестован только в 1950 году… Рихард Бер - преемник Хесса в Освенциме. Арестован только в 1960 году… Швамбергер - палач славян. Арестован в 1972 году… Клаус Барбье - начальник гестапо в Лионе. Арестован в 1973 году… Этим не повезло. Как не повезло и Менгеле, и Эйхману… Но процветал же после войны Гейнц Рейнефарт, скрылся же Борман!

Я вспомнил сенсационные шапки в газетах, оповестивших мир в 1972 году о том, что Мартин Борман, один из самых активных нацистских вождей, жив и ведет жизнь процветающего бизнесмена. Об этом заявил американский журналист и разведчик Л. Фараго, по версии которого Мартин Борман, бежавший из гитлеровского бункера незадолго до падения третьего рейха, добрался до Латинской Америки и канул в небытие лишь для широкой публики. Не случайно текст последней телеграммы Бормана, отправленной из рейхсканцелярии, гласил: «С предложенной передислокацией в заокеанский юг согласен. Борман». Об этом же заявил во Флоренции итальянский историк Д. Сусмель. Ссылаясь на сведения, полученные от бывшего агента германской секретной службы Хосе Антонио Ибарни, Д. Сусмель сообщил, что Борман сумел добраться до Испании, а оттуда, прихватив приличную сумму из фон-да нацистской партии, отбыл в Аргентину на испанской подводной лодке… Перес де Молино в Аргентине, Мануэль Каста Неда и Хуан Рильо в Чили, Альберто Риверс и Освальдо Сегаде в Бразилии - под всеми этими именами, по сведениям Д. Сусмеля, скрывался долгие годы один и тот же человек - Мартин Борман.

А 1959 год?

В центре кельнского проспекта Ганза-ринг стояла статуя, воздвигнутая в память немцев, расстрелянных нацистами в последние дни рейха. В ночь на 25 декабря 1959 года памятник был осквернен, и в ту же ночь на зданиях десятков городов Западной Германии - от Гамбурга до Мюнхена - невидимые руки начертали знак свастики. Мало того, нацистская волна прокатилась по Франции, Англии, Бельгии, Голландии, Норвегии, Швеции, Финляндии, Испании, Австрии… Стоило раздаться сигналу из Кельна, как он был подхвачен во многих странах, не только в европейских, но и в латиноамериканских… Впрочем, это не удивительно. Разве не звучит как заповедь одна из директив бывшего руководителя заграничных организаций НСДАП обергруппенфюрера СС Эрнста Вильгельма Боле своим ландесгруппенлейтерам: «Мы, национал-социалисты, считаем немцев, живущих за границей, не случайными немцами, а немцами по божественному закону. Подобно тому, как наши товарищи из рейха призваны участвовать в деле, руководимом Гитлером, точно так же и партайгеноссе, находящиеся за границей, должны участвовать в этом деле».

«Но,- беспомощно сказал я себе,- при чем тут я - Маркес, научный обозреватель «Газет бразиль»?» Да, по специфике своих занятий я знал, что в нашу страну стеклись сотни недобитых деятелей третьего рейха. Знал, что в 1959 году у нас в Бразилии был задержан Герберт Цукурс, диктатор Латвии. Знал, что в Сан-Пауло полиция наткнулась на Венделя - руководителя гитлеровских передач на Бразилию во время войны, а также арестовала некоего Максимилиана Шмидта, работавшего долгие годы на Геббельса… Да, я это знал, но Мне и в голову не приходило, что все эти события так реальны и что я могу неожиданно лицом к лицу с ними столкнуться… Слишком далеким казалось мне все, связанное с третьим рейхом…

Законсервированный фашизм… фашизм, затаившийся до лучших времен… Я привык думать, что если кто и слушает в наши дни «Баденвейлерский марш», исполнявшийся когда-то только в присутствии Гитлера, то это, несомненно, чудаки или идиоты. Всякие «Британские союзы» Освальда Мосли или «Движения гражданского единства» Тириара и Тейхмана походили, в моем понятии, на нелепую и, конечно, временную игру. Опасную, плоскую, но игру… А я… Я никогда не играл, да и не желал играть в эти игры! Я растолковывал своим читателям, что такое тепловая смерть, как ведется борьба с пустынями, угрожает ли нам новый ледниковый период, одиноки ли мы во Вселенной, выдумка ли «горные люди», а неофашизм или эксфашизм всегда оставались хлебом для других журналистов…

Свастика раздавила меня.

С тяжелым чувством я подошел к портретам, ожидая увидеть Геринга, Гесса, Гитлера. Но изображенные на портретах люди были мне незнакомы. И подписей под ними не было.

Сами портреты были выполнены превосходно. Узнать имя художника - уже сенсация не из последних. Внимательно всматриваясь в манеру письма, в технику исполнения, я все более и более убеждался, что это не просто портреты отдельных личностей. Если так можно сказать, это был портрет идеи, коллективное выражение того, что каждый из выставленных тут внес в какое-то им одним известное дело.

Было в портретах и что-то гнетущее. Сила, против которой бесполезно выступать. Что, в конце концов, может человек перед надвигающейся на него бурей, когда еще нет ни ветерка, но тишина уж сгустилась и дышит глухой угрозой?.. Потом, когда рванет вихрь, когда тучи песка взмоют в воздух и ударят громы, можно бежать или сопротивляться, но ожидание… Ожидание всегда ужасно!

Я повернулся к стене, занятой картой мира, и наугад ткнул пальцем в одну из клавиш расположенного под ней пульта.

Карта ожила.

Разноцветные линии, извиваясь, наползали друг на друга, гасли и вспыхивали вновь. Особенно четко эта возня прослеживалась в Европе.

Я ткнул следующую. Не знаю, чего ожидал. Может, опять непонятной игры света. И не ошибся. В самых разных местах начали появляться бледные световые пятна. Они ложились без всякого видимого порядка на Францию, на Россию, захватили Индию, Австралию и Китай. Как солнечные зайчики, они пятнали карту, пока наконец некоторые районы мира не осветились полностью. И, синхронно световой эскалации, вспыхивали и исчезали на боковом табло цифры.

Я нажал клавишу вновь.

Первые вспышки пришлись на 1967 год. Их было немного. Следующая серия - на 1972. А с 1981 года вспышки пошли сплошными поясами, и к 1989 году чистой осталась лишь Антарктика да некоторые районы… Бразилии и Аргентины.

Несколько раз подряд я включал таинственную установку. Я должен был понять ее смысл! Угон самолета, убийца с обсерватории, суета на острове, это табло - связано ли все это?

И я вспомнил…

Конечно, не смысл дат, но страшную картину сожженной сельвы. «Вот где они могли сгореть…»,- сказал Отто Верфель, приняв, по всей видимости, меня за одного из тех парней в шелковых куртках. Сказал, раздвигая ветки и указывая на исполинские стволы, высушенные неземным жаром… Мне приходилось видеть, и не раз, снимки вьетнамских территорий, обработанных дефолиантами, полностью стерилизующими землю. Снимки, на которых распростерлись мертвые леса, лишенные зелени, птиц, насекомых…

Но вид убитой сельвы не шел со всем этим ни в какое сравнение.

Я перелистал мысленно подшивки «Газет бразиль», и профессиональная память услужливо подсказала мне упоминания о неожиданных и страшных засухах в некоторых районах Европы, Азии, Австралии… Включив табло, я убедился, что даты’ совпадают, и это открытие испугало меня больше, чем любое другое.

«Не торопись,- сказал я себе.- Когда чего-то не понимаешь, нельзя торопиться… Позвать дежурного?»

Я вспомнил билет до Манауса и усмехнулся.

Поворачиваясь, увидел еще один портрет. Человека, изображенного на нем, я знал.

Не только я, многие, очень многие знали это удлиненное лицо с мясистым носом и благородно лысеющей головой. В свое время оно было широко известно по снимкам, помещенным в самых разных газетах мира.

Всмотрелся.

Цепкий и умный взгляд, густые, почти сросшиеся брови, высокие залысины…

Зная этого человека, нельзя было оставаться в бездействии.

Я подергал дверь. Она не открылась.

Вспомнив приемы лифтеров, я сунул руку в отверстие против замка и нащупал ролик блокатора. Дверь медленно отошла, и я увидел перед собой жерло шахты. Здание обсерватории, действительно, было огромным…

Разглядывая стоящий далеко внизу лифт, я услышал негромкие, приглушенные расстоянием голоса. Они доносились сверху. И, решившись, вцепился в решетку, осторожно вскарабкался на следующий этаж.

Голоса смолкли. Видимо, разговаривавшие отдалились. И уже более решительно я скользнул в неширокий коридор, выведший меня на галерею, огражденную барьером из полупрозрачного пластика.

Глянув за барьер, я увидел людей.