Разворованное чудо. Повести и рассказы

Глава четвертая
Звездный миссионер

К сожалению, это был не единственный вопрос.

Больше всего меня тревожил вид Буассара. Он часто тер глаза и быстро и странно подергивал головой, будто ей и впрямь надоело держаться на его шее.

- Что с тобой, Буассар?

Он замялся.

- Не хочешь говорить, не надо! Но перестань крутиться и дергаться. У меня своих болей достаточно. Дождись голландца, он придет с лекарем. И вообще - ложись!

- Я не могу лечь,- сказал Буассар ошеломленно.

- Это почему?

Он не ответил и, все так же дергая головой, фальшиво и высоко затянул:

- «Город застыл в глазах, давай завоюем себе новые земли!..»

- Смени пластинку!

Он послушно исправился:

- «Мы печатаем шаг, мы хотим прочесать дальние страны!..»

- Буассар!

- «Отправляйся-ка парень,- он смотрел на меня невидящими глазами, нервно дергался, и шрамы на его лице побагровели: - Отправляйся-ка, парень, на поиски незнакомого цветка в дальние страны, лежащие за океаном!..»

- Заткнись, Буассар!

Отнести столь странное поведение француза за счет выпивки я не мог. Алкоголь делал его болтливым. Тряхнув француза за плечи, я выругался:

- Ну, говори! Что с тобой?

И тогда он сказал:

- Я ослеп, Усташ!

- Ты меня не видишь? - испугался я.- Совсем не видишь?

- Вижу, Усташ. Но мне надо, чтобы ты двигался или чтобы я не находился в покое… Понял?

- Нет.

- Когда все неподвижно, я ничего не вижу. Сплошной туман, даже солнце угадываю лишь по теплу,..

- А потом?

- Когда ты начинаешь двигаться, ты сразу выступаешь из этого тумана! А остановишься хоть на секунду - тебя нет! - Буассар грязно выругался:-Ты не пристрелишь меня, Усташ? Я был тебе хорошим прикрытием!.. И как ты думаешь, я ослеп навсегда?

- Побереги нервы! - хмыкнул я, успокаиваясь.- Такое бывает. Наверное, бабинга и впрямь подсыпал нам в мясо какой-то гадости… Но это пройдет. Полежи. А я принесу тебе пива.

Казалось, еще минута - и француз расплачется. Я сразу вспомнил Шлесса… Может, и он сломался на той же, что и у француза, болезни?.. Но тогда… негр не мог отравить нас!

Подойдя к столу, я не сразу выложил новость Ящику и капралу. Сперва присмотрелся и лишь потом, не заметив ничего подозрительного, сказал:

- Буассар ослеп.

- Ослеп?!

- Не совсем… Наполовину… Но нас теперь трое, и если бабинга приведет сюда симбу, нам крышка.

Капрал выругался:

- Майор Мюллер прав. В этой стране прежде всего надо выжечь знахарей!

- Я думаю, эту болезнь нам подкинул не негр.

- Почему ты так думаешь?

- Вспомните Шлесса… Похоже, он ничего не видел… И случилось это не вчера. Мы едим из одного котла, негр не мог отравить одну только порцию… Понятно, почему Шлесс сломался - он потерял зрение, а потом…

- От слепоты не сдыхают!

Но слова капрала прозвучали неубедительно.

Вскрыв жестянку, я отнес пиво Буассару, и в нем вдруг проснулся суетливый делец:

- Усташ, можно такую слепоту считать полной потерей зрения? Мне могут выплатить сто процентов?

- Могут,- сказал я, и это Буассара утешило…

А тошнота вновь подкатывала к горлу и отпустила меня только в сумерках.

Зато вдруг пришли запахи.

Я приподнялся - осторожно, боясь лишних движений, Головной боли не почувствовал, боль ушла, и я даже испугался - так хорошо себя чувствовать мог только больной!.. Но вид француза, даже во сне дергавшего головой, действовал отрезвляюще. Неужели он и во сне вынужден двигаться, бедняга?

И опять я ощутил запахи.

Запах и…

Ничего подобного я никогда не испытывал. Будто все деревья, травы, вещи обрели способность испускать запахи! Потянув носом, я вобрал в себя все неистовство тропической ночи - духоту, сырость, тяжелую пряность орхидей, плесени, испарений… Нет, такая чувствительность явно не могла быть нормальной!

Но, думая так, я не переставал с жадностью «вслушиваться» в запахи, улавливая, опознавая все новые и новые. Несмотря на их чудовищное разнообразие, я свободно отделял один запах от другого, даже самого слабого… Будто новое чувство во мне родилось. И в этом чувстве теперь, когда первые страхи ушли, не осталось ничего тревожного.

Еще я заметил, что вижу во тьме. Но вижу не совсем обычно.

Например, я помнил, что сразу за палаткой орхидея днем светилась белыми, как снег, цветами. А сейчас эти цветы казались мне голубоватыми. А синие и фиолетовые лианы вдруг засияли желтыми пятнами… Каждая травинка, каждый листок сиял, лучился, будто я попал в новый, незнакомый мне мир, в котором вещи жили своей особенной, не связанной с человеком жизнью.

- Иди к нам, Усташ!- услышал я голос капрала.

Он сидел с Ящиком у костра, в самом центре поляны. Запах консервированного разогретого мяса резко ударил мне в ноздри, но я легко заглушил его, отвел, хотя сам не понимал, как мне все это удается.

- Взгляни на оборотня, Усташ.

Если они видели так же, как я, они не зря удивлялись.

Бугор, светящийся ярче огня,- вот что представлял из себя оборотень. Он пылал, как маячная мигалка, как фара, и светлячки ярким хороводом крутились над ним, как планеты вокруг солнца. И я чуть не заплакал, потому что я, усташ Радован Милич, киллер, профессиональный убийца, давно уже отрешился от подобных восторгов, а сейчас праздник жизни вновь входил в меня, заставляя думать о жизни именно так, как о празднике- цветном, ярком, полном света, красок и запахов.

Светлячки неслись вокруг оборотня, и я подумал: «А может, это существо вообще не создание Земли? Может, оно явилось к нам извне, неизвестно откуда?.. Да,- подумал я,- наверное так!.. Потому, что земные создания с первого дня творения спешат прежде всего обзавестись клыками, когтями, ядовитыми железами - рвать, кусать, отбиваться! А оборотень ничего не имел. Он всего лишь светился!»

Запахи вспыхнули с новой силой, и среди них появилось много совершенно непостижимых, таинственных, каких я никогда еще не встречал. Были и неприятные,-их я отбрасывал. И еще такие, что и пугали и восхищали меня, потому что в каждом из них пряталось что-то полузабытое, с чем я, оказывается, все-таки не расстался… И под их давлением моя жесткая очерствевшая душа размягчалась, как сухарь, ошпаренный кипятком.

И еще эти запахи были как-то связаны с мерцанием оборотня.

- Ты когда-нибудь слышал такое, Усташ? - спросил капрал. Он сидел в траве, поджав под себя ноги, и если бы не защитная рубашка и не татуировки на руках, его можно было принять за провинциала, вырвавшегося на загородную прогулку.

- Ты говоришь о запахах?

- Какие запахи, Усташ? Звуки! - В голосе капрала звучало чуть ли не торжество, но он успел и пожаловаться:- Правда, не все звуки хороши… Ты не чувствуешь этого?

Я решил, что капрал пьян. Как ни напрягал я слух, ничего, кроме звона цикад, не было слышно. Цвет и запах - вот что определяло мой мир. И я так и сказал. И добавил:

- Цикады - они к дождю…

Ни капрал, ни Ящик ведь не знали, что именно так говорят в Хорватии…

- Цикады! - возмутился капрал.- Цикады только мешают… Ты вслушайся… Вот хруст - села на ветку птица… Она роется клювом в перьях… Она осторожничает… Ей не хочется улетать… А вот звук опасности… О, черт! - выругался он и зажал пальцами уши: - Опять летучая мышь!.. Ящик, дай автомат!

- Не надо стрелять,- сказал Ящик по-французски,

По-французски!

В лилово-багряных вспышках я увидел плоские щеки Ящика, и по запаху его тела, по тяжелому, нездоровому запаху тела сразу определил - он чем-то болен. И еще - он старше нас всех! И Ящик тут же подтвердил:

- Да. Я - француз. Я из Нанта.

И я не удивился… Просто включил свою способность повелевать запахами, и что-то необыкновенное, тонкое, чего я никогда и нигде раньше не находил, сошло вдруг ко мне из сердца джунглей. Я попытался определить - что? - но капрал помешал:

- Усташ, ты слишком шумишь!

- Я молчу,- возразил я.

- Ты сам по себе шумный! У тебя мысли шумные! Ты шумишь сильнее оборотня, а уж он-то жужжит, как аварийный трансформатор!

- Капрал прав,- ответил мне Ящик.

Именно ответил, потому что я собрался задать ему именно такой вопрос, но не успел, не задал - Ящик предупредил его.

- Это так,- пояснил он.- И я не знаю, я не могу объяснить, как это получается… Но я просто чувствую, что именно вы хотите сказать. Нет, я не читаю твоих мыслей, Усташ, но за секунду до слов понимаю смысл еще не заданного вопроса… А ты?

- У меня запахи.

- Не удивляйся… Ничему не удивляйся… Нет ничего удивительного в нашем мире… Ведь даже цикады находят друг друга по запаху, хотя и находятся очень далеко от места будущей встречи. Лососи, поднимаясь из океана, тоже только по запаху находят устья родных ручьев. Угри, пересекая океан, за сотни миль улавливают запахи саргассовых водорослей.

- Откуда ты все это знаешь, Ящик?

- Когда-то я был учителем географии*

- Учителем?

- А разве ты никем не был?

Человек, управляющий пулеметом, как собственным Мозгом! И - учитель географии! Черт побери! Профессиональный киллер, убийца, и - обучал детей!.. Истории? Литературе?..

- Географии,- повторил Ящик,

«Что с нами? - подумал Ящик. И удивился: - Впервые за много лет я так подумал - с нам и… Впервые за много лет! С того далекого 1953 года, когда меня мобилизовали и отправили защищать французскую колонию Вьетнам… Защищать от вьетнамцев… Уже тогда я понимал некую двусмысленность роли защитника, но мир, открывшийся передо мной, был ошеломляюще необычен! Необычен до того дня, когда французский главнокомандующий генерал Наварр приказал свести все рассеянные части на равнине Бак-бо… К счастью, я туда не попал. Я прикрывал тогда Верхний Лаос и мог только в воображении представить идущие с той стороны тысячи грузовых велосипедов и груженых подвод… Пятьдесят пять дней и ночей я пробыл в окружении, и ребята знали меня тогда как Анри Леперье - веселого, иногда даже легкомысленного солдата…

Но веселье прошло, веселье всегда проходит. Оно, веселье, прошло в тот день, когда меня включили в число исполнителей акции «Гретхен». Не знаю, почему ее закодировали именно этим именем. Может, потому, что вьетнамские женщины своей первобытной беззащитностью и впрямь напоминали всех Гретхен Земли…

Был просторный школьный двор. По одну его сторону мы заставили лечь мужчин, по другую - детей и женщин. Указанные вставали и отходили в сторону. Приказ был четок: уничтожить всех, ибо оставшиеся в живых могли разболтать о случившемся. И я убивал. И из Анри Леперье превращался в Ящика.

Впрочем, нет. Ящиком я стал не в той войне. Ту войну называли войной слона и кузнечика. Франция, конечно, была слоном. А я - Анри Леперье? Кем я был? Ногой слона? Клыком слона?.. Впрочем, в этом ли дело? Если я был всего лишь микроскопической частью этого взбесившегося слона, я все равно топтал кузнечиков…

Ящиком я стал позже,- когда меня прикомандировали к американской спецчасти, охраняющей запасы йодистого серебра. Этот невзрачный, весьма безобидный на вид порошок носил великолепное название-оружие Зевса. От лейтенанта Кроу я, Анри Леперье, узнал, что стоит кристалликам йодистого серебра попасть в скопление облаков, как все эти облака немедленно выпадут на землю в виде дождя, града или снега.

Та спецчасть, к которой меня прикомандировали,- вспоминал Ящик,- была как бы прародительницей тех частей, что позже, в 1962 году, провели в Лаосе операцию «Поп-1».

Несколько десятков граммов йодистого серебра - и на вьетнамцев обрушился ледяной, непрекращающийся ливень!..

Как говорил Кроу?.. А-а-а… «Анри, вы - французы, работаете вручную! Время ваших допотопных методов прошло! Берите пример с нас! Оружие Зевса, вот что нам нужно! И оружие Зевса еще далеко не все! Скоро у нас будут реактивы, способные вызывать окисляющие дожди. Дожди, которые начнут выводить из строя и танки, и грузовики, и радиолокаторы… И, заметь, от дождя не спрячешься! Мы откроем в небе такую дыру, что при необходимости сквозь нее выльется вся атмосферная влага! И даже это еще не все: мы начнем эпоху геофизических войн! Мы научимся нагревать и охлаждать целые континенты, увеличивать по желанию уровень радиации, наконец, вызывать искусственные землетрясения!..»

Он был оптимист, этот Кроу, и, как все оптимисты, а также и вьетнамцы, оказавшиеся в районе Лай, утонул, когда американцы проткнули все-таки атмосферу…

А я, Анри Леперье, не утонул… Я выплыл, чтобы… превратиться просто в Ящика!..

Что с нами? - подумал Ящик…- Увидев тогда разверзшееся небо, я понял, что остался в мире один. Что никто не хочет, чтобы я был с ними. Что все, напротив, хотят утопить меня в окисляющих дождях, вытравить меня ядами, выжечь напалмом. Я перестал тогда думать обо всех. Я решил спасать себя. Жить животной, растительной, какой угодно жизнью!.. И я, правда, начал спасать себя. Моя жизнь превратилась в поиски выхода. Я никогда уже не воевал ни за желтых, ни за черных, ни за белых. Я воевал только за себя. Я спасал себя и презирал всех остальных. Одних за не-

способность постоять за себя и за близких, других- за неспособность быть справедливыми. Я спасал себя и никогда уже не думал ни о зле, ни о добре, потому что против всего этого были сами люди, научившиеся повышать уровень радиации, вызывать искусственные землетрясения, наконец, вытравливать целые страны… Я спасал только себя, маленького, ничтожного, жалкого. Спасал от оружия Зевса, от стрел симбу, от пулеметов и пушек, и от всего того, что пока хранится в секретных сейфах, но рано или поздно все равно обрушится на меня…»

Ящик вздохнул и взглянул на оборотня: «Зачем он устроил нам эту иллюминацию?..

И этот Усташ!.. Как ему хочется порыться в моей биографии! От него так и несет напряжением… Как ни странно, я понимаю этого парня… Я ведь тоже оказывался иногда на грани открытия - ради чего я себя спасаю?.. Но стоило коснуться сути, сознание мое пробуксовывало и я вновь и вновь видел перед собой только залитые дождями сопки, и белый пар, поднимающийся над затопленными поселками…»

Опять до меня донесся счастливый запах, но я не успел его угадать. Ящик помешал, сказал:

- Я завтра ухожу, Усташ.

- Уходишь?

- Да… В Уганду. С меня хватит!

Я посмотрел на Ящика и пожалел его. Он захотел вдруг все бросить и превратиться в обыкновенного человека! Знаменитый стрелок, по кличке Ящик, снискавший славу не в одной пылающей точке, вдруг решил бросить все и вернуться на школьную кафедру!..

- Ты не прав, Усташ.. Во всех нас есть что-то расплывчатое и непонятное, как, например, чувство голода или желание оказаться в безопасности. Но ведь мы справляемся с этими странными чувствами, находим, в конце концов, какое-то удовлетворение. А разве не может оказаться так, что удовлетворение, Усташ, уже само по себе и есть чувство?

Я не понял его, а объяснять он не стал, потому что в этот момент к костру приблизился дергающийся, всклокоченный Буассар. Принюхавшись, наклонившись к нам, он произнес:

- Не стали будить?..

- Тебе следовало выспаться.

- Ящик?! - заорал Буассар.- Ты - француз?

- Я из Нанта,- коротко сказал Ящик, и они замолчали. Один торжествующе, другой устало. А рядом, опрокинувшись в траву, капрал, как пьяный, вслушивался в ему одному слышимую мелодию.

Когда Буассар присел, я почувствовал запах сигарет и вытащил из его кармана всю пачку. Дым не мешал запахам. Я по-прежнему был счастлив. Я понимал все и всех. Я понимал даже суету термита, бегущего по бесконечным переходам своих построек. Я понимал даже неосознанное удовольствие цикады, совершающей резкий прыжок… В этом мире, я вдруг понял, всем могло хватить счастья. И впервые я ощутил мир вот так - с каждой его отдельной травинкой, с каждым его отдельным листком… И это непрерывное понимание, непрерывное чувствование кружило голову, заставляло вновь и вновь вслушиваться в каждый шорох, вновь и вновь всматриваться в ту неуловимую суть, которую мы в итоге и называем душой природы, столь не похожей на душу человека, стоящего с автоматом в кузове открытого «джипа».

«Вот чем пахнет надбавка за риск,-вдруг понял я.- Теплым бензином, перегретой резиной скатов, потом убийц… Вот он, этот запах надбавки за риск -запах наших не менее перегретых тел! Стреляя и гогоча, мы проходим страну насквозь, и испарения наших тел отравляют ее атмосферу. В этом, видимо, и впрямь есть что-то сверхаморальное: убивать даже одним своим существованием!»

Будто прочитав мои мысли, Ящик негромко сказал:

- Это все оборотень.

- Оборотень?

- Взгляни, как он сияет! И разве ты не замечаешь: как только сияние усиливается, наши чувства претерпевают новые метаморфозы? Замечаешь?.. Я совершенно уверен, Усташ, что именно оборотень режиссирует наш спектакль.

- Но как это может быть? - недоверчиво спросил Буассар.- Как может какая-то бессловесная тварь командовать человеком? Она же ничего не чувствует и совершенно ничего не понимает!

- Если ты чего-то не видишь, это не значит, что этого, действительно, не существует. Ты же не видишь в облачный день солнце, но оно всегда есть,

- Хочешь сказать, что перед нами звездный миссионер, принявший вид вот такой медузы? Какие, к черту чудеса, Ящик, если эта тварь лишает нас ума!

- Разве я говорил о звездах? - удивился Ящик.- Я не говорил даже о разуме в нашем понимании, если оно еще в нас сохранилось. Это что-то совсем другое, Буассар. Природа склонна разнообразить свои изобретения. Термический орган американской гремучей змеи обнаруживает мышь на расстоянии до десяти метров. Японские рыбки-сомики улавливают так называемые теллурические токи, постоянно циркулирующие в земной оболочке и возмущаемые перед землетрясениями. Скаты и угри генерируют электрические импульсы. А оборотень… Мы можем только догадываться, на что он способен… Явно .не на малое, а, Буассар?.. И, черт побери, как я могу» объяснить тебе ощущение магнитного или биологического поля, если мы еще не научились понимать даже друг друга? Мы заперты в самих себе, Буассар! Но кто-нибудь в этом все-таки разберется…

- Кто?

- Может, тот, кому мы передадим оборотня.

- Передадим?!

- Конечно. Я думаю, удобнее всего это сделать в Уганде.

- Думаешь, там дадут за него больше?

- Я сказал передадим, Буассар. Это не значит- продать. Мы нашли то, что не может принадлежать только нам.

- Вот как? - тихо произнес француз.- Ты хочешь сказать, что оборотень, которого мы нашли, должен принадлежать всем? - и заорал:-Мы подыхаем в джунглях, нас бьют отравленными стрелами, а мы, наткнувшись, наконец, на что-то стоящее, должны отдавать нашу находку всем? Кто они - эти все? Те, кто хочет накинуть петлю на шею Усташа, те, кто хочет упечь меня в тюрьму?.. Идиот! А деньги по договору? Мы что? Должны отказаться от своих текущих счетов в Солсбери? Убить самих себя?

- Заткнись! - крикнул, не вставая, капрал.- Ты мешаешь мне слушать!

- Ну нет! - истерично вскрикнул Буассар и бросился в палатку.

Появился он уже с автоматом, и вид у него был совсем сумасшедший. Но видел он и впрямь плохо - очередь срезала ветки прямо над нами. Море пальмовых запахов ринулось на меня, и почти сразу я ощутил перемену.

Все менялось и упрощалось самым диким и неестественным образом. Я еще видел голубоватые стволы, свечение прыгающих цикад, но все это уже разлагалось, распадалось на составные, смещалось, путалось, съедало друг друга. Я улавливал тысячи запахов, но потерял способность их разделять. Одновременно вернулась раздражающая головная боль, и, взбешенный, я вырвал автомат из трясущихся рук Буассара и вцепился ему в горло. Пытаясь оторвать мои руки, он захрипел и вдруг завопил:

- Усташ, я тебя вижу!

И столько радости, неподдельной человеческой радости было в его словах, что я застыл.

- Оставь его, Усташ,- хмуро сказал Ящик.- Я ведь говорил, что все кончится. Мы вспугнули оборотня. Взгляни.

Ошеломленный, я повернулся. Оборотень лежал в траве, холодный и серый, как зола в старом кострище, и я подумал - и правда, нет ничего… Сон…

Но и сном это не было: капрал валялся в траве, сжав ладонями голову, а француз бессмысленно носился по поляне и орал:

- Я вижу, Усташ! Я вижу!