Разворованное чудо. Повести и рассказы

Над сельвой

Устраиваясь в кресле, я обратил внимание на человека, показавшегося мне знакомым. Он долго не поворачивался в мою сторону, потом повернулся, и я вспомнил, что действительно видел его около часа назад, тут же - в холле аэропорта. На нем была плотная шелковая куртка, одна из тех, что так нравятся лесорубам и парашютистам, но удивило меня отнюдь не это - мало ли кто и что носит! - а выражение лица: этот человек был абсолютно невозмутим! Едва пристегнувшись к креслу, он отключился от окружающего.

Дожидаясь взлета, я вытащил из кармана газету и развернул ее. Не лучшее из развлечений, но сегодня первая же статья привлекла мое внимание. Речь в ней шла о странном европейце, с которым столкнулся в свое время, пересекая Южную Америку, французский врач Роже Куртевиль, а после него капитан Моррис, отправившийся в 1934 году на поиски «неизвестного города из белого камня», затерянного в джунглях, города, в котором члены Английского королевского общества по изучению Атлантиды предполагали найти постройки древних атлантов, переселившихся после гибели своего острова на южноамериканский континент.

Увлекаясь, автор анализировал легенды, широко распространенные среди индейцев, обитающих в глубине сельвы, легенды о некоей змее боиуне - хозяйке таинственных и необозримых амазонских вод. В период ущерба луны боиуна якобы может обманом привлекать к себе людей, принимая облик баржи или речного судна, а то и океанского лайнера. Тихими ночами, когда небосвод напоминает мрачную вогнутую чашу без единой мерцающей звезды, а вся природа погружается в душный сон, тишину вдруг нарушает шум идущего парохода. Еще издали можно разглядеть темное пятно, впереди которого бурлит и пенится вода. Горят топовые огни, а над толстой, как башня, трубой черным хвостом расстилаются клубы дыма.

Несколькими минутами позже можно услышать шум машин, металлический звон колокола. На забытом богом берегу одинокие серингейро или матейрос спорят о том, какой компании принадлежит идущий по реке пароход. А он, переливаясь в лучах электрических огней, все приближается и приближается к берегу, напоминая огромное доисторическое животное, облепленное бесчисленными светлячками.

Потом пароход начинает сбавлять скорость. По рупору звучит команда дать задний ход и спустить якорь. Глухой удар, всплеск - якорь погружается в воду. Скрипя и грохоча, сбегает сквозь клюз тяжелая цепь.

Тем временем люди на берегу решают подняться на пароход. «Несомненно, команде нужны дрова»,- решают они, довольные этой неожиданной встречей… Они садятся, наконец, в лодку, но не успевают пройти и половину пути - пароход перед ними внезапно, будто его и не было, проваливается в воду! Крылья летучей мыши шуршат над головами, крик совы отдается пронзительным эхом - а на воде нет ничего!.. Потрясенные случившимся, люди озираются, переглядываются и, проклиная боиуну, спешат к берегу…

У автора газетной статьи, надо сказать, было свое мнение. Он связывал содержание таких вот легенд с появлением в бассейне верхней и средней Амазонки пароходов, а может быть, и с невесть как забредшими сюда субмаринами… «В таких случаях,- хмыкнул я,- связи отыскать несложно. Полезнее и вернее было бы все же вовремя вспомнить о самом простом - например, о сплывающих по течению травяных островках, облепленных светлячками, или о смытых с обрывов толстых деревьях…» Бросив газету, я глянул в иллюминатор.

Безбрежный зеленый океан сельвы расстилался внизу.

Пытаясь отыскать в этой зелени ниточку Трансамазоники, самой длинной дороги в мире, строящейся в лесах руками все тех же матейрос, я приподнялся. Но в сплошном покрове тропических лесов не видно было ни одной прогалины. Зелень, зелень, зелень! Океан зелени…

Я вздохнул… Это была затея шефа - сунуть меня в самое сердце сельвы. Работы, ведущиеся на Трансамазонике, как они ни были грандиозны, не нуждались, на мой взгляд, в присутствии сразу двух постоянных корреспондентов- в одном из мелких поселков второй месяц сидел мой коллега Фил Стивенс, и его репортажей вполне хватало для нашей «Газет бразиль». Но… Как говорил шеф, газетчик вовсе не становится плохим газетчиком, если постоянные его занятия время от времени прерываются неожиданными путешествиями.

Итальянка, сидящая в соседнем кресле и, как я понял из ее слов, обращенных к соседу, летящая в Манаус, к дяде, прочно обосновавшемуся на новых землях, подозвала стюардессу. Пользуясь случаем, я заказал кофе. Но его не успели принести.

- Извините, вы не от «Газет бразиль»?

Голос был хриплый, нервный. Я повернул голову и увидел человека в шелковой куртке. Чуть пригнувшись, будто боясь задеть головой плафоны низкого салона, потеряв всю свою невозмутимость, он ждал ответа, и меня поразило, как нервно подрагивал под его нижней губой поврежденный когда-то мускул. Шрам был неширок, но только теперь я понял, что отпечаток презрительного равнодушия придавал этому человеку именно он,

- Я узнал вас,- помедлив, продолжил незнакомец.- У меня есть фотография мастера Оскара Нимайера с группой сотрудников из компании «Новокап». Фотография выразительна, не стоит труда узнать на ней и вас… Я- уругваец. Мое имя - Репид. Хорхе Репид. Я лечу в Манаус, отчасти и по делам мастера.

У меня цепкая память на имена, но это - Хорхе Репид- в памяти не всплывало. Расстегнув ремни, я привстал, потому что говорить через голову итальянки было неловко, и уругваец кивнул:

- В первом салоне можно выкурить по сигарете.

Вежливо пропустив меня, он пошел позади, размеренно, не торопясь, будто пересчитывая всех пассажиров далеко не заполненного самолета. Решив узнать настоящее отношение Репида к мастеру, я повернулся.

- Не останавливайтесь! - с угрозой произнес уругваец, и я не узнал его - глаза будто выцвели, кожа плотно обтянула худощавое лицо. Куртку он успел расстегнуть, и теперь из-под нее смотрел на меня ствол короткого автомата.

- Пристегнуться! Всем пристегнуться! - крикнул Репид по-португальски и отступил к стенке салона, чтобы видеть пассажиров.- Руки положить на спинки кресел!

Ошеломленные пассажиры выполнили приказ. Руки взметнулись над спинками кресел, как стая тяжелых бабочек. Прямо передо мной проснулся вялый толстяк с опухшим красным лицом. Его соседка, торопливо выкрикнув что-то, заставила и его вытянуть руки. Мне стало не по себе - такой глубокий, безвольный страх отразился в глазах толстяка.

- Этот человек,- сказал уругваец, указывая на меня,- пройдет вдоль рядов и обыщет каждого. Ему не нужны деньги и драгоценности. Он должен узнать, есть Ли у вас оружие. Предупреждаю, никаких акций! Он такой же пассажир, как вы!

Салон безмолвствовал.

- Идите! - сказал уругваец, подтолкнув меня стволом автомата. Впервые на губах его промелькнула тень улыбки. А может, просто дрогнул неширокий шрам под выпяченной нижней губой.

Одежда толстяка (он был первый, кого я коснулся) промокла от пота.

- Вам плохо? - спросил я.

- Молчать! - прикрикнул уругваец.- Молчать!

Сжав зубы, я приступил к обыску.

Ощупав карманы худого, длинного матроса и двух представителей транспортной конторы Флойд, как явствовало из монограмм на их портфелях, я подошел к итальянке.

- Нет! - сказала она с отчаянием.- Вы не сделаете этого!

«Никто не уберегся от страха,- подумал я.- Пять минут назад все эти люди вели нормальную жизнь, не помышляя ни о каких опасностях, и вот страх уже парализовал их волю…» Я искал способ успокоить итальянку,- но она, к сожалению, уже ничего не могла понять, только пыталась глубже вжаться в кресло, будто я был для нее самым страшным из всех насильников.

Но, занимаясь итальянкой, я увидел вдруг и другое - человек, сидевший прямо за ней, невзрачный, незапоминающейся внешности, человек, одетый в мятую полотняную куртку, быстро подмигнул мне. Он сделал это незаметно и весьма убедительно. И, выигрывая для него время (я очень надеялся, что это не просто сумасшедший, а специальный сопровождающий авиакомпании), я спросил итальянку:

- Хотите воды?

Это прозвучало как насмешка, но ничего другого в голову мне не пришло. Повернувшись к уругвайцу, я негромко пояснил:

- Женщине плохо.

- Продолжай! - крикнул он.

И в этот момент я бросился на пол. Я не пытался укрыться за креслами, на это у меня не было времени. Я просто упал на запылившуюся ковровую дорожку, и выстрелы сразу, один за другим, убили казалось надолго воцарившуюся в салоне тишину. И лишь когда они смолкли, я вскочил. Уругваец сползал по стене салона, цепляясь рукой за выступ иллюминатора, а прямо перед ним, вскочив, кричала женщина.

- Сидеть на местах! - крикнул я пассажирам, срывая автомат с шеи убитого.

Что делается в первом салоне?

Споткнувшись на неожиданно высоком пороге, я получил тяжелый удар в лицо. Не успел даже крикнуть, у меня вырвали оружие, сбили на пол. Высокий курчавый человек в такой же, как на убитом уругвайце, куртке наклонился надо мной:

- Ты стрелял?

Я отрицательно помотал головой. Вряд ли это его убедило. Он выругался:

- Буэно венадо! - и, указав на дверь, через которую я так неудачно ворвался, приказал:

- Встань! Иди!

«Сейчас войду,- подумал я,- и сопровождающий выстрелит. Вряд ли мне удастся повторить трюк с падением…»

Я толкнул дверь и сразу понял, что все проиграно. Руки пассажиров все так же покоились на спинках кресел, никто даже не отстегнулся. Но уругваец был мертв, лежал поперек салона. А дальше - и это и было причиной неестественного спокойствия - за креслом замершей в обмороке итальянки повис в пристяжных ремнях убитый уругвайцем сопровождающий авиакомпании.

- Буэно венадо! - выругался курчавый.- Революция потеряла превосходного парня! - Казалось, он не выдержит, заорет, но в салон ввалился еще один тип в шелковой куртке и одернул его.

- Перестань, Дерри! Сейчас не до него. Слышишь?

Самолет терял высоту. Пол под нами подрагивал.

Заметно похолодало. Резко свистел выходящий сквозь пробоины воздух.

«Революционер! - с бессильным презрением подумал я, разглядывая курчавого.- В месяц три революции! В год - тридцать шесть! Плюс тридцать седьмая, незапланированная, упраздняющая все предыдущие!.. Какая к черту революция! Очередной переворот в одной из латиноамериканских, республик…»

Самолет трясло. Дрожь его пульсирующей болью отзывалась в раскалывающейся голове.

- Сядь в кресло и пристегнись!

Упав в свободное кресло, я закрыл глаза, на ощупь нашел ремни. А самолет продолжало трясти так, будто он уже катился по плохо вымощенному полю.

Вытащив из кармана сигарету, курчавый протянул ее напарнику.

- Мокрый? - спросил он с презрением толстяка, все еще державшего руки на весу.- Опусти лапы, надорвешься! Ты ведь недавно стал человеком, да? Сколько ты стоишь?

Толстяк ошалело молчал. Пот крупными каплями стекал по его лицу. Но это был именно пот, толстяк не плакал.

- Такие, как ты, всего боятся,- презрительно добавил курчавый.- Ты не Репид! Буэно венадо!

Мои часы разбились, но, и не глядя на них, я знал - на все случившееся ушли считанные минуты. Судя по солнцу за иллюминатором, самолет продолжал держать курс куда-то на запад, в сторону Перу, туда, где Амазонка называется Солимоэс…

Самолет опять затрясло.

- Отчего это? - спросил напарник курчавого.

- Пилоты нервничают!

Ответ, казалось, удовлетворил спрашивавшего, но лицо его осталось тревожным. Не докурив сигарету, он бросил ее на пол и раздавил тяжелым каблуком.

Теперь мы шли так низко, что я видел за иллюминатором купы отдельных деревьев. Пассажиры насторожились. И в самом деле, что-то изменилось… Что?.. Я потянул воздух ноздрями, а потом увидел - в салон через пробоины в стенах медленно втягивались струйки удушливого желто-зеленого дыма. Дым поднимался над креслами, висел над нами плоскими не-смешивающимися слоями. Потом он рассосался, потускнел, стал будничным, будто мы попали в прокуренный темный кинозал.

Удар потряс корпус.

Я почувствовал, что нас подбрасывает вверх, под острым углом, опрокидывает, придавливает к сиденьям. Потом тяжесть исчезла, но тут же вернулась - мерзкая, удушающая. Вцепившись в подлокотники кресла, я увидел, как корпус самолета лопнул, и сразу душные незнакомые запахи хлынули на меня со всех сторон.