Разворованное чудо. Повести и рассказы

2

Найдя в рюкзаке фонарь, я снова подошел к следу. «Если шерп вытянул из лавины рюкзак,- лихорадочно думал я,- значит, он был в своем уме и спокойно мог обернуть ноги носками и тряпками. А если он, к несчастью, потерял разум, то вряд ли бы заинтересовался рюкзаком…»

Взошла луна и осветила морену.

Не торопясь, тщательно я осмотрел следы. Возле берега они были неопределенны, но выше, на свежем сне-гу, выделялись достаточно четко. Они были гораздо крупнее моих, а большой палец странно вывернут в сторону. Кроме того, и это больше всего меня поразило, у пятки можно было проследить два узких треугольных отпечатка, как от пучка волос.

Тут прошел не шерп! И я сразу нашел тому доказательство - там, где идущий попал ногой в расщелину, на камне осталось несколько рыжевато-коричневых волосков. Это мог быть только йети!

Но кто же тогда вытащил из развала рюкзак?

Опять наплыл туман. Окружающее приобрело жутковатый оттенок - гигантские тени, как безмолвные драконы, угрожали мне мягкими распускающимися когтями. Я медленно пошел к ущелью. «За ночь,- думал я,- пока я буду раскапывать шерпа, йети уйдет!..»

Крик, похожий на заунывный стон чайки, донесся издали, сверху. Подняв голову, в неверном свете луны я увидел на каменной глыбе, поднявшейся над ледяным сераком, черную тень и сразу вспомнил бесчисленные истории о черных альпинистах - поморозившихся на ветру. Только высота может уберечь этих несчастных от гангрены и, отверженные, они годами живут на вершинах, желая и боясь оставленного внизу мира.

«Вот один такой»,- подумал я, рассматривая черную тень. Мне даже показалось, что я вижу за его спиной рюкзак. Больше того, блеснуло на секунду острие ледоруба, которым альпинист цеплялся за камни. Я крикнул, на миг поверив иллюзии, и видение сразу исчезло.

«Ночь призраков,- подумал я.- Шерп… Йети… Следы…»

И как бы для того, чтобы окончательно меня запутать, открылся новый след. Он вел от завала к озеру, а потом, не пересекаясь со следом йети, резко уходил в сторону.

Я не мог ошибиться - тут прошел Пасанг. Именно на его ботинках были поставлены острозубые кошки, и именно он, шерп, мог так испугаться снежного человека - тхлох-мунга, как он его называл.

Я настолько устал, что не смог даже обрадоваться. И все же нашел в себе силы проследить след шерпа до самой морены, откуда нетрудно было спуститься в долину, к хижине буддиста-отшельника, у которого мы оставили часть своих вещей.

«Сколько людей,- подумал я,- пытались увидеть хотя бы силуэт йети, найти хотя бы самые ничтожные доказательства его существования! Экспедиции обшаривали пещеры и ледники, исследователи выманивали у тибетских лам странные скальпы, якобы снятые с тхлох-мунга, создавались специальные международные комитеты, но йети не торопился встретиться со своими современниками, и само существование его превращалось в легенду».

Я прошел около коша. Это непальская мера длины, и равняется она примерно двум милям. Однако местные жители обращаются с кошем весьма произвольно: когда они говорят, что до цели остается два или три коша, это не означает, что вам придется пройти четыре или шесть миль; нет, просто вас ожидает достаточно долгий путь… И сейчас, когда я сказал, что прошел около коша, это означало лишь то, что я настолько устал, что не мог уже ориентироваться в пространстве.

Далекие вершины, затопленные лунным светом, курились. Могла налететь метель, но в это пока не верилось- так тихо, так пустынно было кругом.

Тихо?

Я прислушался…

Странный звук, будто за ближайшим сераком что-то упало, удивил меня.

А потом я услышал кашель.

Я онемел. Но кашель мне не послышался, он повторился вновь.

Медленно, стараясь не скрипнуть снегом, не продавить мерзлый лед, я обошел серак и увидел под ним странное существо, уткнувшееся ничком в снег. Величиной оно не превосходило четырнадцатилетнего мальчика и было с ног до головы покрыто шерстью, странно, конусом, сходящейся на макушке… И этот зверь или человек, спрятав лицо в широкие ладони, надрывно и тяжело кашлял.

Я забыл об усталости, и забыл о шерпе. Я видел, наконец, существо, из-за которого снаряжались и уходили в горы целые экспедиции, из-за которого гибли на траверсах прославленные альпинисты, из-за которого теряли доброе имя серьезные исследователи! И пока йети - а это был он! - меня не замечал, я лихорадочно переби-рал варианты того, как мне доставить этого малыша в палатку?

Всмотрелся.

Йети сидел прямо в снегу, тело его напряглось, локти вывернулись наружу, отчего весь он казался кривым. Слабый запах, напоминающий отдаленно запах мокрого войлочного одеяла, исходил от йети. Наверное, он был серьезно болен.

Я был готов к тому, что, заметив меня, йети попытается спастись бегством, но он лишь медленно и беспомощно поднял голову и, странно вывернув шею, устремил на меня свои прищуренные слезящиеся глаза. По лбу и через макушку шла у него узкая, похожая на гребень, полоска жестких волос, лицо, покрытое частыми морщинами, казалось плоским… И в свою очередь я жадно всматривался в тхлох-мунга, запоминая каждую деталь - плоские уши, прижатые к непомерно маленькой голове, рыжеватую шерсть, густо спадающую на ноги, будто на йети натянули меховой костюм, наконец, широкие, тоже морщинистые, ладони.

Зная, как опасно на высоте воспаление легких, я с огорчением вспомнил, что основную аптечку мы оставили у отшельника. «Что ж,- решил я.- Значит, надо спешить. Чем раньше мы попадем к людям, тем больше шансов увидеть этого малыша живым».

Протянув руку, я осторожно коснулся теплого мохнатого плеча. Йети хищно и устало растянул тонкие темные губы и раздраженно заворчал, показав ряд крупных, покрытых черным налетом, зубов. И все же он был слишком изнурен, чтобы сопротивляться. Сдался, медленно шагнул вперед…

Подталкивая, я вел йети через морену. Кашель гулко метался среди сераков. Гулко лопался под ногами, в своей неизмеримой толще, ледниковый щит. Казалось, мы никогда не дойдем. Казалось, вот-вот перед нами распустятся, как молнии, черные трещины.

Но мы пришли.

Не обращая внимания на стоны и на слабые попытки йети избавиться от прикосновения моих рук, я втолкнул его в палатку, и он сразу забился в самый дальний и темный угол. Дрожа, он спрятал голову в ладони и никак не реагировал ми на воду, ни на сухари. Я готов был прямо сейчас спуститься к отшельнику за лекарствами, но вряд ли йети выдержал бы такой путь. Оставалось ждать утра, и, усевшись у входа, я медленно, как тибетский монах, начал шептать - негромко, невнятно:

- Вон там, где будто чиркают спичками,- метеоры… Они неопасны, мистер йети. Они не приносят несчастий и ничего не меняют. Просто существуют, как, например, ты. Их, в принципе, можно было бы и вычеркнуть из списка присущих природе свойств, как вычеркнул один тибетский лама из своих списков тебя, мистер йети, как существо, не принимающее участия в прославлении многих будд… А там звезды… Водолей, Большой Пес, Компас, Корма, Единорог… Может, и ты умеешь замечать их свойство исчезать и появляться вновь? Может, и ты умеешь ориентироваться по этим плывущим созвездиям?..

Я как молитву произносил эти негромкие слова, и йети, не переставая надрывно кашлять, прислушивался, убаюкиваемый мерным ритмом. Он напоминал крошечного старика из волшебной сказки, и я наконец отчетливо представил - как же мне повезло! Ведь я попал в ту сказку, к которой стремился более сорока лет!

Взглянув на голые большие ступни йети, я попытался натянуть на них «слоновью ногу», короткий спальный мешок, одевающийся только до пояса, но на этот раз, царапаясь и толкаясь, йети сумел отбиться. И я вынужден был сказать:

- Ладно. Лежи. Утро близко…

Крепко зашнуровав палатку, я растянулся у самого входа, чувствуя, как съежился, как притих в темноте мой пленник. И сейчас, когда он был рядом, сейчас, когда я был спокоен за шерпа, я вдруг в полной мере почувствовал усталость, скопившуюся в течение этого невероятно долгого дня… Не давая векам смыкаться, я смотрел широко раскрытыми, но все равно ничего не видящими глазами в угол, где сидел йети, и думал - как напугано и как слабо это горное существо, о котором привыкли думать, как о гигантском верзиле, способном за день преодолевать многомильные перевалы! Как сжимается йети в комок, стремясь стать как можно меньше! Так всегда ведет себя слабый зверь перед сильным… Впрочем, почему - зверь? Разве не лежит в основе низкого поклона жителя Востока или в основе кивка европейца все тот же жест слабого перед сильным - покорное припадание к земле?