Боги великой пустоты. Книга 2. Безумие (СИ)

Глава 4 Берт II

Последний перевал остался позади, и дорога, кривым серпантином поползла вниз, туда, где лесным массивом зеленели равнины, по которым так соскучились усталые путники. Для каждого из них эти горы стали воплощением смерти, каждый похоронил частицу себя там, среди безжалостных, холодных глыб, скребущих небесную простыню гордыми пиками вершин. Берт часто вспоминал путь на рудник: перед глазами снова и снова вставали сгорбленные безвольные спины бредущих на медленную гибель каторжников, а звон цепей, навечно засевший в голове похоронной музыкой, до сих пор резал уши, будто наяву. Мысли о чудовищном обвале, унёсшем жизни десятков заключённых, тоже не давали покоя: всю дорогу Берт боялся повторения того кошмара, но на сей раз Всевидящий миловал.

Обратный путь оказался легче. Не обременяло железо цепей, оковы не натирали запястья и лодыжки, конвоиры не гнали плетьми. Компания шла не торопясь. Конечно, все жаждали поскорее убраться из смертоносных скал, но не все имели достаточно сил для длительных переходов, а потому на отдых останавливались часто. Берту понадобилось два дня на то, чтобы окрепнуть, но и после этого он временами ощущала головокружение и быстро утомлялся. Остальных пережитые невзгоды и болезнь тоже изрядно вымотали.

Вопреки общим опасениям проблем на пути почти не встречали. На горном тракте больше не было конных разъездов, отлавливавших беглецов. Лишь один раз, под вечер, когда компания устроилась на ночлег в низине в придорожном лесу, мимо проскакала группа всадников. Путники так и не узнали, кто это был: затаились в зарослях, боясь шевельнуться и высунуться из укрытия, молились богам, какого кто знал. Всадники ехали в полном молчании, ехали быстро, и по одному этому можно было понять, что под ними не лошади, а хорошо приспособленные для передвижения по горам верховые животные, какие имелись только у тёмных. После того случая стало ещё страшнее, особенно на лысых перевалах, где горстка беглецов могла оказаться лёгкой добычей для солдат или бандитов.

Впрочем, путники теперь тоже не были беззащитными: фальшионы и ножи болтались на поясах мужчин, а тела защищали толстые стёганки, снятые с убитых солдат, даже Фалька имела при себе кинжал. Берт, Одди и Малой несли каждый по луку и колчану стрел, а здоровяк Эд поверх мешка с припасами, взвалил круглый щит и топорик на длинной рукоятке. «Пригодится», — уверял он.

Когда внизу показалась долина, сердца беглецов наполнились радостью. Даже Эд, который за время пребывания в сожжённом лагере начал впадать в астеническое состояние, вновь повеселел, став прежним собой, и опять зазвучали его шутки, сдобренные богатырским хохотом. Берту они всегда казались дурацкими, но сейчас он искренне им радовался, ведь это был знак того, что товарищ приходил в норму.

— Дом, — улыбался Эд. — вот и пришли. Встречай нас, земля родная. «Не перемололи нас шахты, не съели нас горы, свободные вернёмся на наши просторы», — напел он старую каторжную песню.

Здоровяк Эд по его же рассказам, родился в Хирдсбурге и прожил там всю жизнь, трудился то на мельнице, то на каменоломне, да и на других тяжёлых работах довелось батрачить. Поэтому на руднике ему приходилось не так туго, как некоторым арестантам, вроде Берта. Но не только честным трудом занимался здоровяк — на том и погорел, ибо к воровскому делу таланта у него не оказалось, и об этом теперь напоминали обрубки ушей, прикрытые отросшей шевелюрой.

— Хочешь домой вернуться? — спросил Берт

— Хочу. Очень хочу, а нельзя. Все меня там знаю, чем я промышлял и за что влип, да и третий глаз выдаст.

Берт усмехнулся. Так Эд называл клеймо, что шрамом каторжной отметины рубцевалось на лбу. Все пятеро повязали голову полосками ткани, но не догадаться, что под ними прячется, мог человек только бестолковый или несведущий.

Лишь Одди всю дорогу молчал, изъяснялся только по делу и всегда кратко. Никто не знал, кто он и откуда, а любые расспросы заканчивались ничем. Берта и самого это напрягало, появилось раздражение на тощего молчаливого каторжника. Теперь Берт тоже считал, что Одди должен покинуть компанию, но высказывать свои мысли не торопился, не желая отрекаться от произнесённых ранее слов. Вот только чувствовал себя молодой охотник неспокойно: неуютный человек был этот Одди, подозрительный.

В горах было прохладно, особенно на перевалах, где свирепствовал ветер. Ночами температура падала, путники кутались в одежду и укрывались ветвями, но всё равно мёрзли. А вот на последнем спуске стало ощутимо теплее, и вскоре пришлось скинуть чепчики, плащи, и толстые стёганки, промокшие от пота.

И вот крутой серпантин остался за спиной, и Берт почувствовал себя дома. У подножья беглецы свернули с дороги и отошли подальше в чащу, спрятавшись от жарких солнечных лучей и взора случайных прохожих. Привал устроили под высокой сосной на краю лесной прогалины, заваленной буреломом. Затяжной спуск вымотал, хотелось понежиться в тенистой прохладе и хорошенько набить брюхо. Впрочем, еды после перехода оставалось мало, котомки почти опустели.

Но не только это бередило умы беглецов. Была проблема посерьёзнее, но в пути о ней почти не говорили. Пугала неизвестность, что ждала впереди. Она довлел тяжёлым бременем, и немой вопрос витал в воздухе.

— Так что будем делать дальше? — озвучил его здоровяк, когда компания, поев сушёную конину, от которой уже исходил неприятный запашок, разлеглась на хвойном ковре.

— Надо решать, — сказал Берт, — я не знаю.

Путники сразу как-то понурились, погрустнели, только Одди не изменился в лице.

— Вот те на, — усмехнулся Эд. — Живы-здоровы, все дороги перед нами открыты, чего головы повесили? Свобода нас ждёт, друзья.

— А кто что думает вообще? — поинтересовался Берт. — Я бы в свою деревню вернулся, хоть на миг заглянуть, убедиться, что всё хорошо. Тяжко будет, знаю, но всё равно хочется. А дальше… — Берт пожал плечами. — А куда вообще можем податься?

— Мне всё равно, — сказал Малой, — у меня родных нет и возвращаться некуда. Предлагаю жить в лесу и грабить богачей и сеньоров.

— Хе-хе, дело это весёлое: то — ты их, а то — они тебя, да сразу на виселицу, — просмеялся Эд. — Я вот, что думаю: тут нам ловить нечего, а на севере, куда лорды свои лапы не запустили, и где их холуи не рыщут, глядишь, чего и получится. Ежели прямо вдоль гор идти, может статься, месяц дороги. Но это ничего — главное, к осени обустроиться. Вы, конечно, как хотите, а я пойду туда и Фальку с собой прихвачу. Пойдёшь ведь со мной? — задорно подмигнул девушке здоровяк, — мне хозяйка нужна в новом доме, без этого никак.

Фалька смущённо заулыбалась и потупила взгляд. Берт давно заметил между этими двумя искру взаимной симпатии, и не сомневался, что девушка ни за что не покинет здоровяка, который с ней был так добр всё это время.

— Если не против, я — с вами, — сказал Берт.

— И я, — присоединился Малой. — Думаю, мы найдём, кого ограбить по дороге.

— Вот ты какой проворный, — захохотал Эд. — Да пожалуйста! Вместе же веселее. А ты? — он перевёл взгляд на молчаливого Одди.

— Я тоже, — отрывисто произнёс тот.

Повисло неловкое молчание. Присутствие Одди напрягало всех, но после того, как Берт выступил в его защиту, больше никто не решался прогонять его. Берт и сам был бы рад избавиться от этого малоприятного типа, но что-то внутри не позволяло пойти на такой шаг. «Плохо это и несправедливо, — уверял он себя. — Как бросить человека на произвол судьбы, да ещё того, кто тебя спас? Нельзя прогонять. Никто такого не заслуживает».

— Лады, — сказал Берт, — значит, дальше вместе пойдём. Вместе всё безопасней.

Тут он вспомнил о пограничном форте, который каторжники проходили по пути в горы. Он притаился среди лесов в каких-нибудь четрёх-пяти милях от места нынешней стоянки беглецов, они его заметили с перевала.

— Любопытно, форт тоже сожгли? — спросил Берт. — Сверху ничего толком не разглядеть.

— Думается мне, что так, — произнёс Эд, — но проверить не помешает. Если там солдаты, надо валить отсюда поскорее, если нет — можно остановиться на какое-то время, настрелять дичи, а потом двинуться дальше.

— Ну так давай сходим, узнаем, — Берт кивнул в сторону форта, — до вечера как раз вернёмся. Не думаю, что на тракте опасно, случись чего, в чащу можно нырнуть.

— Э нет, парень, я тут останусь, — Эд покосился на Одди, — сам понимаешь. Бери Малого, и мотайтесь: одна нога — тут, другая — там.

Малой оказался не против. Всю дорогу молодые люди вглядывались вдаль, готовые в любой момент скрыться в зарослях, и гадали, попадётся ли им хоть кто-нибудь. Но никого не встретили, дошли без проблем. Дорога вывела к мелкой речушке, что журчала по камням, звеня бликами в солнечных лучах. А на другом берегу на возвышенности у переправы покоился обугленный остов деревянного сооружения.

— Вот это да! — воскликнул Малой. — Всё сгорело, как и на руднике.

Перешли реку вброд — тут глубина была чуть ниже колена. Перелезли рухнувшую стену, извазюкавшись в саже. Оказались внутри. Пепел и угли — вот всё, что здесь увидели молодые люди. Знакомая до скрежета зубов картина. Берт обо что-то споткнулся и невольно вскрикнул, когда обгоревшая голова с разверзшейся пастью откатилась в сторону. Форт теперь населяли покойники, больше никого тут не было. Смерть пронеслась ураганом не только над горами, но и по равнине — огненная смерть, несомая серыми демоны, пришедшими из-за Восточных гор. Будто саранча, истребляющая посевы, захватчики уничтожили всё созданное людьми. Берт ужаснулся, представив, во что бесы с жёлтыми глазами превратили земли графства. «Только бы не добрались в Обернвиль», — взмолился он про себя. Мысль о страшной участи, что могла постичь односельчан, заставила содрогнуться.

— Тут жить не сможем, — заключил Берт после осмотра пепелища, — развалины одни. Пошли отсюда.

Малого же не смутила жестокая картина пожарища, он с любопытством рассматривал обгоревшие тела и лишь пожал плечами, услышав слова старшего товарища.

На обратном пути юнец опять начал приставать к Берту с просьбой научить стрелять. Берт ещё в горах обещал, но пока было не до этого.

— Тоже хочу уметь охотиться, — говорил Малой, — и бошку прострелить, если кто поперёк дороги встанет.

«Далеко пойдёт, — подумал Берт, — лихой парень, всё нипочём».

— Обязательно, — ответил он. — Вот вернёмся, сделаю мишень, попрактикуешься. Только надо каждый день упражняться. Да и то, знаешь: одно дело по мишени стрелять, другое — когда в тебя самого целятся. Тогда всё иначе. Надо, чтобы руки сами знали, что делать.

— Каждый день буду упражняться, увидишь! На самом деле, я хочу примкнуть к армии Бадагара Трёхпалого. Он собирает войско, чтобы пойти на сеньоров, и я тоже хочу.

— Откуда ж ты такое знаешь? — подивился Берт осведомлённости и рвению юнца.

— Слышал, что другие говорят, — уклончиво ответил тот. — Ну так как, научишь?

Берт кивнул. У каждого был свой путь. Здоровяк Эд с Фалькой хотели устроиться в тихом месте подальше от проблем и жить семьёй, Малой желал вступить в ряды мятежников и драться, как он считал, за правое дело. К чему стремился Одди, один Всевидящий ведал, но и у этого молчуна имелась цель — по глазам было видно. Берт же не знал, чего хочет, не знал и своей дороги, уготованной ему судьбой или высшими силами. Видения не говорили ничего конкретного, да и не возникали они больше после того, как парень отключился на пять дней. Печаль навалилась, тяжёлая и грузная, ведь не было пути, да и дома не было — у молодого охотника не осталось ничего в этом мире, и тщетно его думы колотились о закрытые двери будущего. Малой ещё что-то спрашивал, но Берт погрузился в себя, отвечал нехотя и односложно, не вникая в суть.

Продираясь через заросли к месту стоянки, Берт услышал всхлипы. Молодые люди переглянулись и поспешили на звук. Когда увидели плачущую Фальку, склонившуюся на Эдом, стало ясно, какая беда нагрянула во время их с Малым отсутствия. Здоровяк лежал на траве и хрипел, зажимая широченной ладонью шею, из которой норовил вырваться на свободу алый фонтанчик. На рубахе расплывалось несколько кровавых пятен.

— Что произошло? — Берт ошалело смотрел то на Эда, то на Фальку, которая непрестанно всхлипывала и растирала окровавленной рукой по лицу слёзы и сопли.

— Одди, — простонала она сквозь рыдания, — Он пырнул Эда ножом… он всё забрал… пищу, оружие.

— Где он?

— Ушёл. Туда, — она показала пальцем на север.

У Берта всё внутри похолодело. Когда до него дошли слова убитой горем девушки, отчаяние, будто лезвием, разрезало его от макушки до пят. Одди — человек, которого Берт защищал и выгораживал, поступил так подло! И подлость эта была неизмерима людскими понятиями, неосмыслима в привычных категориях. «Это я виноват! — вспыхнуло в голове парня. — Бесы б меня драли!»

Берт снял лук и, не помня себя от гнева, рванул вслед за вором и убийцей, одержимый одним желанием — исправить ошибку, отплатить сторицей, положить конец существованию этого мерзкого человечишки, что принёс столь непостижимое зло. А к горлу подступали слёзы. Здоровяк Эд — этот добродушный верзила с дурацкими прибаутками — кому он сделал чего плохого? После всего, что они пережили вместе, Берт мог бы назвать его своим другом. Было больно, было нестерпимо жалко Эда. Хотелось разорвать на части того, кто сотворил такое. Стрела, готовая убить предателя, лежала в тетиве.

Но бег не приближал цели, сосны толпились вокруг и прятали от правосудия подлеца. Берт продирался через бурелом и кустарник, уходя всё глубже в чащу, всё дальше от места стоянки, пока не понял, что уже не найдёт Одди. Сгущались сумерки, солнце упало за горизонт, и лес посерел, утратив краски. И тогда ярость сменилась страхом. Этот жуткий человек мог быть совсем рядом, поджидать за ближайшим деревом, готовый выпустить стрелу прямо в сердце молодого охотника. Одди убьёт, не моргнув глазом, Одди — зверь, у которого нет ни жалости, ни угрызений совести. И Берт остановился, озираясь по сторонам, вслушиваясь в звуки засыпающих сосен.

— Стой, где стоишь, — раздался знакомый голос.

— Где ты? — Берта объял ужас.

— Не важно. Важно, что я тебя могу прикончить.

— Что ты хочешь? Зачем это делаешь?

— Хочу уйти.

— Но мы же спасли тебя, а ты прирезал Эда!

— Он бы меня сам убил, мне его не жалко.

— Ты — животное, — Берт чуть не плакал. — Ты — сам Враг в человеческом обличье! Кто ты такой?

— Я — человек, который хочет жить. Вот и всё.

— Другие тоже хотят…

Ответом стало молчание, такое чужое и холодное, что Берт попятился назад.

— Почему ты меня не убиваешь? — пролепетал он, ожидая в любой момент стрелы.

— Ты мне не мешаешь. Возвращайся обратно, идите своей дорогой.

— Ты меня спас, когда на рудник напали тёмные, значит, в тебе есть капля человечности.

— Я тебя не спасал.

— Как так?

— Я не ушёл бы далеко без еды. Ты для этого хорошо подходил.

И тут Бертом овладела паника. Он наугад выпустил стрелу, развернулся и, забыв об усталости, бросился наутёк со всей прытью, на которую был способен. Он мчался со всех ног, царапался о ветки, что хлестали по щекам, спотыкался о корни. А потом упал на ковёр прошлогодней хвои и уткнулся лицом в мягкий пахучий наст. Он бил себя по голове и проклинал свои трусость и малодушие, грыз себя изнутри. «За что ты меня покарал! — безмолвно кричал Берт неведомым силам. — Какой же я дурак, какой же я никчёмный дурак. Я всех подвёл, я всех предал, я убил друга». Больше всего на свете Берт сейчас хотел оказаться на месте истекающего кровью здоровяка. Но молодой охотник продолжал жить, не имея ни пути, ни цели, ни смысла. Он потерял всё, он погружался в безысходность отчаяния.

Когда вернулся, все смотрели на него, ожидая вестей, но Берт лишь потупил взор. Он подошёл к Эду, присел рядом, а тот хватал его за рукав своей окровавленной гигантской лапой, желая что-то сказать, но слова не шли из порезанной глотки. Алые капли лежали на траве, как знак неизбежного конца.

— Простите, — лепетал Берт, — я подвёл всех.

Здоровяк Эд мотнул головой: видимо, он так не считал, а Берт сидел на коленях, боясь поднять взор и встретить упрёк и проклятье в глазах окружающих. Слышал, как Фалька плакала, уткнув лицо в колени, а Малой… Берт удивился этому, но Малой, будто и не расстроился вовсе.

— Жалко здоровяка, конечно, но был бы я тут, убил бы сволочь, — петушился юнец, — уж я бы не попался на уловки скотины Одди!

Огонь жизни в глазах Эда затухал.