Боги великой пустоты. Книга 2. Безумие (СИ)

Глава 17 Феокрит I

Под навесом из плотной паромасляной ткани сидела группа наемников из одиннадцати человек — конный разъезд, один из тех, что шли в авангарде армии герцога Редмундского. Языки чадящего костра метались на скрюченных, сырых ветвях. Солдаты жались к нему, стараясь хоть немного просушить одежды или хотя бы согреться. Лошади стояли рядом с навесом и смирно мокли, с укором посматривая на хозяев. Дождь лил без перерыва уже третий день, будто желая затопить весь мир.

Феокрит наблюдал за пляской огня, растирал замёрзшие пальцы и с грустью думал о том, что скоро предстоит вылезать из-под тента и ехать дальше по постылой, коричневой распутице. На лицах остальных солдат читались похожие мысли.

Бассо сидел хмурый как туча: он и так был не в восторге от армейского быта, а когда отряд послали под дождём бродить по окрестностям, совсем сник. Трудности походной жизни иссушили молодого человека, заострили черты его лица, парень ссутулился и отощал, с щёк пропал здоровый румянец. Дорогая одежда давно изорвалась и покрылась слоем грязи, и теперь сын богатого чиновника выглядел таким же жалким, как и остальные наёмники. Мегасфен Морда, кудрявый островитянин Кассий и рыжебородый Трюгге, которые оказались в одной деке с Феокритом, тоже были удручены погодным ненастьем. Мегасфен, прежде не упускавший случая рассказать какую-нибудь армейскую байку, с тех пор, как отряд выехал в разведку, всё больше молчал, а Трюгге время от времени вполголоса поругивался на своём языке. Наёмники мечтали сейчас об одном: забиться в тёплый угол и никогда оттуда не высовываться.

— Мать вашу, ну и погодка, — ворчал Бассо. — Зачем бродим тут? Сейчас бы в палатку, да просохнуть хорошенько. Что за дела, парни? Почему нельзя непогоду переждать? В такой дождь ни один сучий вражеский солдат из тепла носу не высунет. Кого ищем?

— Хорош гундеть, щёголь, — пресёк его Антип. Десятник часто называл Бассо щёголем за богатую одежду, не испытывая ни малейшего почтения к его происхождению. Сам Антип по слухам был выходцем из простолюдинов, даже гражданином не являлся, и уже больше двух лет тянул солдатскую лямку в гарнизоне Нэоса. До гейтара он так и не дослужился, зато был включён в низший офицерский состав.

— Так, служивые, — объявил он, поднимаясь с места, — сейчас идём по этой дороге прямо, потом на следующей развилке — направо. Говорят, недалеко есть замок. Главное — не наткнуться на него. Смотрите в оба. Такая погодка — нихрена не видно. Если что заметите, хоть какую-то подозрительную тень, тут же давайте знать. Мы на территории неприятеля — может случиться всякое. Так что рот не разеваем. И быть наготове. Всё, хорош жопы греть, по коням!

— Ясно, — сказал Мегасфен, — ну по коням, так по коням, — он надел на голову шлем, сверху накинул капюшон плаща и поднялся с места, за ним, кряхтя и кашляя, последовали остальные.

— Что-то мне хреново, — пожаловался молодой наёмник Вард. Как и Бассо с Феокритом он был новичком и впервые оказался на войне.

— Потерпишь, — кинул ему Антип, — или может, обратно к мамкиной титьке отправить? Далековато, правда, ехать придётся. Так что я тут тебе и мамочкой и папочкой буду. Вот только сопли распускать не дам и титьку не получишь. Давай, шевели задницей.

Наёмники засмеялись.

— Держись, парень, — подбодрил Варда Мегасфен. — Промокнуть — это на войне не самое страшное.

Люди снова заулыбались, но как-то неохотно: их всех воротило от льющейся с небес воды, но деваться было некуда.

Феокрит поднялся, почёсываясь: вши под стёганкой от влажной погоды совсем одичали. Его тоже знобило, мучили насморк и кашель — самочувствие, одним словом, было поганое. Постоянный дождь и промокшая насквозь одежда не способствовали крепкому здоровью.

— А копьё за тебя твой командир потащит? — ехидно спросил Антип, увидев, как молодой Вард пошёл к лошади, оставив у костра оружие. Тот под хохот товарищей разразился проклятиями и поспешил обратно. Парень этот был забавный. Старшие, в том числе и Феокрит, нередко посмеивались над его оплошностями, а от Антипа и других офицеров Вард частенько получал нагоняй.

Впрочем, от командиров доставалось всем. Феокриту однажды даже был бит плетьми за то, что уснул на посту. Бассо тоже приходилось несладко: знатное происхождение от тычков и окриков парня не спасало. В армии Нэоса царила дисциплина. Если кто записывался в нэосские наёмники, он тут же становился частью жёсткой иерархии и больше себе не принадлежал. Командир мог делать с подчинённым, что захочет, особенно, если подчинённый — никчёмный временщик. Феокрит был этим очень недоволен. Он приехал за славой и деньгами, а оказался рабом, марионеткой среди сотен таких же безликих и бесправных кусков мяса. Тут только офицер был человеком, да и то не каждый: десятники, которые не из гейтаров, в глазах высших чинов значил едва ли больше, нежели пустое место.

Мегасфен свернул тент и пристроил его к своему седлу, затем солдаты повскакивали на коней и двинулись дальше.

— Боги не перестают на нас гневаться, — произнёс Мегасфен, — может, стоит жертву принести?

— Бог катувелланцев гневаться, — проворчал с сильным акцентом рыжебородый Трюгге. — Мы на его территория. Нехорошо.

— И не только на нас. Армия герцога вся завязла в дорожной жиже. Сколько я служил, никогда такого не было.

— Поменьше языком чеши, и боги не будут гневаться, — кинул, не оборачиваясь, Антип, который ехал во главе отряда.

Феокрит смотрел на капли дождя и думал. И чем больше думал, тем отчётливее понимал, что оказался он не на своём месте.

С тех пор, как Феокрит, расставшись с бандитским ремеслом, завербовался в наёмники, произошло много чего. Два дня спустя сгорел Нэос. Сгорел не весь, помешали крепостные стены, разделявшие город на несколько районов. Сильнее всего пострадала восточная часть, где находилась крепость наёмников, и когда пожар утих, Феокрит имел возможность наблюдать со стены обугленные развалины и бродивших там могильщиков, которые вывозили тела погибших.

Затем была погрузка на корабль, во время которой Феокрит чуть не надорвать спину, затаскивая в трюмы мешки с продовольствием. Несладким оказался и месяц изнурительного пути вдоль побережья, вначале по Беспокойному океану, а потом по Зелёному морю. Качка и морская болезнь высасывали душу и лишали сил, а желудок так и норовил вытолкнуть обратно любой съеденный кусок пищи. От безделья начались драки и поножовщина среди тех, кто ещё мог стоять на ногах, а не валялся пластом в трюмах. Не все добрались до южного берега Катувеллании: человек сто пошли на корм рыбам.

Мучительным оказался и путь к ставке герцога Редмундского, расположенной в двух сотнях миль к северу от берега. Командиры целыми днями беспощадно гнали отряды, отчего начали дохнуть лошади. Феокрит молился на своего Грома, чтобы тот сдюжил, ведь оставшиеся без коней солдаты, не имея возможность вернуться домой, были вынуждены прислуживать в обозе, чего никому не хотелось.

Когда же нэосская конница соединилось с основанными силами, начались дожди, и армия герцога Редмундского увязла в коричневом болоте дорог. Каждая миля теперь давалась с неимоверным трудом, люди и животные стали простужаться.

Феокрит никогда не был на войне, и лишь понаслышке знал, каково это. Он предполагал, что будет трудно, но не догадывался, насколько. Тяготил даже не сам поход, а та безумная пустота и серость, что вымораживали и выскребали все эмоции из промокшего и продрогшего тела. Люди надрывно кашляли и слабели, многие сдавали. Одно дело — болеть дома у натопленного камина, другое — на чужбине, среди раскисших полей, расхлябанных дорог, под дождливой скверной, посланнойкаким-то недовольным божеством, решившим изничтожить род человеческий. Такова была война. Война с ненастьем, с холодом, с болезнями. Война с лужами и дорогами, которые стали судьбой каждого, кто оказался вплетён в это нелепое шествие в никуда. Ни славы, ни геройства, ни почестей. Феокрит даже не знал, доживёт ли до битвы или протянет ноги в придорожной канаве, скопытившись от простуды или иной хвори.

Но нашлась в этом бессмысленном превозмогании и положительная сторона: трудности сближали людей, сковывая бойцов, впервые увидевшими друг друга пару месяцев назад, чуть ли ни родственными узами. Даже Трюгге, который поначалу был на ножах с Кассием и который искренне полагал, что все южане — жулики и пройдохи, теперь не испытывал злобы ни к Кассию, ни к другим иноплеменникам, вместе со всеми сидел у костра, ел со всеми из одного котла и слушал россказни Мегасфена. Разговорчивостью рыжебородый северянин не отличался, тем более он плохо знал язык, и было сложно понять, что у него на уме. Но враждебности он больше не проявлял.

Копыта лошадей чавкали по склизкой жиже. Дождь стучал по паромасляной ткани плащей и предательски пробирался под одежду. Сквозь сизую пелену измождённой мороси едва просматривались неровные очертания горизонта. По обе стороны дороги бурел лес.

— Ну же, клячи, сдохли что ли? — поторапливал Антип. — Или на прогулку вышли? Поживее, шевелимся.

Десятник не отличался добротой к подчинённым, а дождь сделал его до невозможности раздражительным. Антипа в отряде никогда не поминали хорошим словом, за спиной так и вообще кляли на чём свет стоит. Не лучше солдаты относились и к другим офицерам. Единственный, кто заслуживал редкое скупое одобрения, был капитан Леон, что командовал тетрамерой, в которой служил Феокрит. Это воин имел солидный боевой опыт, и пусть он был из гейтаров, но к временщикам, в отличие от коллег, относился по-человечески, без обычного, свойственного гейтарам, презрения. На подчинённых не орал, расправой за любую оплошность не грозил, да и перед начальством выслужиться не старался.

А другие старались. Леон подчинялся бригадиру Маркусу — вот тот был просто одержим жёсткой дисциплиной и идеей великой армии. Как и остальные командиры, Маркус служил в гейтарах, он отпахал в наёмных войсках лет десять, но в гвардию его не взяли, что, видимо, засело тяжёлой досадой в солдатской душе, и с одной стороны, озлобило, а с другой — заставляло пуще усердствовать перед вышестоящими. Было мало приятного попасться под горячую руку Маркуса — последними словами обзовёт, а то и затрещину даст. Он часто любил выстроить свою бригаду для внезапной проверки, и тогда молодые и неопытные, как правило, получали взбучку за небрежность, да и «старикам» попадало. Одним словом, солдаты его боялись и ненавидели.

Да и не понимали они такой строгости. Наёмники-временщеки были в большинстве своём народ вольный: захотят — наймутся, захотят — поедут по домам. А тут — дисциплина и муштра. Капитан Леон понимал солдат, Маркус и другие офицеры — нет. А потому и не любили они временщиков. И пусть временщики — люди храбрые и лихие, но очень уж независимый характер они имели, трудноуправляемый. Те, кто считали себя настоящими солдатами, таких презирали. Ибо армия — это не бандитский притон, армия — единый организм, все члены которого должны служить общей цели и чётко выполнять свои функции. Именно так рассуждал Маркус, отчитывая подчинённых за небрежность и своеволие, приправляя наставления крепкой бранью и унизительными эпитетами в адрес бойцов.

А над Маркусом стоял друнгарий Ясон — человек грозный и нетерпимый. Придирался он в основном к своим бригадирам и капитанам, оставляя простых солдат на съедение офицерам низшего звена. Но не дай боги было провиниться так, чтобы это дошло до друнгария. Друнгарий не орал и не отчитывал, нравоучения не читал, друнгарий наминал солдатам бока своими здоровенными кулачищами и выбивал зубы. А если он решал наказать плетьми, то назначал не, как обычно, дюжину для острастки, а не менее тридцати. Из тетрамеры, в которой служил Феокрит, к Ясону попал один парень, подравшийся с десятником, так у него после встречи с друнгарием, лицо превратилось в котлету и нос скривился на бок. Вот и приходилось простым наёмникам терпеть любые издевательства своих десятников, дабы не нарваться гнев старших офицеров.

***

Впереди показалась деревня. Посреди поля серели штук десять хижин.

— Остановимся там, — решил Антип, — кто язык местный знает? Ты, Феокрит, вроде кудахчешь по ихнему? Переводить будешь.

Если бы селяне вовремя увидели приближение вооружённого отряда, они убежали бы в поля и леса, но жители слишком поздно заметили опасность. Феокрит наблюдал, как те прятались по домам, запирали двери и закрывали заслонки на окнах.

Антип огляделся, нашёл двор, где имелись стойла, и приказал загнать туда лошадей, оставив сторожить старого наёмника Юстина, у которого на щеке расползся уродливый шрам — след вражеского копья, и во рту отсутствовали почти все зубы. Молодого Варда и северянина Трюгге десятник послал наблюдать за дорогой, а остальных повёл к ближайшему дому.

Удары кулака Антипа сотрясли дверь, и стены задрожали от громогласного: «Открывай, сучье отродье!» Когда испуганный хозяин высунул на улицу нос, десятник оттолкнул мужчину и вошёл внутрь. Наёмники проследовали за ним. Запах дыма с порога бил в нос. В помещении было душно и темно, мерцала лучина, тлели угли в очаге, вокруг царило нагромождение хозяйственного инвентаря и кухонной утвари, в углу расположился насест, и по комнате бегали куры, которые с кудахтаньем бросились прочь от вошедших. Посреди помещения стояли стол и лавки, а рядом — широкая лежанка, одна на всю семью. Пара пацанят, да молодой селянин с глупой физиономией сидели на ней и испуганно таращились на солдат.

В доме было тепло и сухо, и Феокриту показалось, что пристанище это — есть величайшая награда за все тяготы пути.

Солдаты расселись за столом.

— Скажи ему, — обратился к Феокриту десятник, — мы из армии герцога Редмундского, нам и нашим лошадям нужна еда. Если всё сделают, как велю, останутся целы, никого не тронем.

Феокрит перевёл.

Хозяин послушно закивал и отправил парня кормить лошадей, а двух пацанят — в хранилище за продуктами. Сам же принялся суетиться у очага. Феокрит видел, как дрожали руки мужчины и как губы его шевелились в беззвучной молитве.

А Феокриту было хорошо. Он уже не помнил, что значит крыша над головой и огонь в очаге. Тесная, прохудившаяся палатка, где жили одиннадцать человек, давно набила оскомину, а теперь забытые ощущения возвращались приятной расслабленной негой. Ещё сильнее он радовался домашней еде вместо баланды, которую готовил бригадный повар, и когда комната наполнилась запахом мяса и овощей, Феокита разморило. Захотелось скинуть тяжёлую кольчугу и намокшую стёганку, улечься на мягкую соломенную кровать и забыться сновидениями. В этот миг жизнь простого земледельца, который каждый день возвращается с полей в свой тёплый уголок, где его ждали жена и детишки, где на очаге кипела похлёбка, а за стеной в хлеву лениво мычала и блеяла скотина, показалась не такой уж и плохой.

Когда наёмники набили брюхо, десятник снова обратился к Феокриту:

— Спроси, где быбы. В деревне, одни мужики, что ли?

— Нету, ушли, — развёл руками хозяин, — в замок пошли повинность отдавать.

— Чего брешешь? — рявкнул Антип. — Куда спрятал, сучья морда? Говори, а то сам найду.

Поднявшись с места, десятник втащил из ножен меч и вплотную приблизился к напуганному до смерти хозяину:

— Ну?

— Нет, не надо, прошу, — залепетал тот, — умоляю, господин, не трогайте нас!

— Что бормочет? — обернулся к Феокриту Антип.

— Просит не трогать его, — пожал плечами Феокрит, а потом добавил: — Думаю, бабы в амбаре прячутся.

Ему не хотелось, чтобы пролилась кровь этого человека, который предоставил компании, пусть и не по доброй воле, кров и пищу.

— Ты сюда думать что ли приехал? — усмехнулся Антип, — ну если такой умный, так пойди и найди.

Первым делом Феокрит с лучиной в руках осмотрел соседнее помещение. Это был пристроенный к дому длинный сарай, в котором содержались пара овец, свиньи и корова. В дальнем углу находилось хранилище, заставленное бочками и ящиками. Пол был дощатый, и Феокрит сразу смекнул, что под ним вырыт погреб. Люк обнаружился быстро. Феокрит довольно хмыкнул, высморкался и, откинув крышку, поднёс к дыре лучину. Снизу на него смотрели три пары испуганных глаз.

— Выходи, — велел Феокрит, стараясь говорить как можно мягче.

Сидящие внизу не пошевелились.

— Выходи по-хорошему, — повторил он грубее, — а то сам спущусь.

Послышалась возня, и из подвала вылезла полная, с обрюзгшим лицом селянка лет сорока — вероятно, жена хозяина, за ней выбрались две испуганные девушки. Одна была совсем юной, лет двенадцать-тринадцать, друга — постарше. Обе — весьма упитанные. Народ в этих плодородных краях худобой не страдал.

Всех троих Феокрит вытолкал в жилое помещение. Когда мужчины увидели девушек, глаза их загорелись. Столько времени наёмникам приходилось жить в суровой мужской компании, и они так скучали по женской ласке, что при одном виде представительниц прекрасного пола, исходили слюной. Разумеется, при армии имелись прачки, да и шлюхи постоянно таскались за войском, но по сравнению с оравой воинов их было немного, да и услуги их стоили немалых денег. Куртизанки драли в три дорога, и не каждый наёмник желал спускать на них заработанные средства. Вот и получалось, что женским обществом наслаждались по большей части офицеры, а простой солдат, как всегда, оставался не у дел. Ходили, конечно, разговоры, будто некоторые парни предавались утехам друг с другом, но на такое были готовы далеко не все.

Антип подошёл к девушкам и оглядел их с ног до головы, затем схватил старшую и поволок к кровати.

— Прошу, господин, — залепетал хозяин, — не делайте нам зла, мы простые люди, мы не противники вашего герцога.

Полная женщина бросилась было к Антипу, но тот с силой отпихнул её.

— Так, вы потом, — сказал десятник солдатам, — вначале я.

Девушка не сопротивлялась, сознавая безнадёжность борьбы, она казалась послушной куклой в грубых солдатских руках. Десятник спустил свои штаны — многие нэосцы вопреки моде ходили по варварскому обычаю в штанах — и, нагнув девушку, задрал ей платье.

Женщина же схватила младшую девку, забились с ней в угол, будто надеясь спрятаться, и отвернувшись, тихонько подвывала от страха.

— Заткни эту курв, — прикрикнул Антип, не отрываясь от дела, — настроение портит.

Феокрит стоял у входа, сложив руки на груди и молча ненавидя десятника, от происходящего ему становилось мерзко на душе. Другие солдаты сидели за столом, так же бросая злобные взгляды в сторону Антипа. Сколько Феокрит себя помнил, он никогда не насиловал дочерей на глазах родителей. Антип же делал это не только под носом безутешных отца и матери девушки, но и на виду у подчинённых, делал это неспешно, как бы демонстрируя своё превосходство. Феокрита это коробило. Коробили несчастный вид отца семейства и запуганная мать, что была не в силах вымолвить слово, и только беспомощно прижимала к себе дочь, раздражало надменное поведение десятника. Люди наподобие Антипа Феокриту были омерзительны. Такие любили подчеркнуть своё главенство, унижая подчинённых. Такие часто становились преступными главарями или владельцами торговых корпораций. Феокрит ненавидел их, а потому предпочитал держаться подальше, как от наёмной работы, так и от крупных банд, где неизменно приходилось прогибаться под подобного «десятника». Вот и сейчас Антип сношал девушку-селянку, а Феокрит ощущал себя так, будто насилуют его самого.

Закончив дело, десятник натянул штаны и повелительно осмотрел подчинённых:

— Кто желает, давайте, только быстро. Скоро выдвигаемся.

Девушка лежала тихо, боясь пошевелиться, по её щекам катились слёзы.

— Я лучше вот эту возьму, — Кассий встал из-за стола и схватил младшую, оттащив её от матери.

— Почему это ты? — вскочил с места толстый верзила Ферсит. — Почему?

— Действительно, — подхватил Мегасфен. — Тут все равны, почему ты должен первый её сношать? Так не пойдёт.

— И что? — заупрямился Кассий. — Я первый её занял, значит валите лесом. И хватит умничать, Морда.

Завязался спор, наёмники обступили Кассия, который никак не желал выпускать добычу из рук.

— Так подите в другую хату, — возмущался он, — последняя баба на деревне что ли? Тут ещё вона сколько домов!

Феокрит стоял в сторонке и наблюдал, скривив рот в брезгливой усмешке и временами почёсываясь и сморкаясь. Приятели ему сейчас казались жалкими и нелепыми в своих попытках оприходовать бедную деревенскую девочку. Как стадо шакалов, они налетели на нетронутую львом-десятником добычу. У них не было ни капли гордости и самоуважения.

— Баста служивые, — гаркнул Антип. — Нам пора.

— Ты что это, командир? — опешил Кассий. — Я, значит, её первый взял, а они… Я не согласен. Почему…

— Можешь своё несогласие засунуть себе в жопу, — Антип с мечом наготове подошёл к наёмникам. — Распоясались. Тут тебе что, городской совет, что ли, обсуждать твоё несогласие? Я приказал выдвигаться в путь — значит выдвигаемся.

Кассий было хотел возразить, но тут в дверь влетел молодой Вард.

— Господин десятник! — пытаясь отдышаться, проговорил он. — Сюда скачет отряд!

— Сколько их? — спросил Антип

— Я… Не сосчитал.

— Дубина стоеросовая — вот кто ты. Ладно, все — по коням. Уходим, быстро, быстро!

Бойцы тут же забыли о разногласиях и бросились на улицу, к лошадям, и вскоре они уже гнали по лужам, беспокойно оглядываясь назад. В деревню въезжал большой отряд. Несколько стрел упали в грязь рядом с копытами лошадей наёмников. Надо было торопиться.