Боги великой пустоты. Книга 2. Безумие (СИ)

Глава 15 Ардван III

— Когда же это закончится, — бурчал под нос Ардван, — по такой погоде не то, что воевать — нос из дому не высовывать бы.

Лошадь графа понуро шлёпала по бесконечной луже, следом ехали дружинники, завёрнутые в плащи. Вода лилась с неба, стекала по одежде и попонам и падала в вязкую кашу, бывшую когда-то дорогой. Впереди сквозь дождливую завесу проглядывали очертания повозок, они с вразвалочку катились по мерзкой жиже и периодически застревали. Ардван смотрел на эту картину и вздыхал: никогда ещё на его памяти военные походы не выглядели таким бесславным, унылым шествием, в которое затяжной дождь превратил начало этой кампании. Небо возненавидело людей, и обрушило на них свою кару сразу, как только те тронулись в путь, и уже несколько дней нависало непреодолимым проклятьем над головами солдат, катафрактов и обозной прислуги.

Тысячи всадников и пеших воинов, тысячи телег с провиантом и амуницией ползли по дорогам, обращённым в водянистую топь, промокая насквозь, простужено кашляя и кляня судьбу. Войско графа теперь было частью этой огромной человеческой массы, что шла на юг к своей священной цели.

Ардван имел некоторое представление о составе королевской армии, хотя точную численность всех родов войск, наверное, не знал даже сам Железноликий. Одних только катафрактов собралось семь тысяч, а вместе с ними шли толпы кнехтов, наёмников и оруженосцев, которых считать никто даже не собирался. Отдельным отрядом ехали две тысячи монахов-воинов, выделенных орденом для истребления ереси. Крупные же города Королевства прислали пешее ополчение, которого было в районе трёх тысяч человек. Итого в армии находилось единовременно не менее двадцати пяти тысяч бойцов, и это не считая двадцати требушетов и пятидесяти катапульт с инженерами, а так же несметного полчища обозной прислуги. Ардван просто не представлял себе, как такая масса народа может куда-то организованно идти. Тем не менее, люди шли. Шли тремя параллельными дорогами, заполонив многие мили бесконечными вереницами повозок. Само собой, дождь не помогал сохранять целостность священного воинства, и бойцы разбились небольшими группами, стараясь держаться своих лордов. Сопровождали же королевскую армаду многочисленные травники и лекари с пиявками и целебными зельями, дорожные шлюхи, торговцы с передвижными лавками, да бродячие проповедники, возвещавшие пришествии Тьмы и конец времён.

Но не только непогода заставляла графа нервничать. Упорно ходили слухи, будто за войском следуют катафракты-мертвецы, которых постоянно кто-то видел то тут, то там. Ардвану они не попадались, тем не менее, боевой дух солдат от подобных вестей падал, настроение в отрядах было подавленным, множились случаи дезертирства. Не помогали даже ежедневные проповеди мобадов, которые пылкими речами и чтением Книги Истины вдохновляли людей во время привалов.

Очередная стоянка. Слуги начали раскладывать шатёр у придорожной лесополосы, и Ардван уже предвкушал возможность в тепле и сухости растянуть на кровати изнывающее тело. Но пока люди возились с тентом, граф решил проехаться вокруг своего войска и проверить, не потерялся ли кто.

Больше всего доставляли беспокойство наёмники. Прошло каких-то несколько дней с момента выхода из Марибкурга, а трое уже бежали, прихватив с собой оружие и кое-какое продовольствия. Сэр Лефмер — старый воин со шрамами на лице, один из двоюродных братьев Ардвана, как мог, держал людей в повиновении, нередко угощая их зуботычинами, но солдаты довольнее от этого не становились.

Когда Ардван подъехал к наёмникам, сэр Лефмер наблюдал, как те вытаскивают две завязшие в луже телеги. Бойцы, измазанные с ног до головы, с руганью толкали повозки и волокли под узды упирающихся лошадей.

— Новых бежавших нет? — спросил Ардван.

— Нет, — ответил сэр Лефмер. Голос его был хриплым и ворчливым, — а вот у графа Снорри сегодня двоих повесили — поймали гадёнышей.

Снорри Белый со своими людьми следовал сразу же за Ардваном, стараясь держаться вместе с родственником. С ним ехал ещё одни Рёнгвальд — граф Рагенбьёрн. Снорри не обманул насчёт силы Рёнгвальдов: оба графа в поход выставили почти тысячу катафрактов.

— А наших не поймали? — поинтересовался Ардван.

— Без понятия, может, кто и схватил.

— А с этими что? — граф кивнул на телегу, в которой под навесом лежали несколько наёмников.

— Заболели, милорд, в животе боли, не могут в седле ехать.

— Но вчера ещё здоровы были.

— А сегодня — уже нет.

Арвдана и самого ломало от непогоды: спина и суставы разболелись так, что престарелый лорд ворочался ночами напролёт не в силах забыться сном. Но и у остальных дела были не лучше. Коленопреклонённые старались не показывать виду, но Ардван-то знал: от сырости страдают все без исключения. И не только от сырости — понос тоже изнурял людей. В пути то и дело кто-то соскакивал с лошади и бежал в поле, чтобы опорожниться. По обочинам тянулись кучи экскрементов, а на привалах нос закладывало от запаха испражнений. Ардван пока держался — что-что, а уж желудком он обладал крепким. Впрочем, граф знал: рано или поздно его тоже настигнет эта напасть.

А вот барон Тунберт страдал сразу от всего: его и лихорадило, и поносило, и с суставами он мучился. Весь вчерашний день бедный барон плашмя валялся в телеге. Сегодня он всё же взобрался на лошадь, но был бледный как поганка. Проезжая мимо, Ардван поинтересовался самочувствием, на что тот лишь недовольно пробурчал что-то — от обиды Тунберт так и не оправился. Граф знал обидчивую натуру барона и старался вести себя деликатно и вежливо с этим человеком. Но у всего есть предел — лебезить перед подданным он не собирался.

Проехавшись вдоль дороги, Ардван понял, что не находит отряд барона Рамбрехта. Стал расспрашивать встречных, но те лишь пожимали плечами: коленопреклонённых в основном заботило, как бы своих людей не растерять, на других внимания не обращали. Только один из дружинников седовласого барона Ратигиса смог сообщить нечто полезное: он утверждал, будто отряд Рамбрехта отстал ещё днём. Решив выяснить, что стряслось, Ардван пришпорил коня, и тот в тяжких думах о тщетности бытия пошлёпал по грязи в обратном направлении — столь вожделенный отдых откладывался для них обоих. Но не успел граф отъехать от своих повозок, как встретил запыхавшегося оруженосца барона Рамбрехта. Парнишка, гнал лошадь изо всех сил и выглядел очень взволнованным.

— Милорд, — воскликнул он, — господина схватили. Очень нужна ваша помощь.

— Кто? — Ардван так и замер в полном непонимании.

— Апологеты. Обвиняют в ереси.

— Ты в своем уме, парень? — граф вскинул верх брови.

— Истину говорю, милорд! Барон очень просил вас приехать, он — в клетке!

Ехать пришлось долго: апологеты вместе с монахами-воинами шли милях в пяти позади отряда Ардвана. Путь осложняли застрявшие посреди дороги телеги и скопища народу, копошащегося в грязи, будто стадо свиней.

Монашеский орден огромным станом раскинулся посреди поля. Телеги с клетками, где содержались заключённые, стояли на окраине под охраной нескольких монахов-воинов. На одиноком дереве по соседству весели два солдата. Ардван проехался телег, ища Рамбрехта; оказалось, тот сидел в отдельной клетке, закрывшись от дождя плащом, и даже не заметил подъехавшего всадника. Поднял голову, только когда Ардван окликнул его.

— Милорд! — проговорил барон с возмущением. — Меня схватили, будто разбойника! Это произвол! Какое они имеют право меня здесь держать?

Ардван был недоволен таким обращением со своим подданным, недоволен он был и тем, что всё ещё вынужден торчать под дождём.

— Что случилось? — спроси он у монаха-стражника, который в сером, перепачканном грязью сюрко, расхаживал возле клеток. — Кто распорядился заточить моего человека? А ну выпусти немедленно.

— Нельзя, — ответил воин, — я выполняю приказ.

— Чей приказ?

— Приказ апологета Арьябурзина.

— Где он?

Монах указал в сторону центра лагеря, где среди скопища мелких платок раскинулся большой серый шатёр. Ардван пришпорил коня. Оруженосец Рамбрехта последовал за ним.

Подскакав ко входу, где под широким навесом ютились несколько слуг, граф спрыгнул с коня, вручил поводья оруженосцу и вошёл внутрь. Пять мобадов в белых одеждах расположились за столом, попивали вино и что-то неторопливо обсуждали. Это и были апологеты, которых дастур Бахрам назначил блюсти порядок и чистоту веры в королевской армии.

— Где мобад Арьябурзин? — с порога спросил Ардван.

— С кем имею честь говорить? — плешивый апологет с мясистым красным носом изучал его пристальным цепким взглядом.

— Я — граф Ардван Нортбриджский. По какому праву моего человека посадили в клетку? Кто распорядился?

— Вы, верно, насчёт молодого барона, — догадался плешивый мобад, — он был схвачен за богохульство и подлежит суду.

— Что за ерунду ты несёшь? Барон Рамбрехт — честный хошедарианин. Какие к нему могут быть претензии?

Мобад сцепил руки в замок и, вызывающе уставившись на графа, начал объяснять:

— Может быть, оно, конечно, так, как вы говорите. Да вот только дела барона Рамбрехта Прямого заставляют подозревать обратное. Сегодня на дороге произошёл пренеприятный инцидент, а именно: наши братья, что мирно шли выполнять дела Господни, подверглись грубости и унижениям со сторону барона Рамбрехта. Барон Рамбрехт назвал наших братьев вражьими отродьями и произнёс бранные слова в адрес Всевидящего и Хошедара. Но и это не всё. Позже Барон Рамбрехт нанёс ущерб слугам наших братьев, сломав одному челюсть, а другому отрубив пальцы на руке.

Ардван выслушал эту речь в некотором недоумении, а затем заявил:

— Если вы будете предавать суду любого, кто произносит бранные слова, то вам придётся арестовать каждого солдата в войске и судить их до следующего пришествия Тьмы. А за слуг, я уверен, барон заплатит пару золотых в качестве компенсации. Какие ещё могут быть претензии? Требую освободить моего человека немедленно!

— Сие есть пустые рассуждения, милорд, — проговорил апологет тоном, нетерпящим возражений. — Существует закон, и преступивший его, подлежит суду.

— Так значит, не желаешь по-хорошему?

— Милорд, вы не имеете права нам препятствовать. Если же продолжите упорствовать, придётся арестовать и вас.

— Что ж, думаю, король будет иного мнения.

Выйдя из палатки, Ардван снова оказался под опустошённой серостью дождливых капель. Первым делом он вернулся к клетке, дабы расспросить о случившемся самого барона. Что именно он устроил заваруху, сомневаться не приходилось: Рамбрехта не зря кличали Прямым, Ардван знал, сколь бесхитростен и упрям был этот молодой человек. Если он с чем-то не соглашался, то редко молчал, даже когда стило придержать язык за зубами. А вот в правдивости слов апологета граф сомневался, а потому, прежде чем идти к королю, стоило узнать версию другой стороны.

Барон поведал следующее. Конфликт действительно имел место, и начался он с того, что люди барона сцепились со слугами братьев-монахов, неизвестно по какой причине оказавшиеся вдали от своего отряда. Поводом для ссоры стала телега с имуществом братьев, которая застряла посреди дороги и мешала проезду. Когда же Рамбрехт решил выяснить, в чём дело, монахи потребовали извинений. Барон не стерпел подобной наглости и послал братьев «в задницу Всевидящего», заодно отпустив несколько бранных слов в адрес ордена, после чего на глаза возмущённых монахов барон велел своим бойцам столкнуть повозку на обочину. Вот только монахи не смирились с оскорблением и попытались остановить людей барона. Завязалась потасовка, Рамбрехт вступился за своих. Одному храмовнику он ударил по лицу кулаком в кольчужной варежке, а другому — шлёпнул клинком по руке, выбив у того тесак. Однако по заверению барона, все пальцы у слуги остались на месте.

— И что, я теперь должен из-за проклятой телеги в клетке мокнуть? — возмущался Рамбрехт. — Эти глупцы застряли, а мне их полгода ждать надо было?

Ардван вздохнул:

— Монахи совсем зарвались. Но и тебе следовало сохранять рамки приличия. Моё графство и так славится маловерием, а ещё ты богохульствуешь и бьёшь храмовников. Что ж, молись, чтобы недоразумение получилось замять.

Длинный летний день клонился к вечеру, сырея дождливыми сумерками. Проезжая мимо сбившихся в кучу солдатских палаток и шатров знати, Ардван с грустью смотрел на них и на людей, спрятавшихся под навесами и старающихся согреться кострами из сырых веток. Завидовал им, досадуя на то, что до сих пор вынужден мокнуть, и что какая-то дорожная ссора доставляла так много проблем.

На счастье, лагерь королевской дружины, посреди которого красовался огромный разноцветный шатёр Годрика Железноликого, был недалеко.

Король по своему обыкновению возлежал на подушках, а рядом за столом сидел всё тот же сухопарый старик — дастур Бахрам, который, казалось, ни на шаг не отходил от монарха. У лежанки Железноликого толпились ещё пара придворных, в том числе невысокий человек с крупной лысеющей головой и резвыми глазами — герцог Сноутон. Ардван рассказал о случившемся со слов барона Рамбрехт, опустив, впрочем, несколько неприглядных деталей, и потребовал уладить недоразумение.

К удивлению, король не проронил ни слова.

— Ваше Сиятельство, — обратился к Ардвану дастур назидательным тоном, — дело, с которым вы пожаловали к нам, весьма серьёзное, и его невозможно уладить в личной беседе. Совершенно необходим беспристрастный суд. Если ваш человек словом и действием оскорбил служителей Хошедара — это преступление, которое карается изгнанием от очей Всевидящего со всеми последствиями оного. Единственная возможность этого избежать — чистосердечное покаяние. Оно и только оно смягчит наказание.

— Ваше Величество, — Ардван проигнорировал дастура, решив всё же достучаться до короля, — это якобы преступление — лишь мелкий дорожный конфликт, коих из-за погоды в последние дни случается великое множество. Не кажется ли вам, что излишне раздувать из сего происшествия трагедию? Люди устали, напряжены, а впереди ждут дальний путь и многие сражения. Разумно ли добавлять им лишних тягот, особенно из-за таких мелочей?

— Граф Ардван, — произнёс король скучающим тоном, — понимаю ваше негодование. Но дело касается Господа нашего Хошедара и священной веры нашей — нельзя легкомысленно относиться к таким вещам.

— Понятие разумности тут не уместно, Ваше Сиятельство, — объяснил дастур Бахрам, — ибо разум наш помыслами своими служит Врагу. Есть закон Всевидящего, и мы должны ему следовать. Суд состоится сегодня же — сегодня же будет вынесен вердикт.

— Я чту Всевидящего и пророка Его Хошедара, — заявил Ардван, — и мои бароны тоже. Но речь идёт не вопросах веры, а о людских дрязгах, к которым применимы совершенно иные законы. Барон Рамбрехт заплатит компенсацию воинам, чьим слугам был нанесён ущерб — так положено по закону.

— Видимо, вы не до конца чтите законы Всевидящего, — повысил голос дастур, — ибо не понимаете того, что ежели в «человеческих дрязгах», как вы выразились, участвуют служители Господа, значит, задета честь святой Хошедарианской церкви, а значит, и устои веры нашей попраны. А вы так самоотверженно защищаете богохульника, который сотворил сие, что это наводит на нехорошие мысли. Разговор окончен, граф, советую поспешить, дабы вразумить вашего человека прежде, чем кара Господня обрушится на него.

Поняв, что бесполезно упорствовать, Ардван откланялся. Он знал, чем грозит изгнание от очей Всевидящего. Изгнанный лишался имущество и всех прав, а так же двух пальцев правой руки. Таким образом, он превращался в изгоя, обречённого на бесконечные скитания и всеобщую ненависть, и несчастному оставался только один выход: покинуть родные края и уйти к язычникам. Имущество же, включая земельные угодья и всё, что есть на них, передавалось в собственность хошедарианской церкви, и Ардван чуть за голову не схватился, подумав об этом. «Всюду лапы свои тянут! — ругался он про себя. — Мало нам наместника в замке! Эдак однажды мы все под пятой Отца-покровителя окажемся».

Когда Ардван вернулся к Рамбрехту, тот сидел в прежней позе. Завидев графа, барон встрепенулся, а в глазах его мелькнула надежда.

— Я разговаривал с королём и дастуром. Ты должен покаяться на суде, — сообщил граф.

— Ни за что! — возмутился Рамбрехт. — В чём я виноват? В чём каяться?

— Ты понимаешь, что в ином случае тебе грозит изгнание?

— Плевать! Я не стану унижаться перед кучкой этих…

— За языком следи, — перебил его Ардван и покосился на монаха-стражника. — Ты готов потерять всё из-за мелкой ссоры? Поумерь юношеский пыл и обратись к голосу разума. Что станет с твоей семьёй? В каком положении окажутся твои наследники? Ты подумал? Пусть, себя не жалеешь, но у тебя подрастает сын. Хочешь, чтобы он пошёл вербоваться в наёмники, потому что папаша не оставил ему ни земли, ни титула? Стоит оно того? Ладно, эти готовы на пустом месте шум поднять, так хоть ты не будь глупцом. Упрямством ничего не добьёшься.

Терзаясь сомнениями, Рамбрехт уставился в пол клетки.

— Ну? — поторопил его Ардван.

— Хорошо, — недовольно буркнул барон, — сделаю, что просишь.

Уже стемнело, когда Рамбрехта конвоиры отвели на суд в большую серую палатку апологетов. Ардван и несколько подданных барона тоже хотели присутствовать на разбирательстве, но их внутрь не пустили. Недалеко под навесом горел костёр и сидели солдаты, и Ардван устроился рядом, желая хоть как-то согреть озябшие руки. Вымокший до нитки, продрогший и злой, он ждал. Из головы не выходили тревожные мысли, а суставы ныли пуще прежнего и требовали покоя.

Суд закончился на удивление быстро. Когда Рамбрехта вывели, тот смотрел в землю, а на скулах его ходили желваки. Он покаялся, но покаяние далось ценой больших внутренних усилий. Ардван знал, что сейчас этот гордый молодой человек презирает себя и ненавидит лютой ненавистью всех тех, кто принудил его к позору. Наказание смягчили: теперь Рамбрехту не грозило изгнание, зато ему предстояло обрядиться в рубище и в таком виде отбить пятьсот поклонов перед символом Всевидящего, а кроме этого — выплатить ордену три сотни золотых.

Рамбрехта раздели до нижней рубахи, напялили на него грязные лохмотья и поставили его перед железным оком, которое возвышалось на шесте посреди лагеря. Два монаха следили за исполнением наказания. Смотрел и Ардван. Скрепя сердце он взирал на то, как молодой барон раз за разом падает на колени пред глазом Всевидящего, что равнодушно наблюдал за страданиями раба Своего, который сегодня изничтожал гордыню и попирал свои честь и достоинство сапогом непреклонного здравомыслия. Смирение постылой лужи под ногами чавкало сочувствием, и одинокий фонарь в ночи сопереживал опальному барону тусклым, изнывающим от холода пламенем. А вокруг в дождливой черноте стояли угрюмые силуэты — дружинники и слуги Рамбрехта.

Когда экзекуция закончилась, молодой барон даже шагу не мог ступить, колени его распухли, и он без сил плюхнулся в грязь. Слуги и дружинника тут же бросились нему, подняли, накрыли плащами и понесли в лагерь. Ардван видел их лица и готов был поклясться, что в эту минуту каждый из них ненавидел и монахов, и апологетов, и всю хошедарианскую церковь.

В свой шатёр Ардван пришёл усталый, разбитый, продрогший до костей. Его знобило, а суставы ломало, будто в пыточной камере. Но не до отдыха было. Он тут же послал к Рамбрехту личного лекаря и вызвал к себе казначея Балдреда. Низкорослый, коренастый барон с густыми бровями и засаленными длинными волосами вскоре стоял перед графом. Это был верный и набожный человек, один из немногих подданных, кто не выказывал недовольство походом, свято веруя в праведность предстоящей войны.

— Жаль, что такое случилось с молодым бароном, — сказал он, — впрочем, в адрес слуг Божьих не стоит распускать язык — всем это известно. Мы идём на священное дело, нельзя, чтобы Всевидящий покинул нас.

— Ох, барон, — вздохнул Ардван, — так-то оно так, да только ты, похоже, не хочешь видеть, что вокруг творится. Нехорошо это, нехорошо. Церковь перегибает палку, а честные воины попадают под удар. Или, может, меня прижать пытаются?

— Что ты хочешь сказать? — нахмурился Балдред.

— Что хочу сказать? Да чтоб ты оплатил триста золотых из моей казны за барона Рамбрехта.

— Милорд, ты уверен? У нас с собой не так много золота, а поход может затянуться.

— Знаю, барон. Делай, что говорю.