Боги великой пустоты. Книга 2. Безумие (СИ)

Глава 14 Монтан I

Четыре лошади устало топтали копытами каменистую тропу. Путники уже который день пробирались через высокогорные районы Лопокарии, оставляя за спиной долгие мили опасных склонов и серпантинов. Скоро должны были начаться мёртвые земли, а сразу за ними — Катувеллания. В сопровождении трёх своих последователей — Кенэя, Нефсефея и Хирона — Монтан двигался к заветной цели.

Очередная деревенька показалась среди скал. Каменные домики мирно почивали вдали от дороги на зелёном склоне. Но оттуда не слышались человеческие голоса и детский плач, не шёл дым от очагов и люди не занимались повседневными делами — там никого не было. Лишь в каком-то амбаре надрывно мычала корова, словно оплакивая своих хозяев.

— Уже шестая деревня, — произнёс Кенэй. — Тут тоже эпидемия. Все вымерли.

Добравшись до развилки, Монтан свернул с главной дороги и погнал лошадь вверх по склону к домам, спутники последовали за ним. Когда подъезжали, заметили мужчину с повязкой на лице, который копал у себя во дворе яму. Завидев всадников, тот прервал своё занятие, долго смотрел на приближающихся незнакомцев, а потом воткнул лопату в землю и замахал руками.

— Уходите! — крикнул он. — Кто бы вы ни были, не ехайте сюда. Тут «короста».

Так местные называли пришедшую в горы эпидемию. Кожа больных вначале покрывалась коричневой сыпью, а к четвёртому дню затягивалась бугристой коркой. Человек, поражённый недугом, ощущал тошноту, слабость, корка трескалась и сочилась гноем, и больной, теряя силы, умирал. Немногим удавалось выжить: в шести деревнях таких везунчиков оказалось меньше, чем пальцев на обеих руках, и совсем редко попадались те, кого хворь не тронула. Умершие же были повсюду. Селения пустели, люди теряли близких, а потом сами отдавали душу небесам, страх и смерть летали над горами.

Но путники «коросты» не боялись. Монтан никогда ни чем не болел, а его последователи твёрдо верили в чудодейственную силу божественного посланца. Однажды он вылечил от простуды Хирона, и теперь троица не сомневалась, что и от любого другого недуга они будут избавлены мановением руки юного целителя.

Игнорируя предупреждение, Монтан подъехал ближе, и перед ним предстала полная картина происходящего. Мужчина был не один: рядом сидел женщина, склонившись над двумя завёрнутыми в саван телами. Нижнюю часть её лица тоже закрывала повязка. Женщина бросила мимолётный взгляд на заезжего путника, и Монтан увидел ту неизмеримую глубину горя, что поселилось в её глазах. С недавних пор он начал обращать внимание на человеческие глаза, и всё чаще подмечал в них страдание. Он изучал страдание. Оно было разным. У одних оно прорывалось безутешными рыданиями, у других выливалось в гнев и опустошающую, бессильную злобу, у третьих — забиралось глубоко внутрь и там свербило пылающей бездной. Женщина относилась к последней категории: она ушла в прострацию и заперлась в своём горе, отстранившись от внешнего мира.

— Эпидемия? — спросил Монтан.

— Да, — мужчина снова взял лопату, — все деревни по этой дороге поразила «короста». Не останавливайтесь ни в одной, пока не доберётесь до Катувеллании, если только хворь не добралась туда первее. А теперь уходите. Тут больше никого нет.

Очередная скорбь. Монтан давно стал подмечать её, и чем дальше, тем больше. Она переполняла мир, и куда бы он ни шёл, везде видел одно и то же. Не находилось такого уголка на земле, где бы люди не страдали. От болезней и голода, от несправедливости и неудовлетворённости судьбой, от рук себе подобных, от своей же глупости, в конце концов. Не имея сил избежать этого, они становились игрушками нелепого случая, жертвами вездесущих потерь, подстерегающих на каждом шагу. Такова была суть их безумного и бессмысленного существования, порождавшего всё новые и новые беды. Словно насекомые, они копошились в муках безобразного бытия, а потом уходили в пустоту, растворялись в чёрной вселенской бесконечности, оставляя после себя лишь боль новых поколений с такой же отравленной судьбой. Монтану тоже грозила утрата — утрата силы, и уйти от этого он не мог. С каждым днём юноша слабел, всё труднее давался контроль над собственным организмом, всё тяжелее становилось лечить. То, что он испытывал в настоящий момент, тоже можно было назвать страданием — болью неизбежности грядущего. «Вот он, недуг, который поразил всё человечество, — думал Монтан, — никто от него не спасётся». Молодого целителя тоже пожирал этот недуг, тайком пробирался в его разум, уничтожал медленно и безжалостно.

— Господин, прояви милосердие, исцели этих несчастных, — шепнул Кенэй.

— Мы не можем задерживаться, — сказал Монтан. — Иначе вовек не доедем. Этим бедным людям воздастся, а мы должны спешить.

Путники развернулись и поскакали обратно к дороге. Ещё совсем недавно, каких-то пару месяцев назад, вылечить заражённых Монтан мог без лишних усилий, но сейчас такие, казалось бы, несложные действия стали утомительны, они требовали слишком много концентрации и внутреннего напряжения. Это выматывало, и теперь юный целитель старался не заниматься врачеванием без крайней на то необходимости.

Путники скакали дальше по пыльному каменистому тракту, позади осталась очередная мёртвая деревня.

— Немощь — вот та эпидемия, что давит этот мир, — сказал Монтан, когда они отъехали подальше. — Немощь и страдания.

— Но почему Хронус не избавит от них людей? — спросил Хирон.

Этот человек постоянно задавал вопросы. Как правило, Монтан отмахивался стандартными, заученными фразы, но со временем скептицизм всё сильнее овладевал Хироном, ответами он не удовлетворялся, и спрашивал одно и тоже помногу раз. Хирона переполняло сострадание к окружающим, он не понимал, почему в мире так много несчастий и полагал, что Божий посланец должен всё разъяснить.

Монтан же не ведал сочувствия. Мир ему казался нелепым, а страдания человеческие напрасными, но он им не сопереживал. Он знал, в чём причина, но ему не было дела до судеб несчастных, и он никак не мог взять в толк, зачем мучиться самому при виде чужих горестей. Разумным казалось избежать неприятных ощущений, но люди часто поступали неразумно. Монтана не понимал их, у него тоже имелись вопросы, но он не мог их задать своим спутникам, а потому целыми днями лишь тем и занимался, что размышлял над человеческой природой. За последние месяцы юноша узнал многое о людях, многое ощутил на собственной шкуре, но сострадание пока оставалось явлением для него непостижимым. Оно было повсюду, оно побуждало Кенэя просить исцелить больных, а Хирона — задавать каверзные вопросы, но проникнуть в его суть не представлялось возможным.

— Страдания даются не Хронусом, — сказал Монтан, — они происходят от того, что люди не могут очистить разум от суеты.

— Но почему?

— Потому что у них нет сил.

— Но как обрести силу?

— Освободиться.

— Но почему Хронус не может помочь людям? Для чего нам эта жизнь, полная мучений? Зачем Он послал нас сюда? В чём Его великий замысел? Господин, скажи, неужели ты считаешь, что мы не можем понять этого?

От вопросов Хирона уходить становилось всё труднее. Он копал глубоко, пытаясь добраться до истинного, сокровенного знания, а возможно, даже сомневался в своём молодом учителе, не веря, что тот в самом деле посланник Хронуса.

— Замолчи, — цыкнул Кенэй, — твои вопросы слишком навязчивые, прояви уважение.

Кенэй часто одёргивал своего любознательного товарища, когда тот начинал докучать Монтану, Кенэй был верным последователем. Этот лысый человек с жиденькой бородёнкой благоговел перед юношей и, похоже, не испытывал ни малейшего сомнения в его божественном происхождении, он видел вселенскую мудрость в каждом слове Монтан, и был предан до гроба. С ним было просто.

Третий же, Нефсефей — высокий худощавый мужчина с кислой физиономией — всю дорогу молчал, говорил крайне редко и лишь по делу. Однажды на привале, когда он отлучился за дровами для костра, Кенэй рассказал его историю. Оказалось, пять лет назад у Нефсефея умерла жена, в которой тот души не чаял, а сразу после этого разорилась его мастерская по пошиву одежды, и ему пришлось в одиночку воспитывать сына, живя на грани нищеты. Некоторое время мужчина занимался наёмной работой, кое-как перебиваясь со дня на день, распродал имущество, влез в долги. Наконец удача улыбнулась ему, он опять занялся ремеслом, и дела пошли в гору, но тут новое несчастье обрушилось на голову: сын скоропостижно скончался от неизвестной болезни. И тогда Нефсефей замкнулся в себе, стал искать смысл своего существования, перестал приносить жертвы прежним богам и, в довершении, присоединился к хронитам, проповедь которых слышал в городе. Перед тем, как отправиться в путь, он продал лавку, а на вырученные средства купил лошадь, снаряжение для дальней дороги и короткий меч, с коим умел худо-бедно управляться. Монтан не ведал помыслов Нефсефея. Казалось, тот шёл за юношей, просто потому что хотел куда-то идти, потому что в Нэосе его преследовали воспоминания, и он бежал от своего горя, хватаясь за жалкую соломинку надежды, чтобы не сломаться окончательно от бессмысленности собственного бытия. Возможно, он верил в Монтана, возможно — нет. Об этом Нефсефей не распространялся.

Впрочем, Монтану не было дела до проблем своих спутников. Они помогали ему в дороге и решали бытовые вопросы, и его это вполне устраивало.

Дорога серпантином спускалась вниз, и вскоре перед взором всадников раскинулась зажатая между двумя горными кряжами зелёная долина, на дне которой тонкой прожилкой извивалась река. Небольшая деревушка, окружённая сельскохозяйственными угодьями, примостилась на берегу её, а впереди, на склоне горы, усталым великаном сидела древняя крепость, наблюдая за тем, что творится внизу. Стены и угловатые массивные башни располагались в два яруса, а над ними возвышалось здание с колоннами и лепниной — дворец неизвестной архитектуры, чем-то напоминающий хоромы нэосской знати. На галереях стен виднелись фигурки стражников — крепость была обитаема.

— Замысла нет, — вдруг произнёс Монтан.

— Что ты хочешь сказать, Господин? — спросил Хирон после короткой паузы.

— Ты спрашивал, каков замысел, — напомнил юноша. — Я говорю: его нет.

— Но для чего Господь всех нас создал?

— Акт творения бессмысленен. Он есть, потому что есть, и понятие смысла к нему неприменимо. То, что вы называете смыслом, существует только в человеческой голове, оно порождено пленом вещей и эмоций, в котором вы находитесь. У чистого сознания может быть ничего подобного.

Воцарилось молчание, последователи обдумывали услышанное.

— Но в книге Истины сказано совсем другое, — осторожно возразить Хирон.

— Да помолчи ты уже, — одёрнул его Кенэй, — просто твоим умом это не постичь. Внимай лучше великую мудрость.

— Хватит меня затыкать! — не выдержал Хирон. Затем он и обратился к Монтану: — Господин, не гневайся на мою назойливость. Мои намерения чисты, я многое не понимаю, но хочу понять, я жажду знать истину.

— Да мало ли, что ты там жаждешь, — разозлился Кенэй, — какое ты вообще имеешь право требовать? Скажи спасибо, что господин делится с тобой мудростью. И вникай! Только портишь всё своими неуместными разговорами.

— Хватит! — остановил их Монтан. — Не надо ссориться. Однажды вы всё поймёте. Хирон, ты говоришь, будто в Книге Истины написано другое. Но кто это писал, ты знаешь? Легенда утверждает, что — сам Хошедар, но это не верно. Её написали такие же последователи, как и вы. Они многого не понимали и часто ошибались. А теперь замолчите, мне надо побыть в тишине.

Путники свернули с дороги и направились к воротам замка, к которым вёл длинный мост, перекинутый через ущелье. Вблизи стало понятно, что крепость находится в плачевном состоянии: стены обветшали, а у дворца половина окон были заколочены досками. Монтан подъехал к закрытым ворот. Солдаты на стене, как и жители заражённых деревень, носили повязки на лицах.

— Тут болезнь, — крикнул страж с воротной башни, — проваливайте, если жизнь дорога — здесь вас ждёт смерть. В деревню, что внизу, тоже не ходите. Там тоже все мертвы. Коли путь держите в Катувелланию, ступайте сразу к ущелью в объезд.

Монтан не послушался совета. Съехав по серпантину, он направил лошадь прямиком к прибрежному поселению. Решил, что если деревня пустует, там можно переночевать.

После многодневного пути через пустынные скалы, долина показалось настоящим садом изобилия. Дорога петляла между коренастыми дубами и клёнами, временами выползая на залитые светом лужайки, временами уходя в тень. Деревья раскинули над головой сочную зелень, в которой путались солнечные лучи, щебет птиц и стрекотание кузнечиков услаждали слух. Окружающий мир был переполнен жизнью, что кружила в безудержной, неугомонной пляске. Но когда путники подъехали к деревне, стало понятно, что среди этого праздника жизни обосновалась смерть.

Здесь ничего не говорило о человеческом присутствии, люди исчезли, оставив после себя брошенные хозяйственный инструменты, да странный запашок, доносимый ветром со стороны большого яблоневого сада, где виднелась высокая каменная постройка. К ней Монтан и направил лошадь. Подъехав ближе, он понял, что это обычное хошедарианское святилище, старое, с неоштукатуренными стенами и большим глазом, выложенным мозаикой на фасаде. Монтан велел спутникам ждать неподалёку, а сам спешился и вошёл внутрь.

В мрачном помещении стояло тошнотворное жужжание мух и пронзительный смрад закладывал нос. Пол был завален большими серыми свёртками со следами засохших крови и слизи. Монтан присел над одним и откинул тряпку. На юношу смотрело синюшное лицо молодого мужчины, сплошь покрытое коричневой коркой, из трещин в которой до сих пор сочился гной.

— Всевидящий покарал нас, оставил без Своего милосердия, — прозвучал слабый хриплый голос из угла.

Монтан оглянулся. Он не сразу увидел привалившегося к стене человека в белой мантии с вышитым на груди глазом. Лицо и руки мужчины тоже покрывала гноящаяся короста, он был очень слаб, но продолжал цепляться за тонкую, обглоданную экзистенциальными крысами, нить жизни. Монтан встал и, перешагивая через тела, подошёл к нему.

— Почему? — спросил юноша.

— Кто знает, — прохрипел мобад. — Быть может, из-за того, что мы отказались участвовать в Его войне, когда нас призывал Отец-покровитель. Быть может, ещё чем согрешили. Сейчас это уже не важно. Сейчас мы все мертвецы, и думать надо лишь о том, как бы спасти наши души от тьмы преисподней, — священнослужитель закашлялся, — или хотя бы побыстрее сдохнуть. Прояви сострадание, малец, прикончи меня.

— Сострадание, — проговорил юноша, вспомнив недавние размышления, — что это такое?

— То, чего Всевидящий к нам больше не испытывает. Ты странный и вопросы у тебя странные. Почему ты не уходишь? Не боишься что ли? Или ты из тех везунчиков, кого болезнь обошла?

— Да, я не болею.

— Значит, тебя Всевидящий миловал, а нас — нет. Не знаю, чем ты заслужил такую честь, впрочем, мне уже всё равно. Ступай с Богом, малец, дай умереть в покое или добей. Если ты грабитель, можешь брать что хочешь, хотя тут нет ничего ценного. Всё одно, мёртвым это не нужно, мертвецы не служат молебны.

— Я не грабитель, — казал Монтан.

— Мне всё равно… — мобад тяжело дышал, на лице его застыла маска боли.

— Ты разочарован?

— Я устал, — проговорил мужчина и снова закашлялся. — Оставь меня в покое. Что стоишь как истукан? Али нет своей дороги?

Монтан молча смотрел на мобада, пытаясь постичь его страдания, и тут внутри будто что-то оборвалось. Сердце Монтана сжалось, а на душе стало тяжело от осознания того, что на его глазах в муках гибнет человек, почти такой же, как и он сам. По всей видимости, мобад не сделал ничего дурного, что заслуживало смерти, он был лишь ещё одной игрушкой в руках неумолимой судьбы и безумного случая. Как и все, кто лежал тут.

И тогда Монтан присел рядом и попытался сконцентрировать мысли. Сам не понимал, зачем это делает: никакой выгоды он с того не имел. Было тяжело, но Монтан не сдавался, он хотел облегчить чужие страдания, хотел сбросить с душевный этот бессмысленный груз. И когда он закончил, мобад почувствовал себя лучше.

— Странно, — промолвил священнослужитель, — очень странно. Ты… излечил меня? А может, ты посланник Всевидящего, явившийся забрать меня на тот свет? Так хорошо стало, будто смерть приходит. Не понимаю.

Монтан тоже испытал облегчение: больше не было того невнятного, внезапно объявшего его, душевного дискомфорта. «Сострадание. Ещё одна сторона нашей жизни, — подумал он, — я постиг её. Как это странно…» Он ещё на йоту приблизился к пониманию человеческой природы, стал ещё больше похож на людей вокруг, стал ещё слабее…

— Нет, это не смерть, — сказал Монтан, поднимаясь на ноги, — это сострадание. Перешагивая тела, он направился к выходу.