Боги великой пустоты. Книга 2. Безумие (СИ)

Глава 28 Монтан III

В армии короля, как оказалось, были не только солдаты и вооружённые до зубов катафракты, готовые класть жизни за своих сеньоров. Значительную часть выступивших в поход составляли те, кто имел к войне весьма опосредованное отношение, но без кого не обходилась ни одна военная кампания. Врачи и травники, везущие мази, припарки и зелья, торговцы со всевозможным скарбом, полезным в солдатском быту, ремесленники всех мастей и даже публичные женщины, которые удовлетворяли несколько иные потребности королевской армии — все эти люди увивались вокруг священного воинства, как мухи вокруг навозной кучи. На привалах они разворачивали вдоль дорог свои лавки и мастерские, стараясь устроиться поближе к лагерям лордов и наёмников, и мельтешили между солдатскими палатками в поисках клиентов.

Прошло уже несколько дней с тех пор, как Монтан влился в ряды нонкомбатантов. Как и прежде, он промышлял врачеванием, но лечил теперь по-другому, предпочитая не тратить на целительство остатки своей силы. И хоть денег это приносило не шибко много, на еду и мелкие нужды хватало. Он держался с группой торговцев и ремесленников, что ехали милях в двух позади королевской дружины.

По пути к войску Монтан приобрёл телегу, кое-какие инструменты, травы и посуду, спустив на это последние деньги. Он знал, как изготовить прочищающие желудок настойки, некоторые дезинфицирующие и жаропонижающие средства. Тем и торговал. Когда присоединился к войску, мельком подсмотрел, чем занимаются прочие бродячие лекари. Немало удивился тому, что многие из них не имели представления даже о дезинфекции ран, да и кровопускания при любой болезни тоже вызывали недоумение. Разумеется, Монтан отказался от этого метода, чем заставил других усомниться в своей компетенции. Пациентов же отпугивал, главным образом, молодой возраст юного целителя. Зато цены Монтан назначил самые низкие, и только тем держался, еле сводя концы с концами.

А ещё, в отличие от коллег, Монтан не бегал по лагерю и не навязывал никому свои услуги, предпочитая свободное время проводить в созерцании, отстранившись от окружающей действительности. И хоть на привалах ни на миг не прекращались гам и суета, постоянно по соседству возникали ссоры и драки, Монтан научился абстрагироваться от происходящего. Он мог часами просиживать в телеге где-нибудь под деревом, созерцать окружающий мир и ни о чём не думать, обретая внутренний покой и концентрацию. Ему было хорошо в такие моменты, а порой на короткие мгновения он возвращался к почти забытому состоянию свободы и безмятежности разума.

Нефсефей по-прежнему следовал за Монтаном, помогал в делах и имел с этого небольшую долю. Помимо прочего, Нефсефей вспомнил о своём ремесле и занялся починкой одежды, что оказалось весьма востребовано в походе. Присутствие этого молчаливого спутника не беспокоило Монтана: Нефсефей не приставал с навязчивыми вопросами, не заставлял соответствовать своим убеждениям и взглядам — он просто делал, что должно, и не лез в душу, а в свободное время сидел, погружённый в мысли.

Сегодня погода стояла тёплая. Войско второй день не двигалось с места, и Монтан, загнав телегу под сень листвы придорожного леса, как обычно, с блаженным видом сидел рядом в траве, обретая внутреннее безмолвие среди царившего вокруг гама. Нефсефей устроился на облучке телеги и латал дыру в солдатской стёганке.

По дороге туда-сюда сновали воины и торговцы, изредка проезжали знатные господа в богатых одеждах и, как правило, в сопровождении слуг. Тут было много благородных, ибо в замке в двух милях к югу отсюда остановились король со своими приближёнными; нередко попадались и монахи в серых рясах — монашеский орден тоже обосновался поблизости.

— Монтан, дорогой, ты опять пытаешься уйти в свои мысли? — пристала к юноше знакомая куртизанка Хелис, проходившая мимо. — Научи и меня: слишком уж у тебя счастливое лицо в такие моменты. А то в последнее время всё нервничаю, нервничаю… вот сыпь на коже опять какая-то пошла. Ну что за напасть! Всё не ладно. А на тебя смотрю, и сразу хорошо на душе становится.

— Этому тяжело научиться, — сказал Монтан, — скоро у меня тоже перестанет получаться.

Хелис была молодой женщиной, высокой, с острым, худощавым лицом, изрытым оспой. Они с Монтаном подружились практически с первого дня его пребывания в войске короля. Хелис тогда навязалась ему — пришлось воспользоваться её услугами. Он думал, общество другой женщины отвлечёт от мыслей о Лаодике и от той неуёмной тоске, которая не оставляла его последние два месяца, но это не помогло: с куртизанкой Монтан не чувствовал того, что испытал тогда в Нэосе.

Тем не менее, Монтан и Хелис продолжили общаться, точнее сказать, общалась Хелис, а Монтан стал благодарным слушателем, который часами мог безропотно выносить сумбурную болтовню куртизанки. Поначалу это докучало, но постепенно он привык, и чрезмерная разговорчивость женщины перестала раздражать. Имелась в этом и своя польза: благодаря Хелис Монтан быстро оказывался в курсе всего, что происходит в войске.

Но была ещё одна причина не прогонять назойливую куртизанку с её пустой трескотнёй: однажды Монтан понял, что слушая, он помогает ей. Женщине требовалось выговориться — даже от такой ерунды ей становилось легче на душе. Становилось легче и Монтану, когда он чувствовал это. Помогая людям, он обретал особую радость, неведомую прежде. Перед Монатном открывалась ещё одна сторона человеческой сущности, и сторона эта являлась столь же неотъемлемой частью людского бытия, как несправедливость и страдания.

— Монтан, дорогой, ты опять пытаешься уйти в свои мысли? — пристала к юноше знакомая куртизанка Хелис, проходившая мимо. — Научи и меня: слишком уж у тебя счастливое лицо в такие моменты. А то в последнее время всё нервничаю, нервничаю… вот сыпь на коже опять какая-то пошла. Ну что за напасть! Всё не ладно. А на тебя смотрю, и сразу хорошо на душе становится.

— Этому тяжело научиться, — сказал Монтан, — скоро у меня тоже перестанет получаться.

Хелис была молодой женщиной, высокой, с острым, худощавым лицом, изрытым оспой. Они с Монтаном подружились практически с первого дня его пребывания в войске короля. Хелис тогда навязалась ему — пришлось воспользоваться её услугами. Он думал, общество другой женщины отвлечёт от мыслей о Лаодике и от той неуёмной тоске, которая не оставляла его последние два месяца, но это не помогло: с куртизанкой Монтан не почувствовал того, что испытал тогда в Нэосе с Лаодикой.

Тем не менее, Монтан и Хелис продолжили общаться, точнее сказать, общалась Хелис, а Монтан стал благодарным слушателем, который часами мог безропотно выносить сумбурную болтовню куртизанки. Поначалу это докучало, но постепенно привык, и чрезмерная разговорчивость женщины перестала раздражать. Имелась в этом и своя польза: благодаря Хелис Монтан быстро оказывался в курсе всего, что происходит в войске.

Но была и ещё одна причина не прогонять назойливую куртизанку с её пустой трескотнёй: однажды Монтан понял, что слушая, он помогает ей. Женщине требовалось выговориться — даже от такой ерунды ей становилось легче на душе. Становилось легче и Монтану, когда он чувствовал это. Помогая людям, он обретал особую радость, неведомую прежде. Перед Монатном открывалась ещё одна сторона человеческой сущности, и сторона эта являлась столь же неотъемлемой частью людского бытия, как несправедливость и страдания.

— Ой, как же такое может произойти, — всплеснула куртизанка руками, услышав, что Монтан теряет силы, — и ты, верно, расстроен? Бедненький Монтан! Знаешь, а ну его в преисподнюю, никуда ты от этого мира не денешься. Тут тоже неплохо. Вот я, например… — из уст куртизанки потёк длинный монолог. Хелис принялась рассказывать о том, как вчера купила у торговца очередную безделушку. Она постоянно хвасталась своими приобретениями: то красивый шарфик, то ажурная подвеска, то забавная статуэтка — каждый раз было что-то новое. И ей непременно хотелось поделиться с кем-то этими пустяковыми радостями — наверное, единственными в жизни дорожной шлюхи. А Монтан и не возражал.

— Всё-таки, хорошо, что у меня есть такой друг, как ты, Монтан, — подытожила она, — ты просто душка. Единственный мужчина, который может вытерпеть мою болтовню. Дай я тебя поцелую, — с этими словами она присела чмокнула юношу в щёку, а тот в ответ улыбнулся.

— Эге, заболтала тебя совсем Хелис, — послышался басовитый голос сапожника Манриха, ещё одного приятеля Монтана. — Будь осторожен, бабы тебя так опутают своими чарами, что и сам себя потеряешь.

Это был весёлый, простодушный мужичок, уже не молодой, но ещё полный сил и задора; его обувная мастерская в виде двухколёсной повозки расположилась возле передвижной амбулатории Монтана. Сапожник с первой встречи проникся симпатией к юному целителю, и теперь они держались вместе. Манрих тоже любил поболтать, постоянно хохмил или делился жизненной мудростью, вменив себе в обязанность наставлять молодого приятеля. Сейчас добродушный сапожник сидел на маленькой переносной скамейке рядом со мастерской и чинил башмак.

— Ну Мани! — притворно надула губы Хелис. — Хватит меня смущать. Мы с Монтаном друзья, верно? Не, ну я, конечно, от кавалера такого не отказалась бы, но Монтану разбила сердце заморская красотка, и он теперь по ней скучает, правда? И я совсем бессильна, не смотря на все мои чары.

— Так что тебя заставило уехать от неё? — спросил Манрих, который тоже был в курсе похождений Монтана. — Нэос! Подумать только, это же торговая столица мира! Самый богатый город на земле, и ты свалил в эту дыру месить грязь с солдатнёй? Э, будь я на твоём месте, хрен бы меня сюда заманили.

— Пришлось, — сказал Монтан, — там тяжело. И не так хорошо, как говорят. Бедных много, богатых — единицы. Конкуренция.

— Да, — вздохнул Манрих, — бабам нужны богатенькие. Верно, Хелис? Вы же на монету падки. А конкуренция — она везде. Вон лекарей тут скока! И думаешь, они все хорошо знают своё дело? Да хрена лысого! Шарлатаны! А люди им монету несут.

— Многие их методы не эффективны, — согласился Монтан.

— Вот видишь! А ты сидишь, в небеса пялишься. Тебе надо поживее быть, поактивнее. Услуги свои предлагать. А то совсем разоришься, не ровен час, да по миру пойдёшь. Если не вертеться — ничего не выйдет.

Думая над словами сапожника, Монтан засмотрелся на дорогу. В это время вдоль торговых и ремесленных повозок шли три лохматых, бородатых солдата в грязных стёганых одеждах. Завидев их, Хелис вспомнила, что надо не только болтать, но и деньги зарабатывать, и поспешила к ним. Монтан наблюдал, как куртизанка увивалась вокруг этой троицы, по-всякому предлагая себя. У Хелис дела шли не очень: с каждым днём у солдат становилось всё меньше золота и серебра, доходы падали. А владелец дорожного борделя, с которым она ехала, требовал нести больше денег. Хелис выкручивалась, как могла.

Солдаты отпускали едкие шутки в адрес настырной куртизанки, а потом одному из них — здоровому увальню с разрезанной губой — надоело, и он в сердцах обругал Хелис последними словами и оттолкнул. Женщина упала — солдаты захохотали.

Чего только не встречал Монатан на пути! И уж конечно, он не раз видел, какие гадости делают друг другу люди. Прежде он негодовал, когда чувствовал к себе несправедливое отношение, но с недавних пор понял, что от этого страдают многие. Сильный обижал слабого, богатый гнобил бедного. Унижения и оскорбления являлись неотъемлемой частью общества, как рука или нога — частью организма. При дворе ли знатного сеньора, в походном лагере или в городской сутолоке — несправедливость царила везде. И чем сильнее Монтан сопереживал окружающим, тем больше видел её вокруг, и тем тяжелее было наблюдать подобные ситуации. Он был не в состоянии что-то исправить: никакая сила не могла заставить людей мыслить и вести себя иначе.

А ещё Монтана знал, что и сам в скором времени станет бычным беспомощным человеком, как Хелис или Манрих — беззащитным против бед этого мира, слабым и неимущим. Такого мог обидеть даже простой солдат, не говоря уже о богачах или знатных господах, для которых подобные люди были, что насекомые под ногами. Но люди-насекомые привыкли жить с этим, они впитали сей порядок с молоком матери, приспособились выживать под пятой сильных. Они умели терпеть, а у Монтана внутри всё клокотало от возмущения, когда он сталкивался с очередной несправедливостью.

Увидев, как солдат оскорбил куртизанку, Монтан поднялся с земли, направился к троице лохматых бородачей, и глядя в глаза тому, кто толкнул Хелис, приказал:

— Извинись.

— Чего? — солдат скорчил презрительную мину.

— Извинись, — повторил Монтан.

Все трое недоумённо переглянулись.

— Извинись, — Монтан не сдавался.

— Извинения хочешь? Вот тебе, — солдат с порезанной губой ударом широченной ладони приложил юношу так, что у того аж в глазах заискрило, и в следующий миг Монтан обнаружил себя лежащим на дороге. Лицо горело, из носа бежала струйка крови.

«Убить», — пронеслась в голове мысль. А солдаты уже шагали дальше, обсуждая меж собой зарвавшегося юнца и посмеиваясь. К Монтану подбежала Хелис и стала осматривать его лицо.

— Ну зачем же ты так, Монтан, дорогой, — затараторила она, — всякое бывает. А эти и убить могут. Неужто из-за меня полез на них? Глупенький. Не надо за шлюху вступаться — доля наша такова.

В глазах Хелис Монтан видел заботу. Люди не только унижали и гнобили друг друга, некоторые умели сочувствовать. Впрочем, встречалось это нечасто.

А Монтан не мог прекратить думать о солдате, который унизил его и Хелис. Смотрел ему вслед, чувствуя, как душу переполняет ярость. Монтан сосредоточился. И тут верзила схватился за живот, застонал и упал как подкошенный, кряхтя и корчась от внезапно нахлынувшей боли. Остальные двое переглянулись, развели руками и присели рядом с сослуживцем, пытаясь разузнать, что случилось.

— Врач! Тут есть врач? — крикнул один.

Монтан же в сопровождении Хелис вернулся к телеге. Лицо распухло, он смочил тряпку в воде и приложил к щеке. Хелис суетилась, желая хоть чем-то помочь своему заступнику, а Манрих укоризненно покачал головой и прочитал очередное наставление. Нефсефей же только хмыкнул, не отрываясь от работы.

А солдаты, узнав, что Монтан — врач, уже тащили к нему под руки своего друга, изнывающего от болей в животе.

— Слыш, ты, — рявкнул один из них, — человеку плохо, сделай что-нибудь.

— Он умирает, — сказал Монтан, не глядя, — ничем не могу помочь.

Солдат приблизился к юному целителю и схватил за ворот рубахи.

— Ты чо из себя возомнил? Да я тебе зубы повышибаю, сопляк. Не ты ли, случаем, на моего друга порчу навёл? Странный ты какой-то. Колдун, может? Так я тебя своими руками вот на этом ветке вздёрну.

— Отпусти, — Монтан смотрел солдату в глаза.

Хелис увивалась рядом, но встрять боялась, не желая попасть под горячую руку, а Монтан продолжал таращиться на недруга, и чем дольше смотрел, тем солдату становилось страшнее.

Монтан не знал, почему его взгляд иногда оказывает на людей такой гипнотическое воздействие. Это происходило спонтанно, само собой, когда накатывала злость, и контролировать это Монтан не мог.

Солдат, не выдержав взгляда, отпустил юношу и попятился назад.

— Пошли отсюда, — сказал он приятелю, — нехрен с ним связываться. Доложим, кому следует, пусть разбираются. Он — колдун, как пить дать.

Вокруг столпились уже столпились зеваки. При слове «колдун» люди заволновались, некоторые поспешили уйти, другие с ещё большим вниманием продолжили наблюдать за разборкой. Но ничего не случилось. Солдаты подхватили мучающегося животом сослуживца и удалились прочь, а следом рассеялись и зеваки.

— Как ты это сделал? — удивлялась Хелис. — Он просто так отстал!

— Не знаю, — вздохнул Монтан.

— Ох, не дай Всевидящий, они про тебя слухи распустят! — забеспокоился Манрих. — Так тебя все пациенты будут за милю обходить. А ещё тут, недалеко, ставка апологетов — они на такое падки. Ох, не дошло бы до беды. Зря полез, парень.

— Мне всё равно, — сказал Монтан и, усевшись в прежнюю позу, ушёл в себя, стараясь забыть о неприятном происшествии.

А вскоре Хелис уже сидела рядом и плакала. Обычно она была весёлой и задорной девушкой, вот только за весёлостью её копились обиды от перенесённых оскорблений. Копились долго, по чуть-чуть, а потом прорывались в жалобах и слезах. Случилось это не впервой. Монтана раздражали слёзы, ведь они ложились неразрешимым бременем сострадания на его плечи, заставляя, как никогда, чувствовать собственное бессилие, но он не отворачивался от подруги даже в такие моменты, понимая, что нужен ей.

— Я старею, — всхлипывала Хелис, — многие считают меня уродиной. Мне тяжело зарабатывать с такой внешностью. На что мне такая внешность, на что мне эта болезнь? Почему другие красивы и молоды? Почему я такая несчастная?

А Монтан думал о том, зачем покинул обитель. Чем больше проходило времени, тем сильнее он сожалел о содеянном.

— Я многое видел, — произнёс он, — мир полон страданий. Ты не одна такая. Время летит, молодость проходит, наступает немощь. Таков естественный цикл. Каждый сталкивается с этим, каждый страдает. Это неизбежно. Не отчаивайся, в тебе есть то, чего нет во многих, кого я встречал. В тебе есть доброта. Она делает людей лучше, не столь мерзкими, не столь безнадёжными.

— То есть, ты меня считаешь не столь мерзкой? — куртизанка вытирала платком слёзы. — Вот так похвала!

— Когда-то я испытывал к людям только отвращение или равнодушие, но в последнее время часто вижу в них хорошее. И в том числе, это твоя заслуга и заслуга Манриха, и Нефсефея — тех, кто стал мне друга.

Вечерело. К повозке Монтана направлялись вооружённые люди. Пять человек в серых монашеских одеяниях, а один — в белом сюрко с золотым глазом на груди. С ними шёл солдат, с которым повздорил юноша.

— Вот он, — ткнул пальцем солдат. — Клянусь Хошедаром, это колдун. Истинно говорю, он на моего друга порчу навёл.

Человек в белом смерил Монтана взглядом.

— Этот человек заявляет, якобы ты с помощью демонической силы навёл порчу на солдата, от чего тот скончался, — произнёс он. — Помимо этого, ты промышляешь шарлатанством, обманывая людей. А потому ты арестован и должен будешь предстать перед судом апологетов.

— Святой отец, — вступился Манрих, — это недоразумение. Сей добрый юноша ничего такого не делал.

У Монтана же в голове возникла идея.

— Оставь, — остановил он Манриха, а потом обратился к человеку в белом: — Я действительно прикончил того солдата и могу убить любого из вас. Я пройду с тобой, но лишь затем, чтобы ты доложил обо мне королю.

— Взять его! — скомандовал мобад. — Ишь чего захотел! Завтра же поутру предстанешь перед судом и будешь повешен за свои дерзости.

Монахи связали Монтану руки и повели к лагерю ордена, находящегося недалеко от замка, где обосновался король. Снова предстояло столкнуться с апологетами. Первый раз это произошло в Мегерии, когда Монтана хотели судить за ересь. Тогда он убил своих пленителей, сейчас же он не собирался этого делать — замысел был иным.

В лагере монашеского ордена рядком стояли обрешечённые повозки с ожидающими суда заключёнными. Те с интересом смотрели на молодого человека, которого вели к самой дальней, пустой клети.

Монтана затолкали внутрь, и монах повернул в замке ключ. Но не успел он отойти, как с рук юноши спали верёвки, замок открылся, рассыпались петли и тяжёлая, решётчатая дверь отвалилась, с грохотом рухнув на землю. Монах медленно обернулся и застыл, скованный суеверным страхом, в глубоком недоумении наблюдая, как Монтан вышел из клетки. Окружающие на миг остолбенели, а потом… «Демон! Колдун!» — заголосили люди. Кто-то бросился прочь, другие начали читать молитву. Несколько копья тут же уставились в Монтана, а тот, не обращая внимания на суету вокруг, подошёл к бледному от страха мобаду, сопровождавшему его. Бедняга стоял, разинув рот, не в силах пошевелиться.

— Ты доложишь обо мне королю, а я в награду тебя не убью, — произнёс Монатан.

Мобад попятился, бормоча слова из Книги Истины.

— Не с места, — кричали монахи, окружая юношу, и острия копий приблизились к самому его лицу.

— Отойдите, — сказал Монтан. — Мне не нужны ваши жизни.

Затрещало копьё одного из монахов, и переломилось пополам, а Монтан прошёл мимо ошарашенных стражников, и как ни в чём не бывало, уселся у ближайшего костра. Мобад, торопливо скрылся из виду, а монахи обступили Монтана на почтительном расстоянии, держа наготове оружие.

Монтан наблюдал, как пляшет пламя. Чёрные брёвна задумчиво трещали, и хоровод искр улетал в безоблачное ночное небо, превращаясь в звёзды. Монтана окружали вооружённые люди, и стоило им проявить хоть капельку храбрости, пришлось бы туго. Против толпы монахов с копьями он был бессилен, но роль следовало играть до конца. Монтан старался обрести покой, но сердце билось сильнее обычного, и мысли взбудоражено метались в мозгу. Он тоже боялся, как и эти монахи. Многое стояло на кону, самое большее из которого — жизнь. Монтан не хотел с ней расставаться, пусть и осознавал её бесцельность и бессмысленность. Им уже давно владели иррациональные желания.

Подошли пять человек в белых рясах и обступили юного целителя.

— Кто ты такой, и что тебе нужно, — спросил плешивый мобад с красным мясистым носом. — Какой силой ты творишь колдовство и кому служишь? Зачем тебе потребовалось видеть короля?

Монтан казался спокойным, он умел держать страх взаперти. Не отводя взгляда от языков костра, он проговорил:

— Я никому не служу. Какой силой творю — не твоё дело. Мне нужно разговаривать с королём. Среди вас его не вижу. Уйдите прочь.

— Если прикажу, тебя сей же момент насадят на пики, ты понимаешь это?

— А ты понимаешь, что и слова не успеешь вымолвить, как будешь лежать здесь мёртвым? — Монтан поднял взгляд и вцепился им в глаза собеседника. — Благодари Всевидящего, что явился я с добрыми намерениями и никого не желаю убивать. А теперь — прочь.

— Ты думал, я позволь тебе встретится с королём? — пот выступил на лбу мобада — мобад боролся с одолевавшим его страхом.

— Не тебе решать. Железноликий рассудит сам.

Плешивый ещё о чём-то спрашивали, но больше Монтан не проронил ни слова. Он снова смотрел в огонь. Наконец, мобады ушли.

Стемнело, когда в лагерь явилась делегация. Во главе её на крупном коне, покрытом дорогой, расшитой узорами попоной, ехал невысокий человек, половина лица которого в свете факелов тускло поблёскивала позолотой. Рядом скакал надменного вида пожилой, сухопарый мужчина в роскошной белой мантии. Следом ехали воины, облачённые в кольчуги. Несколько всадников обступили Монтана и нацелили на него арбалеты. Монтан продолжал сидеть, как ни в чём не бывало. От нечего делать он веткой чертил на песке произвольные фигуры. На подъехавших он едва взглянул.

Разговор начал пожилой мужчина в белой мантии:

— Встань, юноша, и назови себя. Перед тобой Его Величество собственной персоной.

— Вы сидите в сёдлах, я — на ящике. Пусть так и останется. Меня зовут Монтан.

Среди воинов пробежали возмущённые возгласы, кто-то даже предложил вздёрнуть дерзкого юношу.

— Ты понимаешь, с кем разговариваешь? В своём ли ты уме? — продолжал старик в мантии.

— Я понимаю. Понимаешь ли ты, с кем разговариваешь?

Факелы в руках всадников разом потухли. Лошади испуганно заржали. Испуганный ропот пронёсся над людьми. Монтан продолжал смотреть в костёр.

Король подъехал ближе, и его железный глаз, неведомой силой вращавшийся в позолоченной маске остановился, глядя сверху вниз на юношу.

— Ты — маг, — спокойно произнёс Годрик. В отличие от остальных, он не был напуган или зол, — посмотри на меня, видишь эту часть лица? Когда-то давно у меня при дворе был человек с необычными способностями. Его называли Предвестником Тьмы: он постоянно говорил о Тьме, которая должна скоро наступить. Он сдела мне эту маску. Искусная работа, не правда ли? Но однажды он пропал, исчез, не сказав ни слова, и больше никто его не видел с тех пор. Ты похож на него, говоришь так же, обладаешь таким же даром. Я знаю, ты прибыл с края мира, как и тот, кто служил мне прежде. Ты знаешь моего придворного мага? Где он теперь? Скоро ли наступит Тьма? Прошло уже двадцать лет, а пророчество не сбывается.

— Я не знаю, — произнёс Монтан. — Все мы идём своей дорогой, он пошёл — своей. Тьма наступит, когда наступит. Мы решать это не властны, и не мне этот вопрос надо задавать.

— Постой, но как же те люди, которые двадцать лет назад отправились на север? Про них-то ты знаешь? Они добрались?

— Добрались. Я — один из них. Я родился в пути и умер в пути, а потом был возвращён в мир живых. И вот — я здесь.

Монта смотрел на короля. Цель столь долгого и тяжёлого пути находилась в нескольких шагах. Монтан должен был убить Железноликого и вернуться с триумфом в Нэос. Или пасть от стрел и копий. Но не солдаты с арбалетами его останавливали. Было что-то ещё. Он давно понял, что не хочет убивать короля, он больше никого не хотел убивать. Эта смерть бессмысленна, ведь она не изменит ничего: не вернёт пережитые мгновения счастья или ту, по которой Монтан тосковал, не вернёт сил, она не наделит смыслом его существование и даже войну вряд ли остановит.

— Так зачем ты хотел меня видеть, Монтан? — спросил король.

— Полагаю, ты знаешь, зачем.

— Возможно, и так: мне нужны способности такого человека, как ты. Я готов предложить тебе место при дворе.

— Но Ваше Величество! — строго произнёс старик в белой мантии.

— Довольно, — мягко, но решительно остановил его король. — Достаточно говорить за меня, Бахрам, знай своё место.

— Что ж, — произнёс Монтан, поднимаясь с места, — знай, однажды и я уйду. Уйду, когда путь поведёт меня дальше, уйду так же, как ушёл Предвестник Тьмы. Ну а сейчас… сейчас я принимаю предложение… — Монтан с лёгкой усмешкой на губах сделал полупоклон, — Ваше Величество.