Академия Бикон. Том 1: Дисциплина и Портянки

Глава 38 Интерлюдия. Римские Каникулы II

Сумерки сгущаются. Караван начинает движение назад — все по тем же тропам, через испещренные пулями деревья, воронки недавних боёв, полями из гильз, которые теперь кажутся мрачнее.

Колёса скрипят, мешки с грибами и ягодами глухо бьют по бортам телег. В воздухе — тревожность. Всё вокруг тихо. Слишком тихо.

Борис резко вскидывает руку и поворачивается к отряду:

— СОБРАТЬСЯ!

Не расслабляем булки!

Большая часть караванов гибнет ПЕРЕД выходом из леса!

Именно потому что считают, будто уже всё.

Гул прошёл по колонне.

Бойцы в металлоломной броне напряглись.

Арбалеты подняты, луки наготове, мушкеты с аркебузами заряжены свинцовыми шариками, мачете и копья в руках, щиты — по краям.

Шутки заканчиваются. Рожи насупливаются. Кулаки сжимаются

Роман с Нео снова сидят в телеге — теперь уже на мешках с грибами, как на троне трущобных лордов.

Тряска ощущается сильнее — то ли от дороги, то ли от напряжения.

Нео показывает что-то — жестикулирует коротко, чётко. Смысл понятен Роману без слов.

Он вздыхает:

— Да, наверное…

Ты права. Он нас держит на коротком поводке.

Но пока что… давай не будем рыпаться.

Подыграем ему.

(Пауза.)

Он ведь тоже не бессмертный, знаешь.

Как только ослабит хватку… или если у него под рукой не будет той дамочки…

Он не договаривает. Но оба понимают.

— … мы сможем свалить.

Нео кивает, и делает ещё один жест — вроде как «а если не получится?»

Роман слабо улыбается, смотрит в сторону, где еле-еле виден просвет — врата из леса.

— Да-да…

Но, в любом случае, там не так уж и плохо…

(Он замолкает.)

Пока мы вместе.

Телега трясётся дальше, всё ближе к краю леса.

Ветки снаружи шевелятся, шорохи раздаются всё чаще.

Все напряглись.

Потому что лес ещё не сказал своего последнего слова.

Телеги скрипят. Щиты — сбиты плотнее. Никто не говорит.

До выхода из леса — меньше километра.

И вдруг…

ТРА-ТАТАТА!

Далеко в чаще — автоматные очереди.

Приглушённые крики.

Не боли. Злобы.

Оглушительная смесь команд, ругани, коротких воплей.

Что-то воюет. Или умирает. Или сражается, чтобы умереть достойно.

Весь караван замирает.

— НА ПОЗИЦИИ! — орёт Борис.

Бойцы действуют мгновенно, отточенно, синхронно, будто сто раз репетировали:

Лучники, арбалетчики, аркебузиры с мушкетерами — на телеги!

Фаланга — вперёд!

Первый ряд — щитоносцы с мачете, прижимаются плечом к плечу, подняв импровизированные заслоны из дверей холодильников, обтянутых шкурами гримм кусков дсп, даже крышек от унитазов, покрытых листовым металлом.

Второй ряд — копейщики, выставив свои орудия вперёд, целясь туда, откуда доносится ужасный грохот.

Роман встал первым, Нео — вслед за ним.

Они встают рядом, без слов, будто в последний раз.

В лесу что-то грохочет.

Деревья ломаются, одно за другим, как спички.

Кроны рушатся, птицы разлетаются с воплями.

Шорох листвы превращается в ревущий шквал, сопровождаемый рычанием, будто кто-то ненавидит сам факт того, что ему мешают пройти.

Роман стискивает трость:

— Ну вот и началось.

Нео показывает короткий жест.

Он кивает.

Караван — затаился.

Каждое сердце — будто один удар.

Ожидание.

РЫЧАНИЕ.

ВОЙ.

ХРУСТ.

ТИШИНА.

И…

БАМ!

Ближнее дерево падает с треском.

ВСЕ навели оружие.

ВСЕ смотрят в одну точку.

И все знают — что-то идёт.

С грохотом, как будто рухнула стена, из чащи вылетает оно.

Альфа-Барбатуск.

Чудовище. Кабан, размером с двухэтажный дом, мчится сквозь деревья, разбрасывая их как соломенные стебли.

Его угольно-чёрная шерсть блестит, как закопчённая сталь.

Глаза — алые, яростные, будто два прожектора ада.

На теле — костяная броня, потрескавшаяся, но всё ещё грозная.

В нескольких местах видны огромные раны, кровоточащие и дымящиеся — дело рук военных, но он всё ещё жив, и, судя по рычанию, злее, чем когда-либо.

Он глядит на караван.

Все замирают.

Страх.

Инстинктивный.

Примитивный.

Парализующий.

Даже закалённые бойцы из трущоб, пережившие и набеги, и облавы, и огонь, и смерть товарищей — застыли.

Щиты дрожат. Копья трясутся. У кого-то арбалет выпал из рук.

Борис застыл, его рот открыт, глаза — стеклянные. Не может издать ни звука.

Роман — первый, кто приходит в себя.

Он встаёт в полный рост прямо на телеге, разворачивается к бойцам и скомандовал так, словно это парад:

— ДЖЕНТЛЬМЕНЫ! ПО ТВАРИ — ОГОНЬ!

В этот момент что-то щёлкает в головах.

Кто-то выкрикивает:

— Точно! ОГОНЬ!

— ДАВАЙ!

Полетели снаряды.

Десятки стрел — со свистом в воздухе.

Арбалетные болты — прямые и тяжёлые.

Пули мушкетов и аркебуз — с хлопками, дымом и треском.

Кто-то метает дротики.

Кто-то кидает топоры.

Барбатуск вздрагивает.

Некоторые пули находят цель — несколько небольших алых дырок появляются на теле зверя.

Он вскидывает голову, ревёт так, что трясутся деревья.

Но — стрелы и болты он просто стряхивает.

Они, как комариные укусы, отлетают от толстой шкуры.

Половина снарядов отскакивает от костяных пластин с глухим, неприятным звуком.

И он делает первый шаг вперёд.

Земля дрожит.

Барбатуск делает второй шаг, и земля уже не просто дрожит — она трещит.

Он вскрикивает, рычит, метёт бивнями, вздымает копыта.

Отлетают деревья, летит грязь.

Роман, всё ещё стоя на телеге, смотрит на оружие в своей руке.

Тяжело вздыхает:

— Ага…

Значит, я должен теперь побить его ТРОСТЬЮ, да?

А Нео — своим ЗОНТИКОМ?

Нео фыркает, но глаза напряжены.

Готова бросаться, хоть и понимает — шансов почти нет.

И тут — трещит подлесок.

Шум. Крики. Стрельба.

Из чащи вырываются фигуры — бойцы, в грязной, рваной армейской форме, по виду — как будто лес их сам вылепил из грязи, крови и металла.

На левом плече у каждого — татуировка в виде буквы «К».

В руках — автоматы «Аксель-47» — тяжёлые, как тракторы, надёжные, как гвозди в гроб.

На бегу они стреляют по кабанищу, пули вгрызаются в раны, вызывая визг боли такой силы, что даже вороны с деревьев срываются в панике.

Барбатуск орёт, бьёт копытом, но КРОМовцы уже рядом.

Они не ждут.

Кидаются в бой.

Один — с разбегу вонзает топор в колено твари и барбатуск припадает на одну ногу.

Второй — бьёт копьём в бок и монстр визжит.

Третий врезает кувалдой в пятак и чудище оглушается.

Один вообще запрыгивает на спину и долбит широким ножом в основание шеи.

Барбатуск отбивается — отшвыривает бойцов, но когда кажется, что один из них сломал позвоночник об дерево, вспыхивает барьер.

Их защищает аура.

Ибо все они имеют хоть и малые ее объемы, но она у них есть.

Кто-то из трущобных бойцов ахает, а Борис кричит с уважением:

— Это КРОМовцы! Ща они кабанидзе завалят!

И правда — через секунду КРОМовцы налетают со всех сторон,

кричат что-то неразборчивое, первобытное, будто из древности,

бьют, рубят, кричат, плюют, ругаются — и таки добивают монстра.

Кто-то запрыгивает с топором монстру на шею, кто-то бьет по брюху своим мачете.

Один — вгрызается зубами, просто так, от ярости.

Когда кабан падает, земля сотрясается, а небо будто становится светлее.

КРОМовцы, все в алом, в грязи, в славе,

встают, громогласно долбят себя кулаками в грудь,

издают боевые кличи, похожие на рев приматов,

которых Роман когда-то видел в зоопарке, привезенных из далекого Вакуо.

Он комментирует, как будто смотрит зрелище:

— Да уж…

Эти ребятки просто звери какие-то.

Их бы на арену запустить — так они бы там всех закопали.

И арену тоже.

Нео делает знак — короткий, лёгкий.

Что-то вроде: «А может, пойдём потом в Средний Город?»

Роман усмехается, смотрит в сторону рассвета:

— Да, да.

Обязательно пойдём.

Дома, конечно, хорошо…

Но всё-таки в Среднем Городе мороженое — вкуснее.

Потому что оно там хотя бы есть…

Караван возвращается под багряным небом, окрашенным вечерними сумерками.

Колёса больше не скрипят в тревоге, бойцы разговаривают свободно. В глазах у всех — усталость, но и уверенность:

"Если КРОМ выдвинул своих курсантов на практику — значит, можно крепко спать.

Это всё равно что жить рядом с медведем на цепи — но зато никакие волки не подойдут."

Телеги проходят сквозь ворота, стража только кивком провожает их взглядом.

Внутри — несколько местных встречают кого-то из бойцов, кто-то показывает детям окровавленный клык, кто-то тут же тащит грибы в ближайший склад.

Борис на прощание протягивает Роману руку:

— Ну ты, Роман заходи еще! Как-нибудь еще сгоняем в боулинг!

Роман, склонив голову, отвечает с легкой ухмылкой:

— Обязательно! Надеюсь там кегли нормальные будут а не слепленные как попало местными умельцами.

Борис кивает и уходит к бойцам.

А внутри заведения, вытирая руки о фартук, сидит Мама Чао.

Увидев Романа, она поднимает бровь:

— Ну чё, герой, выжил значит? Заходи ещё, а то без тебя тут скучно.

Роман, с лёгкой улыбкой, облокачивается на старый, скрипучий стол:

— Обязательно. Место-то у тебя — почти как курорт. Только суп странный.

Чао закатывает глаза, фыркает, также облокачивается на стол поближе.

И, пока никто не смотрит, незаметно суёт ему под ладонь маленькую свёрнутую бумажку.

Роман не глядя сжимает кулак, как будто так и было нужно.

Нео в это время ковыряет старую вывеску гвоздиком и делает вид, что не смотрит.

— Ну ладно, — говорит он, отталкиваясь от стола. —

Приятно было повидаться!

Спасибо за чаёк!

Передавай привет своему супу.

Мама Чао улыбается. Очень тихо, почти нежно:

— Береги себя, проказник.

Они отходят от столов. Трущобы остаются позади, в звуках кастрюль, свиста и уличных песенок.

У ворот, под светом старого фонаря, Роман поворачивается к Нео:

— Ну что? Пойдём… сама знаешь куда?

Нео кивает. Снова без слов. Снова — да.

И вдвоём, как всегда, они исчезают в вечернем закате,

топая в сторону Среднего Города,

туда, где шумят улицы, пекут хлеб,

и где, возможно, ждёт что-то большее, чем просто мороженое.

Роман и Нео бредут по мокрому асфальту среди бесконечных вывесок, запахов уличной еды и витрин с манекенами, у которых глаз больше, чем нужно. Повсюду — торопящиеся прохожие, разносчики еды, уличные музыканты.

Они проходят мимо пары нормальных отелей — с мягкими светильниками, коврами у входа и даже зонтиками в стойках. Нео останавливается, прищуривается и бросает на Романа выразительный взгляд.

Роман поднимает руки в оборонительном жесте:

— Что⁉

У нас денег нету сейчас.

Если бы мы могли себе позволить… ну ты понимаешь — подзаработать,

то мы бы уже пили горячий шоколад в пижамах из чистого шелка.

Он закатывает глаза, разворачивается:

— А пока что… будем экономить.

Капсульный отель «SLEEPY-BOX». Переулок, третья улица от проспекта.

Они входят внутрь. Запах — стерильный, почти больничный.

Вокруг — ряды металлических капсул, как лежачие гробы или холодильники для мороженого.

Нео оглядывается и морщится. У входа — торговый автомат с лапшой, чай в пакетиках и «услуги будильника» с лицом робота.

Роман, глянув на карту занятых капсул, засовывает купюры в приёмник оплаты для капсул с номерами «28» и «29».

Панель пищит, крышки открываются с шипением.

— Ну… до завтра, Нео.

(Пауза.)

Комфортный, мать его, уровень.

Нео вздыхает, кивает, снимает курточку, открывает соседнюю капсулу.

Садится внутрь, машет ладошкой, укрывается тонким одеялом и без звука закрывает крышку.

Роман тоже снимает плащ и забирается внутрь своей капсулы.

Клаустрофобно, но хотя бы мягко и тихо.

Он ложится и разворачивает ту самую бумажку, что сунула ему Мама Чао.

Молча читает.

Глаза сужаются.

Челюсть чуть дёргается.

Он шепчет:

— Мда-а-а… как-то это всё запущенно, конечно…

Он убирает бумажку в карман брюк, смотрит в потолок капсулы, долго молчит.

"Ну ничего… будем притворяться образцовыми студентами.

Раз уж начали эту комедию — так давай доведём её до конца."

Он зевает, тянется, выключает свет.

Капсула шипит и закрывается, оставляя за кадром только приглушённое дыхание спящего города.

Ночь. Неизвестное место. Комната в полумраке.

Густая тьма. Лишь свет ночного неба льётся сквозь большое окно, рассеиваясь на полу.

В этом свете едва различим силуэт мужчины, сидящего в массивном кресле — слегка наклонен вперед, руки на столе, лицо скрыто в тени.

Позади него — женщина.

Высокая, с длинными чёрными вьющимися волосами, в черно-красных одеяниях, лицо скрыто под белой маской.

Стоит тихо, будто она не человек, а тень с волей.

Мужчина говорит негромко, почти лениво:

— Что там делал Роман сегодня?

Женщина отвечает ровно, без выражения:

— Просто прогулялся до той вонючей дыры, где ты его и нашёл.

Короткая пауза. Мужчина чуть склоняет голову:

— Вот как… ничего подозрительного он не делал?

Женщина делает шаг ближе, но голос её по-прежнему холоден:

— Вроде нет. Решил устроить себе сафари на гримм. Но его опередили КРОМовцы.

Мужчина хмыкает. Губы едва заметно двигаются:

— Ладно. Приглядывай за ним. Он ведь… скользкий малый.

Пауза.

Женщина колеблется.

Затем впервые проявляет что-то похожее на эмоцию — лёгкую обиду или настороженность:

— … Зачем ты вообще его завербовал?

Мужчина медленно поворачивает голову к окну. Его лицо всё ещё не видно, только профиль в контуре луны.

Он отвечает, тихо, но с оттенком решимости:

— Нам нужны все.

Особенно такие, как он.

И потом…

Пусть лучше он будет на коротком поводке у меня, чем у… сама знаешь кого.

Женщина сжимает кулак. Но кивает:

— Как скажешь.

Она разворачивается и уходит в темноту, растворяясь в ней почти беззвучно.

Силуэт мужчины остаётся один.

Он всё так же сидит в кресле, не двигаясь, глядя в окно,

а за его спиной мерцает огонёк на приборе,

и в комнате слышно только тиканье механических часов и удалённый гул города,

где один ушлый кадет спит в капсульном гробу,

а другие силы уже начали расставлять фигуры на доске.

Металл скрипит, створки капсул открываются одна за другой, словно ряды холодильников вдруг решили проснуться.

Холодный утренний воздух вползает внутрь помещения, напоминая, что за пределами — город, жизнь и запах жареных булочек с соевым мясом.

Роман вылезает из своей капсулы, зевает, потягивается с гримасой облегчения, будто прожил ещё одну жизнь и не умер в процессе.

Глубоко вдыхает воздух и с блаженным сарказмом произносит:

— Ах, свежий утренний воздух!

Слегка отдает плесенью и лапшой быстрого приготовления…

Прекрасно!

Но не успевает он порадоваться, как из других капсул начинают выползать работяги — мужики в помятой униформе, с усталыми глазами, кто с каской, кто с пачкой лапши, кто уже с телефоном у уха.

Шорох, кашель, скрип пола, кто-то пердит в углу.

Роман вздыхает, глаза закатываются:

— Ну вот, начался симфонический оркестр…

Рядом щёлкает створка капсулы Нео.

Она вылезает, зевая, волосы растрёпаны, глаза сонные.

На лице — тот самый «я тебя убью, но потом» утренний взгляд.

Она потирает глазки обеими руками, выглядит моложе, чем обычно, почти по-домашнему.

Роман, глядя на неё, улыбается и говорит с напевной торжественностью:

— Проснись и пой, Нео! Сегодня… мы пойдём за мороженым!

Она моргает. Потом кивает — сонно, но довольно.

И делает жест, который явно значит:

«С тройной присыпкой, как ты обещал.»

Роман смеётся:

— Ну конечно, мадам. Мы же не дикари.

Только сперва — завтрак. А потом — мороженое.

Потому что баланс — он во всём.

И они идут к выходу из капсульного отеля, оставляя за спиной стонущих, трясущихся работяг и утреннюю музыку кипящего чайника у ресепшн-автомата.

Роман и Нео идут вдоль оживлённой улицы — мимо торговцев, ларьков с подгоревшими булками, вывесок вроде «Оригинальные носки из настоящего меха» и уличных музыкантов, играющих на перевёрнутых вёдрах обмотанными шнурами палочками.

Роман задумчиво ковыряет в кармане:

— Мда…

Где бы, как бы, деньгами разжиться-то?

Чтобы мороженое купить, как обещал.

Даи позавтракать тоже не помешает.

Но так, чтобы «кое-кто» не взбесился…

Он почесывает подбородок и глядит в небо:

— Значит, надо, чтобы это был тот, кого грех не обворовать.

Кто-то, за кого и совесть не царапнет, и система не вспыхнет.

И тут они проходят мимо переулка, где пахнет пылью, маслом и жареными сосисками.

Там — трое молодцеватых парней, стрижки под «крутых», кожаные куртки и кожаные перчатки с металлическими пластинками.

Они зажали подростка-школьника — в школьной форме, с ранцем, по виду — какой-то умник, с книжками в руках.

Один держит его за ворот, другой роется в рюкзаке, третий ухмыляется и щёлкает пальцами у лица пацана:

— Ну чё, мелкий, отдавай лиены и мобильник! Или сейчас в мусорку улетишь!

Роман останавливается.

Приподнимает бровь.

Глаза у него загораются.

— О! Вот оно! Нео, скажи, грабеж грабителей — это ведь не грабеж?

Нео, стоя рядом с видом «ну наконец-то», положительно кивает.

Прямо, чётко, со всей силой внутреннего согласия.

Роман довольно хмыкает:

— Я так и думал!

Он выпрямляется, поправляет плащ и они идут к «молодцам», как будто просто собираются спросить дорогу.

Но в их походке уже читается знакомое:

стиль, уверенность и лёгкое ощущение, что сейчас кому-то будет стыдно за свою профессию.