Кюр Гора

Глава 76 Лесной лагерь

Тэрл Кэбот и его рабыня прибыли в покинутый лесной лагерь без каких-либо происшествий по пути. Мужчина осмотрелся и нашел, что здесь мало что изменилось с тех пор, когда он вошел сюда, прорвавшись через снега рукотворной зимы.

Кэбот не стал закрывать ворота.

Первым делом он освободил рабыню от наручников и поводка, и послал ее насобирать дров.

Она по-прежнему носила только свой ошейник. Этого было достаточно, поскольку, столкнись она с кем-либо в лесу, ошейник отмечал ее как ту, кем она была.

Клеймо может быть скрыто под одеждой, в случае если ей это разрешат, но ошейник обычно хорошо заметен. Этот символ рабства не только привлекателен, но и должен заметно отмечать шею рабыни. Ее не должны спутать со свободной женщиной. Если на улице ненастная погода, и рабыня с ног до головы укутана, чтобы не замерзнуть, от нее ожидают, что в присутствии свободных людей она немедленно встанет на колени. Тем самым она ясно дает понять свой статус. Безусловно, независимо от ее одежды, или отсутствия оной, от рабыни ожидается, что она, оказавшись в присутствии свободных людей, по крайней мере, первоначально, опустится на колени, например, когда обращается с вопросом, входит в комнату и так далее, и останется в такой позе, пока не получит разрешения подняться, если вообще получит. Что интересно, рабский ошейник, о котором можно было бы думать как о символе позора, к ревности, ненависти и зависти свободных женщин, его носительницей и, конечно, мужчинами зачастую расценивается, скорее как бесспорная эмблема женской желанности, символ или знак привлекательности и интереса, соблазнительности и очарования. Далеко не всякая женщина достойна ошейника, далеко не всякая женщина стоит того, чтобы ее покупали и продавали, или хотели видеть у своих ног. Ошейник это, по-своему, публичное свидетельство женского превосходства, знак, наряду с клеймом, особого качества. Фактически он говорит: «Это — превосходный товар. Присмотритесь к ней. Не стоит ли приковывать ее цепью к вашей постели?». Так что, нет ничего удивительного в том, что многие рабыни, спустя какое-то время, не только радуются своим ошейниками, но и начинают носить их с гордостью. В этом есть два нюанса, которые многие, кто незнаком с этим вопросом, возможно, недопонимают. Во-первых, следует понимать, что «свобода» никогда не была важна для счастья, а фактически может оказаться враждебной к нему. Что реально важно для счастья, так это то, чем человек, например, она, хочет быть, чем она жаждет быть. Таким образом, ей нужно разрешить найти свое счастье там, где она видит его, фактически, а не там, где по чьему-то мнению она должна его видеть. Также, конечно, полезно, чтобы общество признавало ее статус, принимало его и одобряло. В идеале, она должна исполнять признанную, принятую, одобренную и ценимую социальную роль, и находить в этом свое личное удовольствие и счастье. И эта роль, конечно, может потребовать ошейника. Во-вторых, есть много видов свободы, а не только одна, как кому-то может показаться. И рабыня, хотя она и считается собственностью владельца, и фактически полностью ему принадлежит, может по-своему оказаться более свободной, и быть в тысячу раз освобожденнее, если можно так выразиться, и радостнее, чем свободные женщины, боящиеся и презирающие ее. Это иногда называют «парадокс ошейник», подразумевая, что именно она, та кто наименее свободна, как это ни странно, может быть самой свободной.

Безусловно, быть рабыней страшно, поскольку рабовладельцы нетерпеливы, и будут ожидать от нее многого. Она должна быть заинтересована в том, чтобы ею были довольны, и должна приложить все свои силы к тому чтобы так все и было.

Рамар растворился в где-то лесу, возможно охотясь или подправляя свою нору.

А Кэбот между тем гадал, вернется ли его рабыня.

Она вернулась примерно через двадцать енов с охапкой сухого хвороста. Тэрл послал ее в лес еще дважды. После ее третьего возвращения, он отвел ее к крепкому столбу, высотой футов около шести, с двумя кольцами, одним вверху, а другим внизу. Этот столб он попросил установить здесь ранее, памятуя о ней, провинившейся рабыне. Поставив ее на колени спиной к столбу, мужчина завел за него руки девушки и накинул на них наручники. Обернув поводок вокруг столба, Тэрл прижал к нему ее голову.

Закончив с рабыней, он закрыл ворота, развел костер, впервые с тех пор, как они вошли в лес, и приготовил пищу. После того, как поел сам, он подошел к брюнетке и покормил ее с руки, выделив несколько маленьких кусочков, и дав ей запить их водой из бурдюка.

— Я могу говорить, Господин? — спросила она.

— Нет, — последовал прежний ответ, который она слышала с того самого момента, как была выпущена из клетки.

Слезы брызнули из ее глаз. Она попыталась немного отстраниться от столба и, жалобно скуля, потянулась к нему своим животом.

«Вот так, — подумал Кэбот, — женщины Земли приходят к пониманию своего пола».

Впрочем, это касается и женщин Гора. Различия между ними были не биологическими, а культурными. Интересно, что гореанки, глядящие на женщин Земли сверху вниз и презирающие их, как возбужденных непристойных варварок, сами точно так же будут скулить и извиваться в рабских наручниках, тянуться из цепей, дергаться в веревках и жалобно поднимать животы, подставляя их для прикосновения господина. Кэбот не видел между ними особых различий. Оба вида, будучи низведены до основ, становились одним и тем же, человеческими самками.

Рабыня пыталась вытащить руки из браслетов, она, то тянула голову вперед, то откидывалась назад, то в расстройстве мотала ей из стороны в сторону. Поводок надежно удерживал ее у столба. В ее глазах стояли слезы. Снова и снова она, напрягаясь изо всех сил, умоляюще толкала к нему свой живот.

«А на нее был бы хороший спрос», — отметил про себя Кэбот.

Также он подумал о молодых людях из ее прежнего мира. Как порадовались бы они увидев ее такой.

— Нет, — повторил мужчина, а затем подошел к воротам, приоткрыл их и некоторое время всматривался в лес.

Улыбнувшись, он снова закрыл ворота и, вернувшись к костру, принялся оселком, подправлять лезвия своего топора. Это заняло время.

Прежде, чем удалиться на отдых он снова навестил рабыню, и перезаковал ее руки в наручники спереди, разумеется, вокруг столба, а поводок отрегулировал так, чтобы она не могла поднять голову выше, чем на фут от земли.

Девушка повернулась, насколько позволяли наручники, и подняла голову, насколько позволял поводок, пристегнутый к нижнему кольцу, чтобы посмотреть на своего хозяина.

— Могу я говорить, Господин? — спросила рабыня. — Пожалуйста, когда же я смогу говорить?

— Завтра, — пообещал он.

— Спасибо, Господин! — поблагодарила она и разрыдалась. — Спасибо, Спасибо, Господин!

— А теперь, соблюдай тишину, — приказал Кэбот.

— Да, Господин, — прошептала она и, повинуясь жесту своего хозяина, которому, как она теперь знала, обязана была повиноваться немедленно и без сомнений, легла на землю.

Тэрл тут же набросил на нее одеяло, укрыв ее с головой. Рабынь часто держат в неведении. Любопытство, в конце концов, им не подобает.