Кюр Гора

Глава 22 Пага

— Паги, Господин? — спросила рабыня.

Кэбот посмотрел вверх, но перед глазами словно повис какой-то туман.

— Неужели Ты ее не узнаешь? — осведомился Пейсистрат.

Кэбот протер глаза и попытался сфокусировать зрение.

— Не узнаю, — заплетающимся языком проговорил Кэбот.

— Мы сохраняем ее девственность для тебя, — сообщил Пейсистрат.

— Девственная рабыня? — хихикнул Кэбот.

— Белый шелк, — заверил его Пейсистрат. — В любое время, когда пожелаешь, можешь затащить ее в альков, бросить на меха среди цепей, закрепить на месте и научить ее подмахивать.

Рабыня заметно вздрогнула.

— А разве я этого еще не сделал? — удивился Кэбот.

— Нет, — мотнул головой Пейсистрат.

— А я думал, что сделал, — пробормотал Кэбот.

В ответ рабыня кинула на него сердитый взгляд. Она что, была для него не больше, чем одной из многих рабынь?

Впрочем, да, это было все, чем она теперь была.

— Нет, — поводил перед лицом пальцем Пейсистрат, — то были другие, другие.

— Не помню, — пожал плечами Кэбот.

— Ты был пьян в стельку, — объяснил Пейсистрат.

— Так у меня ее что, не было? — уточнил Кэбот.

— Нет, — мотнул головой Пейсистрат.

— Сколько времени я уже здесь? — икнув, спросил Кэбот.

— На данный момент, Ты пьешь с нами уже три дня, с небольшими перерывами на сон.

— Я помню арену, — медленно проговорил Кэбот. — Мне там не понравилось.

— Немногим, кто там был, это понравилось, — заверил его Пейсистрат. — Ты пил, чтобы забыть, слишком много и слишком долго, но такое не забывается.

— Нет, — признал Кэбот, язык которого заплетался. — Не забывается.

— Возможно, — предположил Пейсистрат, — самое время вспомнить.

— Нет, — угрюмо буркнул Кэбот.

— Разве Ты не из Воинов? — осведомился Пейсистрат.

— Был когда-то, — пробормотал Кэбот.

— Всегда, — поправил его Пейсистрат.

Кэбот попытался разглядеть рабыню.

— На ней не ошейник, я прав? — спросил он, озадаченно.

— Это монеты, — пояснил Пейсистрат.

— Это что, за каждое ее использования, после того как ее открасношелковали? — поинтересовался Кэбот. — Значит, эти монеты принадлежат ее хозяину?

— Она же не монетная девка, — усмехнулся Пейсистрат. — Если бы она была таковой, то к ее шее была бы прикована коробка для монет, к которым она сама не смогла бы добраться.

— Тогда почему на ее шее шнурки с монетами? — полюбопытствовал Кэбот.

— Это полезно, чтобы напоминать ей, что она — рабыня, что у нее есть экономическая ценность, что она может быть куплена и продана и так далее. Пусть привыкает думать о себе, как о собственности, как о предмете подобном монетам.

— Понятно, — кивнул Кэбот.

— Там двенадцать монетных шнурков, весь твой выигрыш, — пояснил Пейсистрат. — С арены.

— Они мне не нужны, — пробурчал Кэбот.

— Тем не менее, они твои.

— Тогда почему они на ее шее?

— Я же тебе говорил, — напомнил Пейсистрат. — Я еще собирался добавить ее к монетам.

— Это — она?

— Да.

— Та самая брюнетка?

— Она самая.

Рабыня выпрямила спину, подняла голову и отвела взгляд, натянув на лицо маску раздражения, отсутствия, незаинтересованности, холодности, презрения и даже скуки.

Она не была настроена доставлять удовольствие рабовладельцам.

Насколько же наивной она была!

Неужели она не понимала, что не смогла бы не доставить им удовольствие? Каким бы образом она, в своем безжалостном, беспомощном подчинении их желанию, не доставила бы им удовольствия? Как смогла бы она не доставить им удовольствие, если бы они проявили терпение, и она была бы неизбежно превращена в извивающийся, умоляющий инструмент наслаждения, уязвимый и безнадежно зависящий от прикосновения мужчины?

— Берегись, рабыня, — предупредил Пейсистрат.

— Да, Господин, — испуганно пролепетала она.

— Мне она не нужна, — отмахнулся Кэбот.

У рабыни от такого заявления перехватило дыхание. Она немного отползла назад и ошеломленно уставилась не него, похоже, не веря своим ушам.

Неужели мужчина мог не хотеть ее? Она отползла еще немного. Натянутое на ее лицо выражение скуки, незаинтересованности и всего такого, теперь куда-то испарилось. Оно сменилось смущением, испугом и недоверием. Как это могло быть? Она не ослышалась? Она, которая, вполне возможно, считала себя самой красивой женщиной, которую она когда-либо видела, она, которая сознавала себя мучительно желанной, которая наслаждалась, обманывая мужчин, отвергая и мучая их, теперь стояла на коленях перед мужчиной, совершенно уязвимая, теперь рабыня во власти рабовладельцев, со шнурками монет на горле, а он не закричал от удовольствия от перспективы ее использования, грубо не схватил ее за волосы, чтобы немедленно не тащить внутрь одного из маленьких, закрытых шторками, освещенных масляной лампой альковов.

С ней что-то не порядке? Неужели она не была привлекательна? Разве она была не такой, что могла сделать любого мужчину своей игрушкой? Или это теперь она стала игрушкой, с которой мужчины могли бы хотеть играть или не играть?

Похоже, она не могла осмыслить происходящего. На мгновение ее охватило раздражение, которое тут же сменилось испугом, ужасным испугом.

Теперь она стала рабыней. Беспомощной рабыней! Что если на нее никто не заявит прав? Что будет с нею сделано в этом случае? К тому же она теперь знала, что в этом месте ее красота не была чем-то необычным. Здесь, она была всего лишь рабыней, одной среди многих.

Рабыни, знаете ли, выбраны за их красоту. Ошейники, что красуются на их шеях далеко не так легко заслужить.

Кроме того, здесь она оказалась перед мужчинами, причем такими мужчинами, которых на Земле она встречала только в своих мечтах, мужчинами волевыми и сильными, мужчинами, перед которыми такие как, она могли быть всего лишь рабынями.

Но почему он не хотел ее?

Она хотела, чтобы на нее заявили права.

На нее должны заявить права!

Она должна была чьей-то!

И она знала, что в случае необходимости она будет просить о том, чтобы на нее заявили права!

Несмотря на ее отговорки, принесенные с Земли, цепляться за которые к настоящему времени, знаете ли, стало бесполезно и даже небезопасно, она теперь была очень отличающейся от той, кем она была прежде.

Даже, несмотря на девственность, в ее животе уже начали ощущаться странные шевеления. Излияния страсти, готовности, желания доставлять удовольствие, в этом столь неестественном, и одновременно столь естественном месте, начали сокрушать ее намеками подчинения и экстаза.

Здесь, в этом месте, ее притворство, ее отговорки, бравада, показное безразличие и прочая чушь, внезапно показались бессмысленными и абсурдными даже ей самой.

А что будет, если рабовладельцы не захотят принимать их?

Здесь она была не такой, какой она была на Земле.

Эти мужчины, скорее всего, не станут проявлять к ней терпение.

Здесь, среди настоящих мужчин она нашла себя женщиной и рабыней.

И она знала, что такие мужчины ожидают от рабыни многого.

И она должна стремиться, отчаянно и рьяно, чтобы они остались ею довольны!

Каким парадоксальным ей все это казалось. Здесь, где ее тело в любой момент могло оказаться в цепях, она обнаружила свои потребности, столь долго отрицаемые, отчаянно и даже жутко подавляемые, раскованными. Здесь им позволили появиться и свободно выбежать на дневной свет природы. Здесь она могла быть радостным, бесстыдным животным, которым она, как рабыня, по сути, и была.

Фактически, эти потребности должны были появиться. И их можно было заставить развиваться дальше. Этого хотели мужчины. Они хотели, чтобы она превратилась в беспомощную жертву своих потребностей, настолько, что стала бы полностью зависимой от их властного милосердия.

А что насчет этих новых желаний, этих поразительных последствий освобождения ее самого глубинного «Я»?

Это такие желания! Острые, настойчивые, непреодолимые, подавляющие! Как похожи они были на пытку и экстаз одновременно!

Она уже теперь ощущала, что могла стать их пленницей настолько, что тяжелые цепи показались бы невесомыми. Она была бы заперта в них надежнее, чем в тяжелых цепях! Насколько же глубоко они бросили бы ее во власть мужчин!

Впервые в своей жизни, и не во сне, а наяву, она поняла, как женщина может вставать на колени перед мужчиной и прижимать губы, нежно, кротко, признательно и покорно, к его ногам, благодаря его за ошейник и удовольствие, которое он ей предоставил.

Также, она начала подозревать, что она, связанная, могла бы понять и с благодарностью приветствовать даже удар плети, столь неподобающий свободным женщинам, но подтверждающим для нее ее статус как предмета и собственности, чего-то, что является подходящим объектом для приложения плети, чего-то, что кому-то принадлежит.

Она уже начала подозревать, каково это могло бы быть — быть женщиной и рабыней.

И, поскольку Царствующие Жрецы, в их жестокой мудрости, выбрали ее за ее желанность и особенность для такого мужчины, как Кэбот, фактически подобрали ее, чтобы быть не только непреодолимо желанной для него, как рабыня для господина, но и чтобы он со своей стороны был непреодолимо желанен для нее.

И вот теперь, когда она, совершенно беспомощная, стояла перед ним на коленях, он не принял ее. Он отказался от ее приобретения.

Она, необъяснимо для нее, была отвергнута! Слезы изумления, смущения, шока, страха, страдания и беспомощности заполнили ее глаза, обожгли их и побежали по ее щекам.

— Боюсь, что Ты напугал ее, — заметил Пейсистрат.

Кэбот только пожал плечами. В конце концов, какое ему дело до чувств рабыни?

— Прекрати ныть, — бросил Пейсистрат рабыне.

— Да, Господин, — всхлипнула та.

— Ты хочешь, чтобы я повесил эти монеты на столб? — осведомился Пейсистрат.

— Можешь делать с ними все, что тебе захочется, — вяло махнул рукой Кэбот.

— Ты просто убьешь себя, если выпьешь еще немного, — предупредил Пейсистрат. — С мужчинами такое случается.

— Это будет иметь какое-то значение? — спросил Кэбот.

— Это будет иметь огромное значение, — заверил его Пейсистрат.

— Так это — действительно она? — уточнил Кэбот, пытаясь сфокусировать взгляд на рабыне.

— Мы уже подготовили для нее ошейник, — сообщил Пейсистрат. — Гравировка на нем гласит: «Я — собственность Тэрла Кэбота».

— Но мне она не нужна, — пробормотал Кэбот.

Девушка задавила рвущееся наружу рыдание.

— Если она останется невостребованной, — предупредил Пейсистрат, — то от нее придется избавиться и очень скоро.

Казалось, что девушка сейчас заговорит или даже закричит, но она промолчала. Несколько раз она уже была избита стрекалом за то, что заговорила без разрешения. Это — одна из первых вещей, которые изучает рабыня, то, что ей не всегда разрешается говорить, когда и как она пожелает. Она — рабыня.

— Ну так, пусть кто-нибудь другой заявит на нее права, — угрюмо отмахнулся Кэбот.

— Никто не потребует ее себе, — развел руками Пейсистрат.

— Она что, похожа на тарлариона? — спросил Кэбот.

— Ее волосы слишком коротки, — сказал Пейсистрат.

— Ну да, они короткие, — согласился Кэбот, наклоняясь вперед.

— Поставь кубок, — приказал Пейсистрат стоящей на коленях рабыне. — Разведи колени. Шире! Выпрями спину!

— Да, Господин! — прошептала она.

— Быстро, шлюха! — бросил работорговец. — Живее!

— Да, Господин! — всхлипнула девушка.

— Сдвинь монеты в сторону, — велел Пейсистрат, — так, чтобы мы могли исследовать твою грудь.

— Да, Господин! — повторила она глотая слезы.

— Она неплоха, — прокомментировал Пейсистрат.

— Возможно, Ты прав, — не стал спорить Кэбот.

— Думаю, — усмехнулся Пейсистрат, — что немногие спутают ее с тарларионом.

— Я хочу паги, — заявил Кэбот. — Пагу мне!

— Ты захотела плети? — прикрикнул Пейсистрат на несчастную, дрожащую рабыню.

— Нет, нет! — вскрикнула девушка, которой, судя по всему, уже приходилось чувствовать плеть.

— Встать! — бросил он. — Позы!

Рабыня подчинилась немедленно. Казалось, что она уже успела изучить кое-что из того, чем должна быть рабыня. Такие, как она, рабыни, повинуются немедленно и без сомнений. Потому, что они — рабыни.

Очевидно, ей уже преподали кое-какие навыки, которыми должна владеть рабыня.

И, конечно, позировала она хорошо. Возможно, так же она демонстрировала себя в своих снах.

— Достаточно, — бросил Пейсистрат.

— Да, Господин, — выдохнула брюнетка, и замерла перед мужчинами, ожидая, что ей отдадут команду вернуться в прежнее положение.

— Похоже, она понимает кое-что о своем теле, — хмыкнул Кэбот.

— Ну так используй ее, — предложил Пейсистрат.

— Нет, — отказался Кэбот, медленно покачав головой.

— Многие мужчины заплатили бы за нее хорошие деньги, — сказал Пейсистрат. — Возможно, даже целых два серебряных тарска.

— Так оставь ее себе, — предложил Кэбот.

— Она — хорошо сложенная шлюха, — похвалил ее Пейсистрат.

— Так же, как тысячи других, — пожал плечами Кэбот.

— Признаться, думал, что она могла бы быть для тебя особенной, — вздохнул Пейсистрат.

— Нет, — мотнул головой Кэбот.

— Насколько я знаю, — сказал Пейсистрат, — от Арцесилы и от многих других, именно ее подсадили к тебе в камеру на Тюремной Луне.

— Это правда, — подтвердил Кэбот.

— Уверен, что это не было простой случайностью. Ее тщательно подобрали для тебя, подобрали Царствующие Жрецы, и, несомненно, подошли к подбору с большим вниманием, со всей своей проницательностью и на научной основе, найдя такую, чтобы страсть к ней была бы непреодолимой для тебя, шлюху из твоих снов, такую, что ради обладания ей, Ты мог бы переступить через свою честь.

— Все может быть, — раздраженно буркнул Кэбот.

— Царствующие Жрецы жестоки, — вздохну Пейсистрат.

— Это верно, — согласился с ним Кэбот.

— Она ведь англичанка, не так ли?

— Англичанка, — кивнул Тэрл.

— Умная, высокообразованная и все такое?

— Да.

— С соблазнительной фигурой?

— Несомненно.

— И чрезвычайно красивая?

— Возможно.

— К тому же, насколько я понимаю, сама признавшая себя рабыней.

— Верно, — кивнул Кэбот, — она сама произнесла необходимые слова на Тюремной Луне.

— И теперь, — продолжил Пейсистрат, — она может достаться тебе за просто так. Она — товар, и я уверяю тебя, вопросы чести больше не вовлечены в это ни в малейшей степени.

— Согласен, — кивнул головой Кэбот.

— То есть Ты забираешь ее, — заключил Пейсистрат.

— Нет, — снова мотнул головой Кэбот.

— Уверен, Ты хочешь держать ее в своих руках, — сказал Пейсистрат.

Кэбот покачал головой.

— Но Ты же хотел бы увидеть ее у своих ног, растянувшуюся на животе, облизывающей и целующей, скулящей и просящей, — предположил Пейсистрат.

— Она — тщеславная, холодная, надменная стерва, — заявил Кэбот.

— Нет, Господин! — неосторожно вырвалось у рабыни.

Она больше не пряталась за фасадом презрения, скуки и тому подобных масок. Теперь была тогда полна жизни и уязвима.

Брюнетка, едва осознав, что произнесла эти слова вслух, мгновенно, в диком испуге, опустила голову. Несомненно, она боялась быть избитой.

— Подними голову, шлюха, — приказал Пейсистрат, и рабыня немедленно подняла голову.

— Присмотрись к этому горлу, всмотрись в это лицо, — предложил Пейсистрат. — За это можно дать даже два с половиной серебряных тарска!

Трудно размышлять об этих вопросах, но кажется ясным, что она была красавицей с точки зрения понятий ее вида. Безусловно, неволя для нее пока была в новинку, и она только начала получать потребное обучение, соответственно мало что знала о главной заботе рабыни, касающейся служения мужчинам ее вида и самоотверженного, интимного и отчаянного удовлетворения их потребностей.

— Ну вот и оставь ее себе, — в очередной раз отказался Кэбот.

— Разумеется, — задумчиво проговорил Пейсистрат. — Рабские огни в этом прекрасном маленьком животике разжечь еще не успели.

— Я могу говорить, Господин? — спросила рабыня, и дождавшись разрешающего кивка Пейсистрата, призналась: — Я боюсь, Господин, что я уже чувствую такие огни.

— И когда это проявилось впервые? — поинтересовался Пейсистрат.

— На Тюремной Луне, — срывающимся голосом ответила брюнетка, — в тот момент, когда я признала себя, ясно и публично, рабыней.

— Ты еще понятия не имеешь о том, каково это, чувствовать рабский огонь, — отмахнулся от нее Пейсистрат.

— Да, Господин, — прошептала рабыня.

— Другие девки тебе преподавали что-нибудь об интересах мужчин? — осведомился Пейсистрат.

— Немного, Господин, — ответила она, застенчиво потупив взгляд.

— Но позировала Ты неплохо, — похвалил мужчина.

— Спасибо, Господин, — шепотом поблагодарила девушка.

— А теперь, — усмехнулся он, — мы посмотрим, можешь ли Ты танцевать.

— Пожалуйста, нет, Господин! — внезапно всхлипнула брюнетка, явно чем-то напуганная.

Но Пейсистрат уже махнул рукой музыкантам, и те потянулись к своим инструментам.

— Нет, Господин, пожалуйста! — взмолилась она. — Я даже не знаю, как надо танцевать!

— Все женщины знают, как надо танцевать, — заверил ее Пейсистрат. — И убедись, что монеты хорошо звенят.

— Пожалуйста, нет, Господин! — заплакала рабыня.

— Она — смазливая шлюха, — прокомментировал Пейсистрат.

— Я хочу пагу, — сердито буркнул Кэбот.

Пейсистрат снова сделал жест музыкантам, и те коснулись воспоминаний о Горе, о его реках и озерах, его дорогах, долинах и горах.

— Танцуй! — приказал Пейсистрат.

И рабыня начала танцевать. Как могла. Переполненная страхом перед плетью. Страхом за свою жизнь. Она танцевала для удовольствия мужчин, надеясь, что они останутся довольны, надеясь, что они, увидев, насколько она красива и желанна, будут добры к ней. Но затем, охваченная внезапным отчаянием своих внезапно пробудившихся потребностей, и стала танцевать как та, кем она была, как рабыня.

— Достаточно, — бросил Пейсистрат.

Музыканты отложили свои инструменты, и рабыня без сил рухнула на пол, и затряслась от рыданий.

— Ты прав, — сказал Пейсистрат. — Толку от нее не много.

Рабыня, лежала ничком и плакала. Ее миниатюрное тело сделало все, что могло, чтобы попытаться понравиться мужчинам. Конечно, они знали, что она не была танцовщицей, по крайней мере, не обученной танцовщицей, той, которая одним тонким движением могла бы довести мужчину до безумия от вожделения. Монеты, свисавшие с ее шеи, тихонько брякнули по настилу.

— Паги! — потребовал Кэбот.

— С тебя хватит, — отрезал Пейсистрат.

— Паги! — повторил Кэбот.

— Паги ему, — подтвердил Пейсистрат, жестом подзывая рабыню.

Та быстро вскочила на ноги и поспешила к их маленькому столу, опустилась на колени и подняла кубок.

— Ты ведь даже не можешь толком увидеть ее, не так ли? — уточнил Пейсистрат.

Можно было не сомневаться, что фигура рабыни, увешанной монетами, которые были ее единственным предметом одежды, расплывалась перед его глазами.

— Это — действительно она? — неуверенно спросил Кэбот.

— Да, — ответил Пейсистрат.

— А почему никто не потребовал ее себе?

— Я запретил это, — объяснил Пейсистрат. — Я приказал.

— Так отмени его, — предложил Кэбот.

— Нет, — сказал Пейсистрат.

— Почему нет?

— Существуют квоты, — напомнил он. — А она невостребованная.

— Надеюсь, Ты понимаешь, какой у меня здесь статус, — сказал Кэбот. — Я просто не могу принять рабыню.

— Твой статус, насколько я понимаю, — перешел на английский язык Пейсистрат, — состоит в том, что Ты мог бы стать хозяином человеческого Гора, что у тебя могли быть армии, дворцы, богатства, сотни рабынь.

— А она, значит, часть искушения, я правильно понял? — осведомился Кэбот.

— Возможно, — не стал отрицать Пейсистрат.

— Я хочу паги, — заявил Кэбот.

— Это — вопрос чести, не так ли? — спросил Пейсистрат.

— Вот еще! — буркнул Кэбот. — Это клетка. Это та же арена.

— Должен ли я сообщить Агамемнону, что Ты отклоняешь его предложение?

— Ты можешь делать все, что пожелаешь, — пожал плечами Кэбот.

— Не пей больше, хотя бы не сейчас, — попросил Пейсистрат.

— Паги! — потребовал Кэбот.

— Вспомни арену, — сказал Пейсистрат.

— Паги! — в ярости загремел голос Кэбота.

Рабыня быстро прижала кубок к телу, как ее учили, как бы связывая металлическую, твердую жесткость кубка и огонь напитка с мягкостью, готовностью, теплом и желанностью ее тела, тем самым поясняя, что предлагаются оба товара, что и напиток, и женщина представлены на выбор господина. Внезапно, в тот момент, когда металлический край прижался к ее животу, у девушки перехватило дыхание. Это было почти символом того доминирования, которому она подвергалась. Рабыня пораженно посмотрела вниз в рябящую поверхность жидкости в кубке. Пейсистрат улыбнулся. Не поняла ли она в это мгновение, что огненный напиток в кубке, тоже был своеобразным символом, но другого огня, того, который мог бы гореть в мягкости живота рабыни?

Тогда девушка подняла кубок к губам и медленно целовала его, кротко глядя на Кэбота поверх края, а затем склонила голову между протянутых вперед рук, предлагавших ему кубок.

— Не надо, — попросил Пейсистрат.

Но Кэбот уже потянулся и схватил кубок. Немного паги выплеснулось на правое бедро рабыни.

— Как Ты предпочел бы умереть? — спросил Пейсистрат. — Подозреваю, что даже тарскопас, не захотел бы умирать вот так.

— Это не имеет значения, — отмахнулся от него Кэбот. — Что поделаешь.

— Ты ведь из Воинов, — напомнил Пейсистрат.

— Был когда-то, — пьяно усмехнулся Кэбот.

— Тем не менее, — сказал Пейсистрат.

— С этим ничего не поделать.

— Посмотри в кубок, — предложил Пейсистрат. — Тебе нравится то, что Ты там видишь?

— Нет, — признал Кэбот.

— Это — Ты?

— Да.

— Нет, — покачал головой Пейсистрат. — Пага лжет.

— Как она может лгать? — спросил Кэбот.

— Она обманывает тебя, она предает тебя.

— Пага никого не может предать, — заявил Кэбот, очень медленно, старательно, выговаривая слова.

— Не может, — согласился Пейсистрат, — но она может показать тебе того, кто предает себя.

— Я — это он, — заплетающимся языком проговорил Кэбот.

— Ты, действительно, он, — кивнул Пейсистрат. — А теперь встряхни кубок, и посмотри туда снова.

Кэбот взболтал жидкость в кубке и снова всмотрелся в ее поверхность. Лично я полагаю, что в той рябящей, волнующейся жидкости, не было ничего, что можно было бы увидеть, за исключением, возможно, бликов, струй и тонких течений.

— Что Ты видишь теперь? — поинтересовался Пейсистрат.

— Арену, — медленно проговорил Кэбот.

— Значит, Ты ничего не забыл?

— Да, — ответил Кэбот. — Я этого не забыл.

И Тэрл медленно, тонкой струйкой, вылил пагу на стол, наблюдая, как жидкость сбегала со стола на пол.

— Шлюха, — бросил Пейсистрат.

— Да, Господин? — отозвалась рабыня.

— Пошла вон!

— Да, Господин, — вскрикнула она и, подскочив на ноги, в звоне монет, убежала от стола.

Кэбот отшвырнул кубок от себя, и тот загремел по полу в нескольких футах от них. Вдруг мужчина завалился на бок рядом с краем стола.

— Проконтролируй, чтобы он проспался, — приказал Пейсистрат одному из своих людей.