Чарованная щепка 2

Глава 7. Призраки прошлого

В Итирсисе: все еще 1 августа, вторник

Ноги несли царевича Флавия через Соборную площадь в недавно купленный дом, пока сознание обозревало планы Оружейного приказа.

Императора-отца еще точат сомнения в бывшем пленнике, но царевич верил, что шаг за шагом покажет себя сыном своей земли, ворочая дела ко всякой пользе.

Конкурс оружейников затеяли до возвращения Флавия, зато работа с заявками легла уже на его плечи, весьма ободрив плодами: и опытные, и совсем зеленые столичные дельцы кипели изобретательностью.

Вязаная защита была настоящим прорывом — на присуждение победы действительно не повлияло то, что в технической стороне проявился талант его дочери. Впечатлил и будущий зять, хотя идея пуговиц воплощена пока лишь начерно. Ловкий Диего едва дождался итогов конкурса, чтобы тотчас выхватить горячую магическую новинку из ведения Оружейного приказа под свое железное крыло.

Десятки иных интересных затей остались без инвестиций — но Флавий уже принялся искать ходы и к ним.

Кроме того, пора стандартизировать сложные механические орудия и в целом разузнать о нуждах армии из первых уст, а не штабных бумажных кляуз. Поймать на разговор хотя бы Юлия: капитан-племянник только с полей, он молод и еще не разочарован в прогрессе…

Задумываясь, царевич снова тер запястье, хотя тассирские антимагические браслеты сняли на заре весны. Он снова чародей, у него есть какая-никакая власть и много, очень много почти юношеского рвения. Почетный плен отнял годы, ему за сорок — а он, воспитанный для управления, еще никто в имперском строе!

Флавий поднял голову к небу, позволяя солнцу ослепить себя до белых пятен.

Смуглые иноверцы звали Северным Солнцем его самого. Красиво, если бы не так фальшиво — кружево их национальной лести не мешало держать его в абсолютном бесправии, высмеивая даже намеки о выкупе.

Дрогнула улыбка — постыдная беспомощность осталась там, за степной пограничной заставой. Теперь «северное солнце» — это лишь круг на небе, совсем домашний: жалеет и греет, а не давит макушку до обморока.

Царевичу впредь не услышать это прозвание в свой адрес, не морщиться от предвестия унизительных лукавых бесед.

— Очи ли мне лгут? Я вижу Северное Солнце!

Затылок словно стукнули изнутри.

До мурашек знакомый голос, ненавистное приторное «Щ» в акценте…

«Все-таки перегрелся?» — почти поверил царевич, пока опускал глаза от небесной дали и пытался вернуть себе зрение. Белые пятна нехотя растаяли, обступая всадника на вороном коне посреди Соборной площади.

Селим.

Сын султана от младшей жены, постылый призрак из прошлой жизни.

По своему обычаю — в кричаще-красном, и длинный муслиновый шарф оседает после задорной скачки.

На миг обдало холодом, лишь после этого царевич пришел в себя.

Да, Селим — но Флавий теперь не в его дворце. Он больше не обязан ловить ноты настроения каждого вельможи, лавировать между гордостью и паутиной восточного этикета, чтобы не усложнить свой нехитрый узничий быт.

— Здесь оно сияет над вами, — сказал сын императора. Глазами он коротко указал на небо, но два последних слова заострил с еще большим значением.

Намек лишь сделал улыбку Селима шире — впервые северный царевич при встрече не пожелал благоденствия всей султанской родне, а позволил себе откровенную грубость.

Принц отложил свой полет по городу, ослабил поводья и лениво тронул сердце пальцами правой руки, означая приветствие.

Флавий едва не вцепился в камзол, укрощая ладонь — многолетняя привычка потянула ее совершить ответное касание.

Он только кивнул чуть заметно. Сыновья владык равны и здесь они оба свободны — нет ни единой причины ладиться к чужому этикету, да еще на глазах у зевак. Без того многие сочли, что царевич вернулся изрядно приправленным тассирской специей.

— Надо мной? — сверкнул зубами Селим с высоты своего коня. — Разве не я здесь еще в седле? Прежде тебе нужно меня опешить.

«Ты — дома. Он — пришелец», — повторил себе внутренний Флавий, унимая разыгравшуюся память.

— Спешить, — поправил он вслух. — И на ладийском принято обращение «вы».

— Напомните мне уроки, о наставитель, — принц насмешливо поправил свой алый шарф. — Теперь мои глаза насладятся вашей страной не по картинкам.

Он метко ворошил то чувство бессилия, что пестовалось в узнике годами — при всей внешней любезности султанских детей и внуков.

Среди них Селим был далеко не первым в очереди на престол. С восьми лет его определили по дипломатической линии, так что принцу вменилось освоить не менее трех языков. Конечно, ладийский ему преподавал самый образованный из доступных носителей — пленный царевич Флавий.

Султан был доволен решением: Селим с малолетства привыкнет к иноземным высоким лицам, а Флавия следует чем-то занять, пока тоска не довела его до края. Заложник полезен Тассиру живым и здоровым.

Сам царевич к тому времени довольно сносно говорил и писал на местном наречии, так что задача была ему по силам. Получив от султана «просьбу», пленник не стал искать лазеек для отказа — напротив, он вцепился в шанс послужить своей стране. Нужно лишь подойти к вопросу тонко, заложить в юном принце крохи интереса к ладийской культуре и людям. Лояльность будущего дипломата оказалась в руках воспарившего Флавия.

Он вложил всю душу в эти уроки, продумал всю цепочку знакомства с лучшими образцами искусства и науки Ладии, почти полюбил ученика с внимательными черными глазами.

Разумеется, все напрасно.

Южный принц был образцово льстив со своим учителем — и брал только то, что хотел. Он охотно вступал в долгие теологические споры, читал предложенные книги, был прилежен к переводам и легко переходил на северный этикет. Однако широкие души ладийцев занимали его лишь в той мере, какая позволит будущему послу достойно ими манипулировать.

Что ж, он тоже был верным сыном своей земли.

Принц вырос, его презрение к «нечистому» наставнику вуалировалось уже менее усердно. Брезгливость сквозила почти в каждом обороте, но дипломат постиг науку щупать формальные границы, не переступая их. Флавий давно смирился со своим педагогигеским провалом, и необходимость изредка беседовать с принцем для речевой практики стала очередной малоприятной тяготой. Он мечтал быть снова забытым в своих комнатах и крохотном огороженном саду на долгие месяцы.

При почетном пленнике жили несколько слуг и охрана. Переписка исключалась, ладийскому послу дозволялось лишь издали убеждаться в здравии заложника. Встречи с местными единоверцами или посещение элланской церкви — не чаще раза в месяц. Порой выпускали гулять по нижнему городу, забредать на базар. Сторожили вяло — царевич расклад понимал и держался тихо. На торгу знакомств не заводил, записок не передавал и к лотошникам из далеких земель рвался только затем, чтобы среди постылых чечевичных гор найти хоть одну вялую проросшую вожделенную картофелину.

Все, что Флавий мог себе позволить — это крайне напряженно слушать. Любая неумная выходка скажется на отношении двух стран.

Мелкую дерзость улыбчиво прощали, забавляясь повадками хищника без клыков. Решись же он на саботаж или замысли побег — ломкое перемирие пошатнется.

Вызовы ко двору султана — к счастью, редкие — царевич ненавидел всей душой. Многословные церемонии тянулись до вечера, а за языком приходилось следить втрое против обычного. Последний раз он даже сказался больным, чтобы избежать этой милости, но вельможи приволокли заложника в покои владыки едва не за ворот.

— Дурные вести принес мне ветер холодных лесов, — запел тогда султан, щуря хитрые очи. — Северное Солнце зайдет в нашем благословенном краю.

Глаз уколола капелька пота со взмокшего лба.

О, за двадцать лет его научили бояться. Безрассудную отвагу в бою царевич уже доказал, но здесь — бесконечное ожидание, почти лишенное вестей извне. Возобновись война — он первым ляжет под секиру… и ладно бы начали с головы! Публичные казни в Тассире ценили и могли смаковать часами.

Владыка тогда продолжал, слащаво цокая.

— Страдания наши достигнут небес, каменные стены поднимут плач о лучшем из сынов нашего союзника, — уверял он. — Так передай отцу, когда станешь целовать его туфлю при встрече.

Флавий позабыл и моргать, окончательно развеселив султана. Умягченный картиной своего великодушия, тот не стал тянуть жилы дальше и подтвердил:

— Украшения твоих рук совлекут на границе. Сбереги их как память о гостеприимстве великого Тассира.

Потом вроде бы подали кофе для последней беседы с владыкой, но царевич не запомнил больше ничего — он дивился, что вообще остался тогда в сознании.

Сегодня Селим, красуясь верхом, ясно читал еще свежие воспоминания в глазах бывшего пленника. Насмешка под черными усами была полна уверенности в том, что Флавий в Ладии такой же «свой», как и приезжий принц.

— Вы покажите мне знаменитые храмы? — повторил гость.

— Разве у вас еще нет провожатых? — мрачно ответил Флавий, замечая на отдалении у перчаточной лавки пару всадников ладийской стражи. Формы они не носили, но и не слишком таили свое присутствие.

Принц не обернулся.

— Двое! — горделиво рассмеялся он. — Но они безмолвны и скучны. А у вас? Только один?

Флавий полагал, что за ним более не приглядывают. Неужели Селим рассмотрел кого-то? Или змей просто хочет позлить?

— Пусть ваши местные друзья расскажут, чем богат Итирсис, — предложил царевич. — Неужто совсем никого не осталось после Хавьера?

Намеки на поредевшую сеть осведомителей Селим воспринял без лишней чувствительности.

— Вы стали говорить иные речи, когда ваши руки не украшены тассирским серебром, — пожурил он с улыбкой. — Зачем вы так неучтивы со странником на вашей земле?

Флавий мог до утра перечислять причины, но и вопрошавший знал ответ не хуже. Царевич остался кратким:

— Владыка Тассира велел мне помнить ваше гостеприимство. Я всегда ношу его в глубине своего сердца.

— Мы не делали вам зла, почтенный принц, — мягко корил Селим. — Заботились, как о родном! Не дом ли встретил вас подозрением?

Определенно, посол имеет целью поглубже вбить клин в отношения царской семьи.

— Это лишь ваши домыслы, — ровно отозвался Флавий.

— Станем же снова друзьями, о мудрый мой наставитель в хитростях вашей земли? — принц вдруг перешел на тассирский.

— Кажется, я стал забывать ваш язык, почтенный принц, — ответ прозвучал по-ладийски и нарочито громко.

— Напрасно ты так упрям, о сын Максимилиана, — стрекотал посол все еще на родном наречии. — Мы ценили тебя больше, чем твой отец. И знаем тебя лучше, чем он. Некоторых клятв о твоей изменчивой преданности лучше ему не ведать, не так ли?

Шантаж? Впрочем, за двадцать лет можно придумать и подтасовать любые доказательства измены.

— Мне нечего скрывать, — отрезал Флавий.

— Я мечтаю видеть мосты Итирсиса, которые умеют открываться, — Селим легко вернулся к чужому языку, но без прежней нарочитой звонкости. — Покажете мне их этой ночью?

Во тьме легче заморочить провожатых чарами — как жаль, что дипломату нельзя заблокировать магию!

Конечно, ничего серьезного на такой встрече в центре города не прозвучит, но эпизод ночной прогулки царевича с тассирским принцем станет прекрасным дополнением к мозаике общих подозрений.

Видно, того и желает Селим, ибо тассирцы сами не ведают: что интересного увез в своей голове сын Максимилиана? Мудрый многое рассмотрит даже сквозь решетку. Быть может, их уже достигли слухи об успешной копии стальных тассирских арбалетов.

Южному владыке будет спокойнее, когда Флавия объявят persona non grata и вышлют в провинцию — но в планы царевича новое прощание со столицей не входило.

— Вы легко рассмотрите Виноградный мост, — уверил он Селима. — Без моего содействия. Все равно мы живем на разных его крылах.

Посол внимательно посмотрел на Флавия.

— Вы можете пожалеть.

Царевич пожал плечом. Селим — заносчивый мальчишка, и теперь, дома, без браслетов, плясать под его танбур тем более смешно.

— Я вас не боюсь. Вскрывайте ваши фальшивые козыри.

— Мост называется Виноградный? Я буду вас ждать там сегодня, когда темнота придет.

Селим снова тронул сердце, куражисто развернул Вихря и улетел за поворот мимо центрального фонтана под барабан копыт. Провожатые сорвались вослед, влекомые алым шарфом, как штандартом.

Флавий, разумеется, собирался остаться ночью дома. Он долго ходил по гулкой столовой в сумерках, глядел в окна, но ощущал растущий зуд — игнорировать это рандеву весьма опасно.

Подумав, его высочество все-таки вышел. Он бесцеремонно навязался на поздний ужин в усадьбу Диего и всю ночь донимал главу Земского приказа разговорами.

Не мешает иметь высокое алиби — на всякий случай.