Заговор Красного Волка

Глава 6. ПОЧТИ СВОБОДНА

3 вакрина 941

5:56 вечера

Ниривиэль, лунный сокол, бежевой стрелой пролетел над головой. Сидя на скамейке рядом с великолепными сом-аквариумами Лорга, Академии Послушных Дочерей, девушка со светлыми волосами почувствовала, как ее сердце воспрянуло при виде его, а затем, на мгновение, пожалела, что никогда больше его не увидит. Мгновение — вот все, на что она могла рассчитывать, потому что, хотя она и любила сокола, Академию ненавидела в тысячу раз больше.

Позади нее женщина прочистила горло. Блондинка оглянулась через плечо и увидела, что одна из Сестер Лорг молча хмуро смотрит на нее. В своем темно-коричневом одеянии лицо Сестры казалось белее лилий в аквариумах; белее рыб, медленно прокладывающих дорожки среди стеблей.

— Добрый вечер, Сестра, — сказала девушка.

— Ее светлость примет тебя в рыбоводных заводах, — коротко сказала женщина.

Вздрогнув, девушка поднялась на ноги.

— После твоей молитвы, дитя!

Сестра повернулась и зашагала прочь. Девушка снова села боком, чтобы скрыть лицо от окон Академии, и сильно надавила костяшками пальцев на кованую железную скамью. Встреча с Матерью-Запретительницей! Редкая честь: девушки не встречались с главой ордена, разве что по самым серьезным причинам. Это ловушка, сказала она себе. Я знала, что они что-нибудь предпримут.

Аккатео, как любили называть его Сестры, был самой дорогой и престижной школой для девочек в империи. И самой старой, что отчасти объясняло склонность Сестер говорить на старом арквали, одеваться в плащи, похожие на похоронные накидки, и подавать блюда (пудинги из конской печени, бульон из скворцов), которые исчезли даже из самых традиционных столовых Этерхорда столетие назад.

И самой малолюдной, подумала девушка, увлекаясь своей темой.

А также самой темной и жестокой, самой невежественной грудой камня, когда-либо позорившей слово школа.

Ее звали Таша Исик, и она бросала учебу. Сегодня был — должен был быть — самый счастливый день за те два года, что она провела в Лорге. Два года без проблеска отца или друзей, без звука океана или восхождения на Мейский Холм. Два года без смеха, разве что тихонько по углам, рискуя получить наказание.

Но она не могла радоваться своей грядущей свободе, еще нет. Сила Сестер была слишком велика. Они будили тебя своими песнями (гортанные песнопения, рассказывающие о злой истории женщин); они изучали твои личные дневники, не только открыто, но и с помощью красного пера для исправления грамматики; они расспрашивали о твоих снах; они сравнивали тебя с невероятно чистыми Первыми Сестрами, которые жили во времена Янтарных Королей; они давали тебе работу по дому или садам, а также молитвы, которые нужно читать без остановки, работая. Затем следовал завтрак. А после этого — настоящий труд: твое образование.

Таша ничего не знала об Академии, когда Сирарис, консорт отца, объявила, что она в нее зачислена. Когда Таша поняла, что Сирарис имеет в виду обнесенный стеной комплекс с мрачными башнями и зубчатыми железными воротами, она наотрез отказалась. Последовала великая битва между дочерью и консорт, и Таша проиграла. Или, скорее, сдалась: болезнь ее отца — воспаление мозга, которое длилось годами, — внезапно обострилась, и семейный врач прямо сказал ей, что Эберзам Исик не выздоровеет, если его не избавят, по крайней мере временно, от работы и забот отцовства.

Для Таши диагноз попахивал обманом. Сирарис ненавидела девушку, хотя и притворялась, что любит. И Таша никогда до конца не доверяла доктору Чедфеллоу, хотя он и был другом императора.

Приветственное письмо из Академии обещало уроки музыки, танцев и литературы, и на какое-то время Таша воспрянула духом, потому что она очень любила все три предмета. Сегодня она их почти ненавидела.

Все дело было в зле. Сестры были одержимы им, и, с его помощью, отравляли все, к чему прикасались. «Литература» означала совместное изучение дневников бывших студенток, а ныне жен в самых богатых семьях по всему известному миру: дневников, в которых с унизительными подробностями описывалась пожизненная борьба каждой женщины с врожденной порочностью ее природы. «Танец» означал овладение чопорными вальсами, кадрилями светских балов и эротическими представлениями, которые некоторые семьи требовали от невест за двенадцать ночей до их свадьбы. «Музыка» просто означала грех. Исповедание греха в плаксивых ариях. Сожаление о грехе в мадригалах, которые никогда не заканчивались. Воспоминание о грехе в низких, пресмыкающихся стонах.

В течение почти тысячи лет Аккатео воспитывал духовно искалеченных девушек. В него входили нервные одинокие дети с широко раскрытыми глазами; из него выходили послушные мечтатели, загипнотизированные эпопеей собственной гнилости и предстоящей пожизненной борьбой за то, чтобы стать немного менее гнилыми. Таша посмотрела на девочку своего возраста, подрезавшую розы в нескольких ярдах от нее: глаза отяжелели от недосыпа, губы непрерывно двигались, читая назначенную ей молитву. Время от времени она улыбалась, словно какой-то счастливой тайне. Хорошенькая девушка, конечно.

Таша вздрогнула. Это могла быть она. И была бы, если бы задержалась подольше. Когда одна-единственная история о мире преследует тебя весь день, каждый день и даже бродит по краям твоей страны грез, вскоре становится трудно вспомнить, что эта история — всего лишь одна из многих. Других ты не слышишь, а если и вспоминаешь, то это все равно что вспоминать снежинки посреди дымящихся джунглей: глупо, фантастично, почти нереально.

Конечно, в этом-то и было все дело.

Но, как только эти мысли пришли ей в голову, Таша почувствовала укол вины. Разве сами Сестры не научили ее всему этому о ее уме? Это и тысяча других уроков? Что в этом мире есть что-то большее, что можно любить, а не только сплетни, сытная еда и платье от портных с Апсал-стрит? И она поблагодарила их ненавистью. Ненавидя их, внутренне смеясь над ними. Оклеветав их перед своим отцом. Бросив учебу.

Она посмотрела на свои руки. На левой ладони был уродливый шрам, который выглядел так, как будто его оставили зазубренной палкой. Почти два года назад, в свою пятнадцатую ночь в Лорге, Таша прибежала на эту скамейку в слезах. Чувство вины, о котором она никогда не могла помыслить, билось в ее груди: чувство вины за то, что она существовала, за то, что не любила Сестер так, как они любили ее, за то, что позволила отцу растратить свое состояние, отправив ее сюда, где она плюнула на каждую возможность. Вина за то, что спрашивала Сестер, вина за то, что пыталась не чувствовать себя виноватой. Это чувство вины было невыносимым еще до того, как старшие сестры обнаружили его. Мы предупреждали тебя, сказали они. Мы точно сказали тебе, что ты будешь чувствовать. Девочка, которая предпочитает быть слабой, может скрывать правду, но ее сердце знает. Что оно знает? Что его обладатель — самое тщеславное и бесполезное существо на земле. Раковая опухоль. Паразит. Скажи нам, что мы ошибаемся, девочка. Таша могла только всхлипывать, пока они болтали, придумывая причины для горя, а затем она протянула руку, отломила хрупкий стебель розы и вонзила его прямо в левую ладонь.

Сестры закричали; одна из них ударила ее по затылку, но изувечивание спасло Таше жизнь. Она знала это: еще минута, и она умерла бы от отвращения к себе. Как бы то ни было, ее голова мгновенно прояснилась, и она подумала: Как очевидно, как гениально заставить нас полюбить их за то, что они нас мучают! И прежде чем Сестры повели ее в лазарет, Таша поклялась, что, как бы долго она там ни оставалась, она будет думать своими собственными мыслями и испытывать свои собственные чувства, когда будет сидеть на этой скамейке.

Да, здесь она стала женщиной. Сражаясь с ними.

Таша встала и благодарными пальцами попрощалась со своей скамейкой. Затем она повернулась и быстро направилась к рыбоводным заводам. Она могла видеть красный плащ Матери-Запретительницы через полупрозрачное стекло. Не взрывайся, не нападай на нее, подумала она. Ты почти свободна.

Некоторые девушки никогда больше не узнают свободы. В Лорге не было выпусков. Ты просто оставалась до тех пор, пока не находила способ уйти, а таких было не так уж много. Можно было бросить школу с величайшим позором — именно это и выбрала Таша, — хотя разъяренные Сестры пообещали предупредить все остальные школы города о ее «духовных уродствах». Можно было убить Сестру — немного менее позорно. Тебя могли бы забрать родители, как Таша умоляла отца сделать в пятидесяти шести письмах, начиная с ее первой ночи в Лорге. Можно было (изобретение Таши) взбираться на плакучую вишню Сестры Ипоксии до тех пор, пока гибкое дерево не согнется под твоим весом и не сбросит тебя со стены; но у местных констеблей были острые глаза, и они сразу же доставили беглецов обратно в Академию, за что они получили благословение Матери-Запретительницы и горсть монет.

Или можно было выйти замуж — единственный вполне законный способ ухода из Лорга. Школа спонсировала два Карнавала Любви в год, когда Сестры бросали преподавание, садоводство, виноделие и выращивание сомов, чтобы стать неистовыми свахами на полный рабочий день. Один из них начинался всего через три дня: к этому времени Таша хотела быть как можно дальше от Лорга. Именно это и привело в ярость Мать-Запретительницу. Кто-то слышал, как она кричала в ризнице: «Триста мужчин ищут Встречи Любви, а она отказывается? Что мы должны сказать тем девяти, которые поставили ее на первое место в своих списках?»

(Девять женихов, шептались девушки за спиной Таши. А ей всего шестнадцать.)

Как сказала им вчера Сестра, преподававшая эротические танцы (настолько измученная, что стала честной; ее навыки были очень востребованы в это время года), не нужно быть богатым, чтобы посещать Лорг. Школа также признавала заслуги, то есть красоту. Среди одноклассниц Таши было несколько исключительно милых девушек из скромных семей. Неплохая инвестиция для Лорга: то, что их семьи не могли заплатить, их будущие мужья с радостью компенсировали денежными подарками за сватовство.

Предприятие процветало. Девушки почти всегда соглашались. Брак с богатым незнакомцем казался благотворительностью, когда ты верила, что не заслуживаешь ничего, кроме презрения.

Мать-Запретительница была долговязой, подвижной старухой; в своем директорском красном плаще она напоминала алого ибиса, ищущего обед среди аквариумов с только что вылупившейся рыбой. Когда Таша открыла дверь стеклянного дома, окружающего резервуары, она резко подняла голову и приветливо махнула рукой с мокрым сачком.

— Мои глаза начинают подводить меня, — сказала она своим удивительно глубоким голосом. — Посмотри на их хвостовые плавники, девочка. Они желтые?

Таша подобрала свой плащ и опустилась на колени у резервуара.

— Большинство из них с желтым хвостом, Ваша светлость. Но есть и другие, с зелеными полосками. Это будут очень красивые рыбки

— Мы должны их поймать. Этих зеленых. Всех их, прямо сейчас.

Она протянула сачок. Таша заметила на бледной руке женщины большое изумрудное кольцо. Девушки сплетничали об этом кольце: на нем были слова на старом арквали: DRANUL VED BRIST BRISTLJET DORO — Куда бы не следовал ты, за тобой пойду — выгравированные серебром старинные буквы на бесценном камне. Некоторые девушки считали эту фразу волшебным заклинанием, другие — девизом тайного ордена, не просто Лорга, а какой-то гильдии ведьм, разбросанных по всему миру и по локоть погруженных в заговоры, схемы и хитрости, при помощи которых они управляли Алифросом. Таша почувствовала, что старуха наблюдает за ней и взяла сачок у нее из рук.

Резервуар был неглубоким, и Таша поймала дюжину или около того зеленохвостых мальков за считанные минуты, бросая их одного за другим в ведро рядом с Матерью-Запретительницей.

— Они не будут красивой рыбой, Таша Исик, — сказала старуха, когда Таша закончила. — Они больше не будут никакой рыбой. В настоящее время Аккатео специализируется на соме били, этих желтохвостых. У них более сочное мясо. За них дают отличную цену, и врачи-призраки Слагдры также заплатят за их кишки, которые они используют в любовных зельях. Вот, Сестра Катарх принесла твою уличную одежду.

Таша быстро взглянула на появившуюся в дверном проеме Сестру, которая положила на землю перевязанный бечевкой сверток, поклонилась и удалилась.

— Я буду благодарна тебе, если ты не будешь ухмыляешься, как идиотка, — сказала Мать-Запретительница. — Вставай! Итак, ты уходишь. Ты молилась сегодня утром о своей трагически изменившейся судьбе?

— Я так и сделала, Ваша светлость.

— Врешь, естественно, — сухо сказала пожилая женщина, взбивая воду в резервуаре своей тростью. Таша прикусила язык. Легенда гласила, что Мать-Запретительница чувствовала укол в боку всякий раз, когда девушка лгала в ее присутствии. Таша надеялась на еще несколько возможностей.

— Неудача, — продолжила Мать-Запретительница, — это не несчастный случай. Не бандит, который хватает тебя в переулке. Это свидание в затемненном доме. Это выбор.

— Да, Ваша светлость.

— Молчи. Проклятие этого выбора будет преследовать тебя. Хоть ты и бежишь на край света, оно будет преследовать тебя по пятам.

Действительно, подумала Таша. Мы живем всего в девяти кварталах отсюда.

Мать-Запретительница достала из кармана плаща письмо и изучила его, как можно было бы изучать внезапно и быстро сгнивший плод.

— Неудача иссушает жизнь тех, кто ее выбирает. Вот почему этому нет места в нашей учебной программе. Только две девушки в этом столетии ушли с позором. Я восхваляю твоего доброго отца, — она подняла письмо, — за то, что он не дал тебе стать третьей.

— Он послал за мной! — Слова вырвались у Таши прежде, чем она смогла остановить себя.

— Пока ты носишь это одеяние, ты Дочь Лорга и будешь повиноваться мне, — сказала Мать-Запретительница. — Да, он послал за тобой. Ты знаешь почему?

— Возможно, он скучает по мне, Ваша светлость. Я знаю, что скучает.

Пожилая женщина просто посмотрела на нее.

— Ты верующая, дитя? — спросила она. — Веришь ли ты, что на Небесах есть Древо, Молочное Древо, как мы его называем, и что этот мир, Алифрос, — всего лишь один из его прекрасных плодов, который со временем должен созреть и упасть, или быть сорванным собственной рукой Рина?

Таша сглотнула:

— Я не знаю, Ваша светлость.

Пожилая женщина вздохнула:

— Правда найдет тебя, если ты хоть наполовину та, какой кажешься. Иди сейчас с нашим благословением и знай, что голоса твоих сестер, старых и молодых, будут петь песню и просить Ангела, который ведет всех честных паломников, доставить тебя в целости и сохранности к далеким берегам.

Ошеломленная, Таша опустила глаза. Она ожидала проклятий и унижения. Песнопения для отчисленных из школьного сборника гимнов читались как смертные приговоры. Воззвать к Ангелу Рина…

— Видишь ту коробку на верстаке? Принеси ее сюда. У меня есть два подарка, прежде чем ты уйдешь.

Таша принесла коробку размером примерно со шляпную коробку. По команде старухи она развязала бечевку и подняла крышку. Внутри находился кожаный мешочек с пряжкой, а в мешочке — книга. Таша повертела ее в руках. Книга была старой и очень толстой: четыре дюйма толщиной, но совсем не тяжелой. На ее гладкой черной коже вообще не было слов.

Сначала Ташу поразила бумага — такая тонкая, что она могла бы увидеть свою руку сквозь страницу, если бы подняла одну ее, но острая и белая, когда лежала на остальных.

— Из крыла стрекозы, — сказала старуха. — Самая тонкая бумага в мире. — Взяв книгу у Таши, она открыла ее на первой странице и подняла к глазам Таши:

Полилекс Торговца: 5400 страниц мудрости

13-е издание

— Ты запомнишь число тринадцать, — сказала Мать-Запретительница. Затем она вырвала страницу. Таша, в полном замешательстве, наблюдала, как старуха разорвала бумагу на множество кусочков и бросила их в ведро с умирающими сомами. — Ты видела Полилекс раньше? — спросила женщина.

— Много, — сказала Таша. — У моего отца есть…

— Самое последнее издание. Конечно, есть. У каждого состоятельного морехода есть Полилекс, если у него вообще есть какая-нибудь книга. Это спутник путешественника — энциклопедия, словарь и история мира, написанная неизвестно когда, переписываемая на протяжении веков и публикуемая заново каждые двадцать лет. О чем ты думаешь?

Таша покраснела:

— Простите, Ваша светлость. Мой отец говорит, что Полилекс торговца полон мусора и гнили.

Мать-Запретительница нахмурилась, ее брови сошлись, как скрещенные ножи:

— Этот конкретный экземпляр редок. Некоторые назвали бы его бесценным. Держи его при себе — и читай время от времени, девочка. Решай сама, что такое мусор, а что такое золото. А теперь убери его и покажи мне свою руку.

Таша знала, какую руку она имела в виду. Старуха перевернула ее ладонь вверх и провела пальцами по старой ране. В голове у Таши все закружилось. Зачем Матери-Запретительнице делать ей такой подарок, когда она едва избежала позора? Почему они вообще разговаривают?

— Где-то в Полилексе, — сказала Мать-Запретительница, — ты найдешь легенду древнего королевства Нохирин о другой девушке с раненой рукой. Ее звали Эритусма, и она родилась без страха. Она смеялась над землетрясениями, ползала под ногами слонов, бегала по горящим полям, чтобы полюбоваться пламенем. Но в ее шестнадцатый день рождения король Нохирина пришел со своими воинами и увез ее на север этой земли, в место покрытых льдом гор, и приказал ей войти в высокую пещеру и принести то, что она там найдет.

Король хорошо знал, что она найдет: волшебное оружие под названием Нилстоун, один из величайших ужасов истории. Никто не знал, откуда оно взялось. Из глотки дракона, говорили некоторые. Упало с луны или блуждающей звезды, утверждали другие. Но все соглашались с тем, что это было зло. Собственный прадед короля швырнул его в пещеру, и в течение столетия никто из тех, кто отваживался войти внутрь, не возвращался живым. Но бесстрашная, как всегда, Эритусма вошла внутрь, преодолела ямы, лед и темноту и, наконец, нашла Нилстоун.

Камень лежал в окружении замерзших трупов — все люди, которых король послал до нее, были убиты в тот момент, когда их пальцы коснулись проклятого оружия. Но когда девушка подняла его, она почувствовала лишь крошечный укол булавки на своей руке. И когда она вынесла его из пещеры, она обладала силой, превосходящей силу любого мага в Алифросе. Одним словом она рассеяла королевскую армию; щелчком пальцев она призвала грифона, чтобы тот унес ее прочь. В течение трех лет Эритусма летала из страны в страну, творя магию, которую никто раньше не видел. В одном месте она подавила чуму, в другом — заставила течь источники там, где накануне бушевали песчаные бури.

Но дальше все пошло не так хорошо. Она остановила вулкан, и три других взорвались неподалеку. Она лишила власти старого короля Нохирина, и девять злых принцев стали сражаться за его трон, умоляя ее о помощи, чтобы убить друг друга. И она обнаружила, что камень начал жечь ее ладонь там, где она держала его. Сбитая с толку, Эритусма полетел на священный остров Раппополни, вошла в Храм Рассвета и преклонила колени перед верховной жрицей.

Протянув руку, она сказала: «Я могу творить чудеса; почему я не могу исцелить этот маленький ожог?»

«Потому что даже ты, дочь моя, — ответила жрица, — не совсем свободна от страха. Ни мужчина, ни женщина не могут быть такими. Из-за страха Нилстоун отравляет тебя и превращает твои добрые дела в руины. У тебя есть только два выбора: отбросить его и снова стать самой собой или сохранить его и умереть».

Мать-Запретительница все еще держала Ташу за руку. Таша ждала, едва дыша.

— Легенда, — наконец сказала старуха. — И предупреждение, для некоторых. В свободное время можешь посмотреть концовку. Итак, мой второй подарок — напоминание. Дочь Лорга никогда не бывает одинока. На пути, по которому ты обречена идти, одна из нас, по крайней мере, будет рядом с тобой. Помни, Таша: в случае крайней нужды ты можешь обратиться к ней; она не сможет отказать. Теперь я должна работать. Есть ли что-нибудь, о чем ты бы хотела меня спросить?

Таша моргнула. К ее изумлению, ей захотелось заплакать.

— Мое Д-Долговое дерево, Ваша светлость. Должна ли я убить его собственной рукой?

Каждая девушка, поступающая в Лорг, сажала вишневое дерево в Долговом саду, который занимал половину территории и теперь ослепительно цвел. Бросившие школу должны были выкорчевать свои саженцы и разрубить их на куски.

Мать-Запретительница некоторое время молча смотрела на нее. Затем она подняла руку и сотворила знак Древа над головой Таши.

— Оно пустило корни, дитя, — наконец сказала она. — Я думаю, мы должны дать ему расти.

Она повернулась спиной, не сказав больше ни слова. Таша покинула рыбоводный завод, чуть не плача. Она любила их! Безумие! Она не могла дождаться, когда уедет. Возможно, старуха решила, что доброта в качестве прощального подарка ранит больше, чем жестокость? Или она, Таша, настолько уродлива внутри, что даже мирные жесты воспринимает как нападение?

Знают ли они меня лучше, чем я сама?

Почти бегом она пробралась через Большой зал. Ранее в тот же день она отправила свои вещи каретой и попрощалась, что было горько. Ее немногие подруги сказали Таше, что она их бросает. Могла ли она это отрицать?

У ворот сестра-привратница впустила ее в маленькую раздевалку. Оставшись одна, Таша вытерла глаза и развязала свой узелок с одеждой. Она засмеялась: там были мужская рубашка, бриджи и даже фуражка докера. Она надела все это в знак протеста против своего изгнания из дома, когда два года назад ее привезли в школу. Теперь они были немного уютнее.

Переодевшись, она вышла из комнаты и отдала свой школьный плащ.

— Я сохраню это для тебя, — сказала привратница.

Это завело церемонию слишком далеко, подумала Таша. Но она поклонилась в знак благодарности, женщина отперла маленькую дверцу в зубчатых воротах, и Таша вышла, свободная, в восхитительный летний вечер и легкий ветерок с Оола.

Она сделала три счастливых шага — и замерла. Мысль ударила ее, как сапог по голени.

Она вернулась к воротам.

— Сестра! — позвала она. — Вы говорите, что будете беречь мой плащ? Для чего?

Женщина оглянулась через плечо:

— Не будь такой тупой, дитя. Для ношения.

Таша глубоко вздохнула:

— Да, сестра, для ношения. Я прошу прощения, что плохо сформулировала вопрос.

— Совершенно верно. Спокойной ночи.

— Сестра, пожалуйста, я хотела спросить, для кто хранить…

— Кого!

— Кого, кого, да, — сказала Таша, зажмурив глаза. — Для кого вы его сохраните?

— Для кого предпочтительнее, конечно. В чем дело, дитя, ты больна? Мы сохраним его для тебя.

— Но я не вернусь.

Сестра нетерпеливо фыркнула:

— В письме от… от консорт твоего отца, от леди Сирарис совершенно ясно излагается его просьба о твоем временном удалении из…

— Временном! — крикнула Таша.

— С целью улучшения твоих манер, без сомнения! — огрызнулась привратница. — Три фута за воротами, и она уже начала перебивать! Да простит тебя Ангел! Дочка уборщицы знала бы лучше, но не дочь посла, нет, она…

— Посла!

— Мисс Таша, ты выкрикиваешь мои слова в ответ, как цирковой попугай! В последний раз я желаю тебе спокойной ночи!

Таша, с кожаным мешочком под мышкой, побежала так, как не бегала с тех пор, как пыталась удрать от констебля. Вся яркая жизнь Этерхорда — смеющиеся мальчики в фонтане, старики, играющие в гольф на коротко подстриженной лужайке, аромат теплой опары из дверей пекарни, флейты Нунеккам в тени, как свист воробьев из пещеры, — все это она едва заметила, несмотря на два года тоски по этому. Внезапно вечер приобрел какой-то ужасный смысл. Они собирались отправить ее обратно! Таша знала, что такого раньше никогда не случалось: Аккатео не предоставлял отпусков. Это должен был быть ее отец. Только он мог быть достаточно влиятельным, чтобы бросить вызов семи векам жестокой изуверской практики.

Сейчас Эберзам Исик был адмиралом в отставке, но раньше командовал не просто кораблем, а целым флотом, который пять лет назад пронесся вдоль побережья Чересте от Ульсприта до места под названием Ормаэл. Для чего? Убивая пиратов, говорили некоторые. Убивая мятежников, предателей империи, говорили другие. Ее отец только усмехался и говорил, что это спорный вопрос.

Но все, казалось, соглашались с тем, что это великая победа и что ее отец — герой кампании. На банкетах толстые герцоги и генералы прижимали свои прокисшие от вина губы к щеке Таши. Такая элегантная девушка! Боги явно улыбались Эберзаму! Генералы говорили, что ее отец однажды станет префектом Этерхорда или, возможно, губернатором одной из больших территорий Арквала. Для Таши это не имело большого значения. Она знала только то, что отец вернулся раненым — его ранило в голову осколком пушечного ядра — и вскоре после этого у него началась болезнь.

Теперь ему стало лучше — по крайней мере, так утверждали письма от Сирарис (сам Эберзам написал всего дважды, в ее дни рождения). Но должность посла? Это означало плавание за пределы империи, не так ли? И зачем посылать старого воина через океаны говорить от имени Арквала?

Повинуясь внезапному порыву, Таша перешла дорогу, перелезла через низкий забор и спустилась в Парк Виселиц. Под старыми дубами и хвойными деревьями парка было темнее, но это должно было сэкономить ей пять кварталов. Она побежала вниз по склону, едва взглянув на знаменитый колодец желаний (какая-нибудь девочка всегда плакала там, напоказ), на расплавленную железную глыбу, которая была памятником Героическим кузнецам, и на светящиеся паутины факел-пауков, заманивающих мотыльков на деревья. Наконец она добралась до Оола, обнесенного здесь разрушенной стеной, оставшейся с тех времен, когда бандиты еще осмеливались пересекать реку и проникать в Этерхорд. Несколько рыбаков сидели среди мрачных камней. В остальном парк выглядел пустынным.

Даже если в Лорг написал отец, решила Таша, то именно Сирарис вложила ручку ему в руку. С каждым годом их совместной жизни ее влияние на адмирала росло. И хотя Сирарис никогда не говорила об этом, Таша была почти убеждена, что за решением отослать ее в первую очередь стояла консорт.

Что они написали Сестрам? Сколько времени у нее есть? Месяц? Неделя?

Я заставлю его передумать, подумала она. Я должна, я…

— Фу! Слишком просто!

Чья-то рука схватила ее сбоку поперек груди. Краем глаза она увидела высокого мужчину, шагнувшего через пролом в разрушенной стене. Рука, остановившая ее, скользнула к горлу и дернула ее к пролому.

Нет времени думать. Таша ударила мужчину локтем в бок, вывернулась из-под его руки и отскочила назад и в сторону. Ее кулаки были подняты, чтобы ударить его снова. Но она потеряла равновесие, задыхаясь от его первого удара. Какой-то корень или камень зацепил ее за пятку, и она упала.

В тот же миг мужчина оказался на ней. Колено прижало ее ноги к земле. Кинжал! Быстрее чем когда-нибудь в жизни, Таша взмахнула рукой, пытаясь отвести клинок, когда мужчина нанес удар вниз. Но она была недостаточно быстра. Все было кончено, и она едва почувствовала это. Нож по рукоять вонзился ей в грудь.

— Мертва, — сказал мужчина. — Убита пятипенсовой конфетой.

Одно потрясение сменяло другое: она все еще дышала, не чувствовала боли, казалась невредимой. Самое странное, что лицо нападавшего принадлежало ее другу.

— Герцил! Ты, чудовище!

— Ты быстра, — сказал мужчина, — и сильнее, чем я помню. Но твоя беспечность превосходит как скорость, так и мускулы. Одно дело бегать ночью по парку, другое — делать это с затуманенным разумом.

— Мне не терпелось поскорее вернуться домой.

Брови мужчины поползли вверх:

— Ты осмеливаешься оправдываться передо мной?

— Никаких оправданий. Прости, Герцил, я подвела тебя. Могу я теперь встать?

Мужчина снял с ее груди рукоять без лезвия, затем встал и помог ей подняться на ноги. Стройный мужчина средних лет с эльфийскими глазами, непослушными волосами и несколько поношенной одеждой. Теперь, когда он больше не нападал на нее, он принял сердечный вид, сложив руки за спиной и нежно улыбаясь. Таша посмотрела на свою грудь: к блузке прилипли кусочки чего-то блестящего.

— Сахарный нож, — сказал Герцил. — Очень популярная конфета. Мальчишки по всему городу играют с этими мерзкими штуками, жаль.

— Никогда не думала, что мой первый бой будет с тобой.

— Радуйся, что это был я.

Герцил Станапет был ее старым учителем танцев, еще со времен, предшествовавших Лоргу. Но Таша узнала (от некоторых кузенов-военных), что он также учит сражаться и что, на самом деле, он из Толяссы, откуда правители всего мира нанимали телохранителей. Кузены шептались о великих подвигах, совершенных Герцилом давным-давно, но он не хотел говорить о своем прошлом. И отказывался давать ей уроки борьбы, пока она не начала платить хулиганам на улице за подбитые глаза и окровавленный нос. Она не обманула его этой тактикой, но убедила в своем желании учиться. Его цена: строжайшая тайна, даже от ее отца. Если не существовало закона, запрещающего обучать девочек ударам руками, ногами и ножами, то только потому, что такое безобразие никому не приходило в голову.

— Пошли, — сказал он. — Даже я не задерживаюсь здесь после заката.

Они отправились вдоль Оола. Летучие мыши низко проносились над водой, питаясь мухами. На юге начинали мигать над холмами бесчисленные звезды, из которых состояло Молочное Древо.

— Мои письма дошли до тебя? — спросила Таша.

Герцил кивнул:

— Я одобряю твое решение, Таша. Лорг — это мерзость. И, конечно, я рад тебя видеть. Что это у тебя с собой?

Таша протянула ему кожаный мешочек, теперь слегка запачканный грязью.

— Старый Полилекс торговца. Мать-Запретительница только что дала мне его. Она также рассказала странную историю из него, о девушке по имени Эритусма и ее Нилстоуне.

— Она говорила с тобой о Нилстоуне! — резко сказал Герцил. — Осмелюсь сказать, что ты не найдешь упоминания о нем в Полилексе.

— Мать-Запретительница сказала, что найду, — возразила Таша. — Но не волнуйся, я знаю, что книге нельзя доверять. А это тринадцатое издание, так что оно полностью устарело.

Рука Герцила замерла.

— Ты, конечно, имеешь в виду четырнадцатое издание. Или двенадцатое?

Таша покачала головой:

— Тринадцатое. Я видела титульный лист, прежде чем Мать-Запретительница его вырвала. Почему она это сделала, я не могу себе представить — она сказала, что это одна из самых ценных книг в школе.

— Мне кажется, самая ценная. И самая опасная. Убери ее. — Он вернул ей книгу.

Они пошли дальше, Герцил слегка хмурился. Наконец он заговорил снова:

— Ты права, конечно. Обычный Полилекс — это мешанина: работа блестящих исследователей и шарлатанов, гениев и мошенников, все они связаны вместе в одном томе. Новейшая версия, например, совершенно серьезно заявляет, что скаты-хвостоколы Толяссы не могут ранить толяссцев. Поверь мне, могут.

Но тринадцатый Полилекс — совсем другое дело. Каждая книга выходит под эгидой Гильдии Исследователей Океана — древним клубом моряков и бизнесменов здесь, в Этерхорде. Его Превосходительство император является их почетным президентом и утверждает каждый новый Полилекс перед продажей. Никто не воспринимал эту книгу всерьез до тех пор, пока, столетие назад, не был написан тринадцатый Полилекс. Его редактором был человек по имени Пазел Долдур. Самый яркий историк своего времени — и первый в своей семье, кто пошел в школу. Они были бедными людьми: его отец и старший брат пошли в армию, потому что люди в военной форме не голодают. Оба были убиты в горных походах. После этого его убитая горем мать отправила Долдура в университет на «золото, которое Император платит вдовам и матерям», утверждала она. Как я уже сказал, он был блестящим студентом и усердно учился. Но его мать вскоре заболела и умерла. Только десятилетия спустя, когда он начал работать над Полилексом, Долдур узнал, что она ночь за ночью отдавала свое тело лордам и принцам при дворе Императора в обмен на его плату за учебу. Болезнь передалась ей от одного из этих мужчин.

— Как ужасно!

Герцил кивнул:

— Долдур сошел с ума от чувства вины. Но он придумал блестящую месть. На это ушло много лет, но он превратил Полилекс в честную книгу: достаточно честную, чтобы пристыдить всех живых нечестивцев, включая самого императора. В ней рассказывалось о доходах от продажи рабов и торговцах смерть-дымом. Она открыла существование тюремного острова Личерог — представь себе, было время, когда никто не знал об этом месте! В ней рассказывалось, как торговцы покупают детей у фликкерманов для работы на фабриках и шахтах. В ней были названы массовые убийства, сожженные деревни и другие военные преступления, о которых короли так усердно старались заставить своих подданных забыть.

Все это он спрятал, кусками и кусочками, в обычных пяти тысячах страницах мусора. И император, конечно, не заметил. Возможно, он никогда не читал ни слова. В любом случае, он быстро дал Долдуру свое благословение. Тринадцатый Полилекс был скопирован и продан.

Скандал разорвал империю на части: видишь ли, другие читали более внимательно. В течение года Долдур был казнен, и почти каждый экземпляр его книги был обнаружен и сожжен. Просто говорить о тринадцатом издании было опасно. Быть пойманным с одним из них означало смерть.

— Смерть! — воскликнула Таша. — Герцил, с какой стати Мать-Запретительница дала мне такую книгу?

— Прекрасный вопрос. Двадцать лет прошло с тех пор, как я в последний раз слышал о ком-то, пойманном с этой книгой. Старая ведьма, я полагаю. На Пулдураджи.

— И что с ней случилось?

— Ее привязали к мертвому мулу и бросили в море.

Таша уставилась на невинно выглядящий мешочек.

— Я знала, что они меня не любят, — сказала она.

Они пошли по пешеходному мосту через старый мельничный канал. На середине Герцил прикоснулся сжатым кулаком ко лбу, как делал в центре других мостов: обычай Толяссы, сказал он ей, но что это означало, не сказал.

Через несколько минут из нее вырвались слова:

— Что мне делать с этой страшной штукой?

Герцил пожал плечами:

— Сожги книгу. Или прочитай, извлеки из нее уроки, живи с опасностью обладания ей. Или передай ее властям и приговори Мать-Запретительницу к смерти.

— Ты мне очень помогаешь.

— Моральный выбор — не моя сфера обучения.

Лицо Таши внезапно озарилось:

— Герцил! Когда наши уроки борьбы могут начаться снова?

Герцил не улыбнулся в ответ.

— Не скоро, боюсь. Многое происходит в этом городе, и, хорошо это или плохо, я стал его частью. Дело в том, что я должен покинуть тебя через несколько минут, а до этого мне нужно кое-что сказать. Кое-что, о чем ты должна рассказать своему отцу, и как можно скорее.

Он повел ее прочь от реки в темную рощу елей. Остановившись у большого дерева, он низко пригнулся и жестом велел ей сделать то же самое.

— За твоей семьей следят, Таша, — прошептал он. — Адмирал, леди, Нама и другие слуги — теперь и ты — под наблюдением. Каким-то образом они узнали, что ты покидаешь Лорг сегодня вечером. Если что-то хорошее и вышло из твоего опрометчивого броска в этот парк, так это то, что ты сбросила с себя наблюдателя. И чуть не сбросила меня.

— Наблюдает за нами? Почему? — Таша была поражена. — Это из-за того, о чем упоминала сестра-привратница? Должность посла?

Герцил покачал головой:

— Не проси меня строить догадки. И чем с меньшим количеством людей ты будешь говорить о делах своего отца, тем лучше. Пойдем, если ты задержишься дольше, они поймут, что в парке ты кого-то встретила.

Они встали и пошли дальше, еловые иголки хрустели под ногами. Впереди сквозь деревья пробивался свет фенгас-ламп.

— Герцил, — сказала Таша, — у тебя есть какие-нибудь предположения, кто они такие?

Голос Герцила прозвучал неуверенно.

— Был один человек, которого, как мне показалось, я знал, но это вряд ли возможно… — Он покачал головой, словно прогоняя дурной сон. Они добрались до еловой опушки. — Скажи своему отцу, — сказал он. — И Таша: скажи ему, когда он останется один, хорошо? Совсем один.

Без Сирарис, предположила она. Таша пообещала, что так и сделает.

Герцил улыбнулся:

— Я чуть не забыл: Рамачни шлет свои поздравления.

— Рамачни! — Таша схватила его за руку. — Рамачни вернулся? Как он? Где он был?

— Спросишь его сама Он ждет в твоей комнате.

Таша была вне себя от радости.

— О, Герцил! Это хороший знак, не так ли?

И снова ее учитель заколебался.

— Рамачни — друг, как никто другой, — сказал он, — но я бы не назвал его визиты хорошим знаком. Давайте лучше скажем, что он приходит, когда очень надо. И все же сегодня вечером он был в веселом настроении. Он даже хотел выйти в город, но я запретил ему это. Его приветствие не могло быть таким… неприметным, как мое.

— Неприметным! — Таша рассмеялась. — Ты пытался убить меня!

Улыбка Герцила исчезла при слове убить.

— Иди прямо домой, — сказал он. — Или беги, если хочешь. Но не оглядывайся на меня. Я навещу вас, когда смогу.

— Что происходит, Герцил?

— Этот вопрос не дает мне спать, моя дорогая. И у меня нет ответа. Пока.

Он нашел в темноте ее руку и сжал. Затем повернулся и исчез среди деревьев.

Старый страж у калитки их сада поклонился так же изысканно, как и два года назад. Таша обняла бы его, если бы не знала, насколько она его смутит. Вместо этого она обняла Джорла и Сьюзит, синих мастифов, которые вперевалку спустились по мраморной лестнице, чтобы поприветствовать ее, скуля от нетерпения, на своих артритных бедрах. Они были ее старыми друзьями и великолепно пускали слюни, чтобы напомнить ей об этом. Невольно рассмеявшись, она наконец оторвалась от них и снова повернулась лицом к дому.

В дверном проеме над ней стояла леди Сирарис. Она была красива, в пышном стиле красоты Уллупридских островов: темные, горящие глаза, полные губы, которые, казалось, готовы были поделиться каким-то восхитительным секретом, каскад прямых черных волос. Она была как минимум вдвое моложе адмирала.

— Вот и ты, дорогая, — сказала она, пышными губами изобразив улыбку. — Всего час, как из школы, и уже грязнее самих собак. Я не буду целовать тебя, пока ты не умоешься. Входи!

— Он действительно собирается стать послом? — спросила Таша, не двигаясь с места.

— Моя дорогая, уже. Принес присягу в четверг у ног Его Превосходительства. Ты бы видела его, Таша. Красив, как сам король.

— Почему он не сказал мне? Послом куда?

— В Симджу — слышала о такой? Зажата между нашей империей и вражеской, вообрази. Говорят, мзитрини ходят по улицам в боевой раскраске! Мы не сказали тебе, потому что император потребовал строгой секретности.

— Я бы никому не сказала!

— Но ты сама говорила, что Сестры читают твою почту. Входи, входи! Нама позовет нас к столу.

Таша поднялась по лестнице и последовала за ней в большой темный дом, уже злясь. Это правда — она жаловалась на то, что ее письма приходили открытыми и в беспорядке. Сирарис смеялась и называла ее мнительной. Но теперь она поверила, теперь эти опасения соответствовали ее целям.

Таша не сомневалась в целях консорт. Сирарис намеревалась оставить ее здесь и хотела, чтобы у нее было как можно меньше времени, чтобы переубедить отца. А если бы я не бросила учебу? Ушли бы они, не попрощавшись?

Никогда. Она никогда не сможет поверить в такое со стороны своего отца.

Внимательно наблюдая за Сирарис, она небрежно спросила:

— Как скоро мы отплываем?

Если консорт и испытала малейшее удивление, то прекрасно его скрыла:

— «Чатранд» должен быть здесь в течение недели и отплыть всего через несколько дней.

Таша остановилась как вкопанная:

— «Чатранд»! Они отправляют его в Симджу на «Чатранде»?

— Разве Сестры тебе не сказали? Да, наконец-то к твоему отцу отнеслись с уважением, которое он заслужил. Это будет настоящая экспедиция. В честь твоего отца собран почетный караул. И леди Лападолма посылает свою племянницу представлять Торговую Семью. Ты, конечно, помнишь Паку́?

Таша поморщилась. Паку́ Лападолма была ее бывшей школьной подругой. Она сбежала из Лорга десять месяцев назад, выйдя замуж за полковника ударной кавалерии, который был старше ее на два десятка лет. Две недели спустя она овдовела: жеребец полковника, обезумев от ос, лягнул его в грудь; по-видимому, тот умер, не сказав и слова.

— Разве она еще не вышла замуж во второй раз? — спросила Таша.

— О, нет, — засмеялась Сирарис. — Ходили разговоры о помолвке, о герцоге Никаком из Сорна, но затем пришли предложения от графа Баллитвина, владельца пивных заводов Мангела и торговца животными Лацло, который совершенно сошел с ума от Паку́ и послал ей букет из пятисот белых роз и пятидесяти плачущих снежных жаворонков, обученных выкрикивать ее имя. Ни один из них не впечатлил Паку́ — она сказала, что все они похожи друг на друга.

— Конечно, похожи.

— Поклонники, дорогая, а не птицы. К счастью, вмешалась ее двоюродная бабушка. К тому времени, когда Паку́ вернется, даже Лацло, возможно, забудет ее.

— Я поеду с вами, — сказала Таша.

Сирарис снова рассмеялась, коснувшись ее руки:

— Ты самая милая девушка.

Прекрасно зная, что это не так, Таша повторила:

— Я поеду.

— Бедные Джорл и Сьюзит. У них никого не останется.

— Используй любой трюк, который тебе нравится, — спокойно сказала Таша, — но на этот раз я выиграю.

— Трюк? Выиграть? О, Таша, дорогая, у нас нет причин начинать этот путь. Иди, я поцелую тебя, несмотря на твою грязь. Моя маленькая Ташула.

Это было ее детское прозвище, давным-давно, когда они были близки. Таша посчитала это низкой тактикой. Тем не менее они чмокнули друг друга в щеки.

— Я не буду создавать проблем в Симдже, — сказала Таша. — Я повзрослела.

— Как восхитительно. Ты обещаешь перестать бросать своих кузенов в изгороди?

— Я не бросала его! Он сам упал!

— Кто бы этого не сделал, дорогая, после того, как ты его ударила? Бедный молодой человек, его гордости был нанесен серьезный ущерб. Сбит с ног девушкой, которая едва доставала ему до плеча. Пойдем, твой отец в летнем домике. Давай удивим его.

Таша последовала за ней через кабинет и столовую, затем они вышли в задние сады. Сирарис не изменилась. Скользкая, хитрая, с острым языком. Таша видела, как она доводила до бессловесной ярости какую-нибудь герцогиню, а затем безмятежно уходила танцевать с ее герцогом. В городе, жившем сплетнями, она была объектом восхищения. Все предполагали, что у нее был молодой мужчина или, возможно, несколько, спрятанных в метрополисе, потому что как мог старик удовлетворить такую женщину? «Невозможно поцеловать медаль зимней ночью, а?» — сказал какой-то хитрый лорд, сидевший рядом с Ташей на банкете. Когда он отошел от стола, она вылила бутылку салатного масла в его мягкое кресло.

У нее не было большого желания защищать Сирарис, но она никому не позволила бы опозорить отца. Он был ранен так много раз — пять в бою и, по крайней мере, один в любви, когда жена, которую он обожал, умерла через шесть дней после рождения дочери. Горе Исика было таким сильным, его воспоминания о потерянной Клорисуэле такими многочисленными и острыми, что однажды Таша была поражена, услышав, как он говорит о ней как о «моей девочке, оставшейся без матери». Конечно, у нее была мать — столь же постоянно присутствующая, сколь и навсегда потерянная.

Сирарис, со своей стороны, едва ли нуждалась в защите. Консорт скользила среди засад и предательств высшего общества, как будто была рожден для них. Что было поразительно, поскольку всего восемь лет назад она приехала в Этерхорд в цепях. Серебряные цепи, может быть, но, тем не менее, цепи.

Адмирал Исик вернулся из осады Ибитрада и обнаружил, что она ждет его в своих покоях вместе с запиской, нацарапанной детским почерком Его Превосходительства: Мы посылаем вам эту женщину, полностью обученную искусству любви, пусть она будет для вас эликсиром радости.

Она была удовольствие-рабыней. Не официально, конечно: рабство к тому времени вышло из моды и ограничивалось Внешними Островами и недавно завоеванными территориями, где рабы трудились на самых тяжелых работах. Во внутренней империи их место заняли п кабальные слуги — или консорты, в случае удовольствие-рабынь. По закону такие женщины принадлежали только самим себе, но Таша слышала, что их выигрывали и проигрывали в азартных играх или отправляли обратно на рабские территории, когда их внешность начинала увядать.

Ей едва исполнилось восемь, когда приехала Сирарис. И все же она никогда не забудет, как молодая женщина смотрела на ее отца: не раболепно, как другие слуги, а со спокойной заинтересованностью, как будто он был замко́м, который она могла бы открыть умением и терпением.

Эберзам ненавидел рабство под любым названием, называя его «гангреной империй». Но отказаться от подарка императора было немыслимо, поэтому отец Таши сделал единственный шаг, который пришел ему в голову. Он продержал Сирарис в доме в течение правдоподобных шести недель, а затем признался в любви. Он сразу же подал прошение короне о ее гражданстве, но, к удивлению, получил отказ. Вторая записка из замка Мааг гласила: Мирал, подождите один год, один день, и, если любовь все еще будет процветать, мы поднимем этот саженец до статуса утешающего. Что это могло означать, никто не знал, но адмирал подчинился и впервые в жизни поневоле стал рабовладельцем.

В том году Сирарис фактически была заключена в тюрьму в фамильном особняке, но приговор, похоже, ее не беспокоил. Она обратила свое внимание на Ташу, заботясь о маленькой девочке наполовину как мать, наполовину как старшая сестра. Она научила ее Уллупридским играм и песням и убедила повара приготовить блюда ее детства, которые, по мнению Таши, были более роскошными, чем лучшие блюда Этерхорда. В свою очередь, Таша помогла Сирарис усовершенствовать ее арквали, который был хорошим, но слишком сильно опирался на словарный запас школы соблазнения.

Они были лучшими друзьями. Адмирал не мог быть счастливее. Таша едва заметила, когда он перестал посещать спальню Сирарис и поселил ее в своей собственной.

В конце требуемого года он снова написал в замок Мааг, заявляя о своей любви сильнее, чем когда-либо, и на этот раз это была простая правда. Несколько дней спустя адмирала и рабыню вызвали к Аметриновому Трону, где Сирарис преклонила колени и была названа леди Сирарис, консорт Эберзама Исика.

Город ахнул. Одним росчерком пера император превратил рабыню Исика — простую собственность в глазах закона — в члена аристократии. За всю долгую историю правления Магадов не было ничего подобного. Предоставив Исику свое благословение, император значительно поднял его по лестнице власти. И никто не знал, почему.

Так случилось, что самая красивая рабыня Арквала стала его самой загадочной Великой Госпожой. И с того дня перестала быть другом Таши.

Голубая фенгас-лампа горела в летнем домике — на самом деле это была просто большая беседка с винным шкафом. Адмирал Эберзам Исик, освобождавший Чересте и спасавший Ормаэл, помимо прочего насилия, сидел и читал в плетеном шезлонге, укрыв ноги одеялом; от его светлой лысой головы отскакивало почти столько же мотыльков, сколько кружило над лампой наверху. Поразительным было то, что он этого не замечал. Когда Таша приблизилась, она увидела, как большой мотылек перепорхнул с уха отца на макушку головы. Адмирал не пошевелился. Одна рука раздраженно ткнула в страницу, на которую были устремлены его глаза; вот и все.

— Прахба! — сказала она.

Так называла адмирала только она: Прахба, «старый моряк, которого никто не мог убить», был сказочным героем; он покорил все моря и даже опередил Смерть, когда призрак гнался за ним против ветра. Адмирал подпрыгнул, разбросав мотыльков и захлопнув несколько в своей книге. Он повернулся, чтобы посмотреть на Ташу. Он издал бессловесный звук радости. Затем она обнимала его, наполовину сидя у него на коленях, царапала лицо о его заросшую щетиной шею и хихикала, как будто ей было не шестнадцать, а шесть, и он никогда не отправлял ее в школу, которой управляли ведьмы.

— Таша, моя замечательная девочка!

— Я хочу пойти с тобой.

— Что? О, Таша, утренняя звезда! О чем ты говоришь?

Его голос был сух, как уголь. Прошло два года, но могло пройти все десять. Его челюсть дрожала сильнее, чем раньше, а бакенбарды — все, что осталось от его волос, — потеряли свой цвет: они были молочно-белыми. Но его руки все еще были сильными, борода — аккуратной, а голубые глаза, когда они прекращали блуждать и останавливались на тебе, — пронзительными.

— Ты не можешь оставить меня здесь, — сказала она. — Со мной не будет никаких неприятностей в Симдже, я обещаю.

Адмирал покачал головой:

— Неприятности будут у Симджи, а не у тебя. Девочка без матери в этой выгребной яме. Незамужняя, незащищенная.

— Глупый дурак, — сказала она, целуя его в лоб. Это будет проще, чем она думала. — Ты защитил всю империю. Ты можешь защитить меня.

— Как долго?

Таша откинулась назад, чтобы посмотреть на него. Его глаза были несчастными.

— И корабль, — прохрипел он. — Эти животные.

— Прахба, — серьезно сказала она, — я должна тебе кое-что быстро сказать. Я видела Герцила на обратном пути из школы…

— Эберзам! — крикнула Сирарис, поднимаясь по ступенькам. — Смотри, кого я нашла у садовой калитки!

Адмирал вздрогнул при упоминании Герцила, но теперь улыбнулся дочери.

— Ты — живой образ своей матери. И это напомнило мне… — Он взял со стола маленькую деревянную шкатулку и передал ее Таше. — Открой ее, — сказал он.

Таша открыла коробочку. Внутри лежало изысканное серебряное ожерелье. Она вытащила его: каждое звено представляло собой крошечное океанское существо: морскую звезду, морского конька, осьминога, угря. Но все они были так искусно и плавно обработаны, что на расстоянии вытянутой руки можно было разглядеть только серебряную цепочку.

— Оно так красиво, — прошептала она.

— Оно принадлежало ей, твоей матери, — сказал Исик. — Она очень любила это ожерелье, почти никогда не снимала.

Таша перевела взгляд с отца на Сирарис, едва доверяя себе, чтобы заговорить:

— Но ты отдал его…

— Он дал его мне много лет назад, — вмешалась Сирарис, — потому что думал, что должен. Как будто мне было нужно доказательство его чувств! Я приняла его только как хранительница и согласилась держать его в безопасности, пока ты не достигнешь совершеннолетия. А ты только что объявила, что достигла. — Она взяла ожерелье и надела его на шею Таше. — Дух захватывает! — сказала она. — Ну, Эберзам, может быть, ты согласишься надеть смокинг сегодня вечером? Нама потеряла всякое терпение по отношению к нему, Таша. Он бродит по саду в тапочках и халате, попыхивая сапвортовыми сигарами.

Глаза Исика блеснули, когда он переводил взгляд с одну на другую:

— Посмотрите, как меня преследуют. В моем собственном доме.

Он отбросил одеяло и вскочил на ноги: стариковская имитация военной быстроты. Таша почти взяла его за руку, но он мягко отмахнулся от нее. Он ни на что не опирался, пока.

Таша поприветствовала слуг на кухне — особенно она скучала по Наме, — вымыла руки и побежала наверх, в свою старую спальню. Ничего не изменилось: короткая удобная кровать, свеча на трюмо, стол с морскими часами. Она закрыла за собой дверь и повернула ключ.

— Рамачни!

Ответа не последовало.

— Это я, Таша! Выходи, дверь заперта!

Снова тишина. Таша бросилась к столу, подняла часы, заглянула за них. Ничего.

— Взрыв и проклятие!

Она слишком долго была в саду, и Рамачни ушел. Он был великим магом и мог путешествовать между мирами; Герцил даже видел, как он вызывал бури. У него повсюду были причины и проблемы. Почему она ожидала, что он будет ждать, пока она слонялась внизу?

— Ты же не собираешься наброситься на меня? Как Герцил?

Хотя иногда он выглядел как обычный человек, Рамачни обычно посещал ее в виде норки. Черной как смоль норки, чуть крупнее белки, и он был не прочь ущипнуть ее, если ее внимание отвлекалось во время их занятий.

Но сегодня вечером в ее комнате не было черной норки. Он исчез и мог не появиться в течение нескольких дней, недель, лет. Она даже не могла винить Сирарис по очень простой причине — консорт не знала о существовании Рамачни. Чувствуя себя совершенной идиоткой, Таша плюхнулась на кровать. И застыла.

На потолке бледно-голубым огнем горели слова. Они, вне всякого сомнения, были волшебными, и ее сердце затрепетало, потому что Рамачни очень редко позволял ей увидеть его магию. Даже сейчас у нее было всего мгновение, чтобы насладиться ею, потому что, как только она прочитывала слово, то начинало мерцать и гасло. Это было все равно что задувать свечи силой мысли.

Добро пожаловать из тюрьмы, Таша Исик! Я не говорю «Добро пожаловать домой», потому что, как мне кажется, твои представления о доме вот-вот изменятся. Не беспокойся о том, что будешь скучать по мне: я вернусь раньше, чем ты успеешь оглянуться. Но Нама каждую минуту входит и выходит из этой комнаты, чтобы убедиться, что она готова для тебя, и я устал прятаться под трюмо.

Кстати, Герцил совершенно прав: кто-то рыщет по вашему саду. Ваши собаки клянутся в этом. Джорл так встревожен, что едва соображает. Когда я спросил его о незваном госте, он ответил: «Маленькие люди в земле! Маленькие люди в земле!»

Ты можешь подумать, что под тюрьмой я имею в виду Лорг. Вовсе нет! Тюрьма, из которой ты бежишь, прекрасна: прекрасна, ужасна и даже смертельна, если ты останешься в ней подольше. Ты будешь скучать по ней. Часто ты будешь страстно желать вернуться в нее, уютно устроиться в ее тепле, как ты это делаешь сейчас в своей кровати, которую переросла. Храбрая душа, ты не можешь. Это твое детство, эта тюрьма, и ее дверь заперта за тобой.

За ужином отец Таши рассказал о своей должности посла. Честь, во всех смыслах. Симджа была Бескоронным Государством огромной важности, лежащим, как и все они, между Арквалом и его великим соперником, Мзитрином. Две империи поддерживали непрочное перемирие в течение сорока лет, с момента окончания ужасной Второй морской войны.

Но сражения или нет, борьба за власть продолжалась. Бескоронные Государства знали, какая опасность их окружает, ибо последняя война велась в их водах, на их берегах и улицах.

— Они смотрят на нас и видят ангелов смерти, как выразился Наган, — сказал Исик. — Ты помнишь командора Нагана? Возможно, ты была слишком молода.

— Я помню его, — сказала Таша. — Один из личных охранников императора.

— Ты права, — одобрительно сказал Исик. — Но в этой поездке он будет защищать нас. Прекрасный человек, профессионал.

— Он часто посещал нас, — сказала Сирарис. — Такой осмотрительный человек! Я чувствую себя в большей безопасности, зная, что он будет на борту.

Исик нетерпеливо махнул рукой.

— Дело в том, что Бескоронные Государства боятся нас так же сильно, как и Мзитрин. А теперь они перехитрили нас, заключив этот проклятый Пакт Симджи. — Он яростно вгрызся в обеденный хлеб. — Прекрасное маневрирование, вот это что. Не знаю, как им удалось это сделать всего за пять лет.

— Что такое пакт? — спросила Таша.

— Соглашение, дорогая, — ответила Сирарис. — Бескоронные Государства поклялись держать Арквал и Мзитрин подальше от своих вод. И они пообещали, что если на одно Бескоронное Государство нападут, все остальные придут ему на помощь.

— Но я считала, что у Арквала самый большой в мире флот.

— Да! — сказал Исик. — Этот флот однажды победил Мзитрин и может сделать это снова. И все семь Бескоронных Государств не смогли бы бросить нам вызов, если мы станем настолько жестоки и глупы, чтобы начать с ними войну. Но что, если Бескоронные Государства и Сиззи объединятся, чтобы сражаться с нами? — Он покачал головой. — Мы будем в очень тяжелом положении, очень тяжелом. И короли Мзитрина испытывают тот же страх: эти семь государств однажды могут напасть на них вместе с нами и опустошить их империю. Именно это и гарантирует Пакт Симджи: полное уничтожение для любой империи, если они попытаются захватить самый бесплодный островок Бескоронных Государств.

Его рука хлопнула по столу с такой силой, что посуда подпрыгнула.

— Очевидно! — крикнул он, полностью забыв о Таше и Сирарис. — Как же мы этого не заметили? Конечно, они будут флиртовать с обеими сторонами! Кто бы не предпочел тихого волка тому, который жаждет твоей крови?

— Прахба, — тихо сказала Таша, — если мы волки, значит ли это, что Симджа — преследуемый лось?

Адмирал перестал жевать. Даже Сирарис на мгновение выглядела ошарашенной. Эберзам Исик хотел мальчика, и Таша это знала: кого-то, с кем можно было бы строить модели кораблей, читать боевые журналы и хвастаться своими ранами. Мальчика, который однажды ступит на собственный корабль. Таша никогда не смогла бы стать офицером, да и не хотела им быть. Ее модели выглядели как обломки судов, а не как корабли.

Но у нее был талант к стратегии, который временами выбивал его из колеи.

Адмирал неуверенно потянулся за вином:

— Волки и преследуемый лось. Я помню, как рассказывал тебе эту притчу. Как волчья стая гонит и преследует стадо до тех пор, пока не определит самого медленного, самого слабого, затем отделяет его от остальных и пожирает. Я действительно помню, Таша. И я знаю, о чем ты думаешь: этот старик знает, как вести войны, но не заключать мир. Ты забываешь, что моя жизнь началась не тогда, когда я поступил на службу в имперский флот. И, возможно, ты забыла, что я повесил свой меч. Когда я поплыву на запад, это будет торговое судно, а не военный корабль.

— Конечно, — сказала Таша. — Я сглупила. Иногда мне приходят в голову глупые идеи.

— В данном случае более чем глупые. Разве ты не слышала, что я сказал о Пакте? Если мы выступим против любого Бескоронного Государства, все остальные повернутся против нас, и к ним присоединится Белый Флот Мзитрина.

— Ешь свой салат, Таша, — прошептала Сирарис.

— Война такого масштаба сделала бы Вторую морскую войну похожей на двух сопляков, ссорящихся в ванне, — сказал адмирал, повысив голос. — Неужели ты думаешь, что я стал бы участвовать в таком безумии? Я не шпион и не вестник войны, девочка! Я посол!

— Прости, отец.

Адмирал посмотрел в свою тарелку и ничего не сказал. Таша обнаружила, что ее сердце бешено колотится. Она редко видела его таким встревоженным.

Сирарис утешительно вздохнула и налила им по чашке кофе.

— Я так мало знаю о мире, — сказала она, — но мне пришло в голову, дорогая Таша, что такое замечание — это, конечно, очень умно…

Ага, вот и оно, подумала Таша.

— …но, сказанное в неподходящий момент, оно может… обеспокоить людей.

— Оно может стать катастрофой! — сказал Эберзам.

— Конечно, нет, дорогой, — сладко возразила Сирарис. — Если быть осторожным, все недоразумения могут быть устранены. Разве ты так не думаешь, Таша?

— Да, думаю, — бесцветно сказала Таша. Ее руки под столом сжались в кулаки.

— Час назад, например, — сказала Сирарис, кладя руку на руку адмирала, — мы с Ташей вспоминали ту летнюю вечеринку в округе Мей. Представь себе, мне пришла в голову мысль, что она швырнула своего кузена в живую изгородь. Когда на самом деле он просто упал.

Лицо Эберзама Исика омрачилось еще больше. Он тоже был на вечеринке. Он вынул руку из хватки Сирарис и коснулся головы за ухом, на месте старой раны. Таша бросила на Сирарис пылающий яростью взгляд.

— Они такая возбудимая компания, эти кузены, — сказала консорт. — Я полагаю, что между нашими семьями все еще существует трещина.

Еще одна пауза. Адмирал прочистил горло, но не поднял глаз.

— Таша, утренняя звезда, — сказал он. — Мы живем в злое время.

— Прахба…

— Если Арквал и Мзитрин вступят в бой, — сказал адмирал, — это не будет похоже на другие войны. Это приведет к гибели обоих. Смерть будет преследовать народы от Беска до Гуришала. Невинные будут умирать вместе с воинами. Города будут разграблены.

Теперь он поднял глаза, и несчастный взгляд, который Таша увидела в саду, был сильнее, чем когда-либо.

— Я видел такой город. Прекрасный город. Красиво возвышавшийся над морем… — Его голос звучал так, словно был готов сорваться, но он сдержался.

Сирарис положила руку на стол.

— Это может подождать до утра, — твердо сказала она.

— Нет, это невозможно, — сказал адмирал.

— Доктор Чедфеллоу говорит, что ты не должен изнурять себя.

— Пошел он к черту, твой Чедфеллоу!

Глаза консорт расширились, но она придержала язык.

— То, что я сказала, было ужасно, Прахба, — пробормотала Таша, — но это больше не повторится. Прости меня! Я не разговаривала ни с кем, кроме Сестер, в течение двух лет. Это был просто неосторожный момент.

— Такие моменты могут быть смертельными, — сказал Исик.

Таша прикусила губу. Она подумала о Герциле.

— За смертью городов последует тьма, — сказал адмирал. — Тьма голода и холода, тьма невежества, тьма дикого отчаяния. Каждая тьма ускоряет другие, подобно течению водоворота. Мы должны сделать все возможное, чтобы не попасть в водоворот.

— Теперь я старше, — сказала Таша, чувствуя, как челюсти ловушки Сирарис смыкаются на ней. — У меня больше здравого смысла. Пожалуйста…

Он поднял руку, призывая к тишине: мягкий жест, но не допускающий противоречий. Таша дрожала. Сирарис слегка улыбнулась.

— Через шесть дней я поднимаюсь на борт «Чатранда», — сказал адмирал. — Его Превосходство только что возложил на меня самое тяжелое бремя в моей жизни. Поверь мне, Таша: если бы я видел какой-то другой путь, я бы выбрал его. Но его нет. Вот почему я должен сказать тебе…

— Ты не можешь отправить меня обратно в эту школу!

— …что ты поплывешь с нами в Симджу, дорога часто занимает недели или больше…

— Что! — Таша вскочила со стула. — О, спасибо тебе, спасибо, мой дорогой Прахба! Ты не пожалеешь об этом, никогда, я обещаю!

— И там, — сказал адмирал, отбиваясь от ее поцелуев, — ты выйдешь замуж за принца Фалмурката Адина, командира Четвертого легиона королей Мзитрина.