Заговор Красного Волка

Глава 18. НОЧНАЯ ДЕРЕВНЯ

26 вакрина 941

14-й день из Этерхорда

Мой ужас — это ужас крысы, но моя душа принадлежит мне. Моя душа принадлежит мне. Моя душа принадлежит мне.

Скажи это, когда начнется паника. Если это правда, то ты в безопасности, спасен, в здравом уме. Ты будешь процветать и избежишь этой убийственной холодной воды одиночества, этого водоворота, этого пойла насилия и нужды. Найди любовь, сухую землю, глаза, которые не ненавидят тебя, когда отличают от тени.

Если это неправда — тогда тебе не спастись, дорогой Фелтруп.

Размышляя так, черная крыса прокладывала путь среди невидимых складов и грузов спасательной палубы. Фелтруп двигался кругами: не заблудился, а искал в безумной спешке, вглядываясь в почти идеальную черноту, напрягая ночное зрение. Он искал свет, самый слабый и бледный красный огонек. Он уже трижды мельком видел его и бросался вперед с вспыхнувшей в сердце надеждой только для того, чтобы увидеть, как он исчезает без следа.

Каждый рывок был флиртом со смертью. Обычно он не проходил и двух ярдов без того, чтобы не дернуть головой, не оглянуться через одно или другое грязное плечо. Были проблески движения; были сквозняки, толчки и внезапные непонятные звуки. Хуже всего были запахи — насыщенные зловонием, давящие, удушающие, топящие его в страхе. Запах человека был повсюду: в жирных отпечатках пальцев, оставленных грузчиками, в поту с их спин, когда они прислонялись к столбам, в слюне матросов и остатках сладкой сосны, в человеческом дыхании, сочившемся из спален.

(Мой ужас — это ужас спящего, погребенного заживо.)[4]

Однако он не боялся людей — не в этот час. После полуночи спасательная палуба принадлежала другим: крысам, икшель, этой темной твари, которая пряталась и сопела, нескольким мышам, змеям и паукам, а также миллионам блох. Люди прозвали ее «палуба паразитов», «ссаная палуба», «улочка безбилетников». Для ее жителей это была просто Ночная Деревня.

Даже в полдень люди приходили туда с лампами, потому что спасательная палуба находилась на глубине двадцати футов под волнами. Глубокой ночью не более одного человека в час пробиралось по ее глубинам — ослепленные собственной лампой, они осматривали корпус на предмет протечек.

Бо́льшой опасностью была Снирага. Уже три ночи она приходила охотиться, прыгая по ящикам и щелям, ангел смерти. Никакой поток света не возвещал о ее появлении — и никакой звук, кроме внезапного, леденящего кровь вопля оборвавшейся жизни. Затем кошка из Красной реки забиралась на возвышенность, может быть, на поперечную балку, и пожирала свою жертву тщательными этапами. При качке корабля желчные пузыри и желудки падали на палубу: этого она не ела.

Но для черной крысы было кое-что похуже Снираги.

(Мой ужас — это ужас утопленника. Когда поверхность исчезает, ты не можешь плыть к ней, ты не можешь стремиться к солнцу без света и без тепла, к смеющемуся солнцу, исчезнувшему над водорослями, солнцу человека и пробужденных зверей, солнцу радостного дня и чуду слез, но не солнцу твоего рода, дорогой, никогда не твоего рода; для тебя углы, трещины и норы в грязи — и только до тех пор, пока твоя морда не коснется волн. О, безумный отвратительный грызун! Милая крыса моей души! Бедный бегущий, шуршащий, поедающий помои Фелтруп, как скоро тебя поглотят водоросли?)

Он был уродом: он это знал. Он был пробужденной крысой, а крысы никогда не пробуждаются. Но они и не спят, не спят теплым, глупым сном нормальных зверей. В отличие от любых других известных ему существ, они были зажаты между разумом и инстинктом, между днем и ночью. Они жили короткими, отрывистыми, ссорящимися, несчастными жизнями в сумерках. Лучше всего для них подходил термин икшель: паллускудж — существа, проклятые богами.

— Толстей, брат!

Фелтруп взлетел на два фута в воздух. Рядом с ним три крысы засмеялись — противный гнусавый шепот.

— Разговаривает сам с собой! — сказали они. — Странный Фелтруп! Мудрый и особенный Фелтруп! Что он делает здесь, на окраине города?

— Вода, — соврал Фелтруп, приходя в себя. — Вот и все. Просто ищу воду.

— «Просто ищу воду», — сказал один из них, идеально имитируя. Как и половина того, что исходило из уст крыс, это было сказано без всякой ясной причины, но это заставило остальных рассмеяться. Они были всего лишь крадущимися: слабые крысы, которых ночью выгоняли из логова и пускали обратно, только если они могли заплатить дань едой. Крадущиеся были единственными крысами, которых когда-либо видело большинство людей: маленькие, отчаявшиеся, вынужденные подвергаться смертельной опасности на кухнях, в конюшнях, на свалках. Женщины видели их и изумленно визжали, как будто их вот-вот растерзают тигры. Мужчины обменивались выдумками об их размерах.

Фелтруп попытался рассмеяться так же, как и они, сильно причмокивая и шмыгая носом.

— Икшель, — сказал он. — Сейчас они вылезают из своих ящиков. Вы видели их?

— Видели их, — сказал один. Они все настороженно смотрели на него и ждали. Возможно, они не поняли вопроса.

— Да, — снова попытался Фелтруп. — Икшель. Ползуны. Их на борту больше, чем обычно, — на сотни больше. На этот раз они не просто пассажиры. Они что-то замышляют.

— Сотни ползунов, — пробормотал один из крадущихся, скучая.

— Да! Они наблюдали за гигантами, слушали их, шли на риск. Говорю вам, это ненормально. Я подумал, что хотел бы взглянуть на них и рассказать Мастеру Мугстуру.

При упоминании о Мастер-крысе их глаза на мгновение загорелись страхом.

— Может быть, вы заметили их, братья? — настаивал Фелтруп, стараясь, чтобы его голос звучал не слишком нетерпеливо. — Я, безусловно, должен буду упомянуть о вашей помощи Мастеру Мугстуру. Там, в яслях, я подумал…

— Фелтруп и его рассказы, — прервал его один из них.

— Я мог бы рассказать вам еще одну историю, братья, о человеке-монстре, который скоро будет ходить по этому кораблю. Сокол Ниривиэль говорил о нем, гордый, как принц. Но вы мне никогда не поверите. Они говорят, что все это путешествие посвящено свадьбе, свадьбе, которая принесет мир между людьми-воинами. Но истинная цель…

— Что у него есть поесть? — пронзительно завопила крыса слева от него, и две другие ощетинились от внезапной настороженности. Еда была единственной темой, по-настоящему интересовавшей крыс — помимо местонахождения тех, кто мог съесть их.

Фелтруп покачал головой:

— Боюсь, ничего.

— Всегда что-нибудь есть.

— Не в этот раз, — сказал Фелтруп. — Я не ел с наступлением темноты. Я умираю с голоду.

— Тогда почему ты не попросил у нас еды, брат? — спросила та же крыса, и все трое крадущихся ухмыльнулись.

Потому что вы бы соврали, подумал Фелтруп, но он знал, что они его поймали. Все крадущиеся лгали, когда встречались в Ночной Деревне, и все же эта практика никогда не удерживала крысу — любую нормальную крысу — от вопроса. Если бы он приставал к ним с просьбами о еде, они бы ничего не заподозрили и отпустили бы его. Теперь же они приближались, обнюхивая его лапы и щеки. Еще несколько секунд, и они почувствуют запах его последней еды. Разговоры мгновенно прекратятся, и они нападут.

Он вполне мог справиться с любым из них — возможно, с любыми двумя. Но трое — это слишком много. И, сражаясь, он тонул, становился подлым, слепым животным — по-настоящему их братом.

Выбора не было. Фелтруп встряхнулся и содрогнулся всем телом, как это свойственно крысам и хорькам. Крадущиеся отскочили назад, и Фелтруп выплюнул содержимое своих мешочков за щеками им под ноги.

— Так и знали! — радостно воскликнули они. — Лживый, запасливый, жадный Фелтруп!

Это была всего лишь ложка промокшей галеты (оброненной мальчиком-смолбоем, настолько измученным, что он заснул, пока жевал), но крадущиеся набросились на него, как голодные собаки, их короткие языки лизали грязную палубу. Фелтруп напрягся и прыгнул — оп! — прямо над их головами. Нет смысла оглядываться назад. Через несколько секунд его еда закончится. Через несколько минут они его и не вспомнят.

(Мой ужас — я боюсь не вспомнить. Кто такой Фелтруп? Крыса, урод, монстр, человек?)

Теперь он был не только измучен, но и зол. Эта еда могла бы подкупить охранника у двери. Ему придется искать ее под гамаками мальчиков или среди оборванных, беспокойно спящих пассажиров третьего класса, чтобы получить дневное убежище в логове. Другие крысы прочесывали те же места; понадобятся часы, чтобы найти огрызок. Но сейчас у него дела поважнее.

Там! Красное свечение, размером с наперсток, отбрасывающее достаточно света, чтобы Фелтруп увидел две занятые руки и тусклый блеск бронзы. Фелтруп бросился к нему, обезумев от страстного желания. Это должна была быть кухонная плита икшелей. Люди не могли чувствовать запах специального угля, сжигаемого в таких печах, зато могли корабельные кошки или собаки — и могли проследить запах до его источника; поэтому маленький народ готовил еду на открытой палубе, вдали от тайных мест, где они устроили свои дома.

Когда он был в десяти футах, свет погас. В панике он бросился вперед.

— Кузены! — пискнул он. — Достопочтенные икшели! Пожалуйста, не уходите! Дайте мне поговорить с вами!

Он говорил самым добрым, самым нормальным, самым не-крысиным голосом, на который только был способен. Но никто не ответил. Свет исчез, как и икшель.

Раздавленный, Фелтруп поспешил к корпусу по левому борту. Он говорил вслух, обхаживал смерть, и все напрасно! Безопасность, укрытие! Он должен найти их, немедленно. Торопясь, тяжело дыша, он заметил в нескольких ярдах впереди трюмную трубу. Тяжелый латунный колпачок трубы был оставлен незакрытым и даже приоткрыт на дюйм. Фелтруп бросился к нему. Мгновение спустя он уже забирался внутрь.

Труба была закупорена всего в двух футах от входа (это был аварийный трюм, используемый только на тонущем корабле) и не годилась в качестве дневного укрытия. Но там было сухо и уютно, и никакая Снирага не могла на него наброситься. Фелтруп свернулся калачиком и начал лизать красный, воспаленный кончик хвоста. Он не мог заставить себя ненавидеть крадущихся; это было все равно что ненавидеть коров или камни. Они были одним, а он — другим. Но если бы он не мог что-нибудь ненавидеть, то наверняка бы заплакал.

(Мой ужас — это ужас слез грызуна. Странный бесхребетный Фелтруп, крыса, которая плачет по углам.)

Все кончено еще на одну ночь, его двадцать шестую на борту «Чатранда». Как долго он сможет продолжить искать маленький народ, который явно не собирается с ним встречаться? Почему он так рискует своей жизнью? Он уже потерял треть своего хвоста на набережной Этерхорда — его откусила одна из толпы портовых крыс, контролировавших доступ к отходящим кораблям. Фелтруп плавал на кораблях в течение восьми месяцев (в поисках того места, где жизнь была хорошей, лучше, менее, чем очень плохой, не невыносимой), и в каждом порту сталкивался с одной и той же рычащей бандой портовых крыс, свирепых привратников морей. Эта обещала ему безопасный проход на борт Великого Корабля, но на полпути через площадь они внезапно удвоили цену. Фелтруп сорвался и побежал, а большая крыса и ее дружки преследовали его до самого верха трапа, кусая и щелкая зубами. Его хвост все еще болел, когда волочился по пыли.

(Ты не должен засыпать здесь, Фелтруп, мой мальчик. Наступит рассвет, и люди тебя убьют.)

И все же, казалось, это стоило того, весь этот риск, потому что здесь, наконец, были существа, подобные ему: осторожные, думающие, готовые все изменить. Фелтруп не солгал крадущимся: икшели что-то замышляли. Он чувствовал их запах в самых странных местах: под каютой посла, у двери порохового хранилища, вдоль цепей руля. Самое странное: три недели назад дюжина или больше икшелей проникла на жилую палубу и столпилась вокруг гамака смолбоя. Фелтруп почувствовал запах сухого пота на гамаке: признак человеческого страха. Очевидно, икшели разговаривали с мальчиком и напугали его. Но почему из всех живых существ они выбрали этого человека и показались ему?

У них есть планы, в сотый раз подумал Фелтруп. И каковы бы ни были эти планы…

— Скажи слово, отец!

Фелтруп подпрыгнул так сильно, что ударился о трубу и запрыгал вверх и вниз, как резиновый мяч. Голос доносился из отверстия, где четыре длинных копья были направлены прямо ему в сердце. Икшель! Они пришли к нему!

Они столпились вокруг устья трубы, сверкая медными глазами. Все мужчины. Трое из четверых были лысыми и с непокрытой головой. У последнего, молодого человека в легких доспехах, была улыбка, от которой у Фелтрупа кровь застыла в жилах. Его рука с копьем нетерпеливо дернулась.

Второй голос произнес:

— Позвольте мне сначала взглянуть на это существо.

Один из копейщиков отступил, и на его месте появился икшель постарше. Он явно был их лидером, седобородый, но свирепый, с широким белым ножом в руке.

— К-к-кузены! — пробормотал Фелтруп. — Пусть боги благословят ваш дом и урожай!

— Он вошел прямо в трубу, — сказал молодой человек с улыбкой. — Мы еще даже не закинули приманку.

— Приманку? — переспросил Фелтруп, пытаясь рассмеяться. — Вам не нужна приманка, чтобы поймать меня, друзья. Я пришел сюда в поисках вас! Больше всего на свете я хочу поговорить с вами.

— Он почувствовал запах крови последней, — сказал седобородый мужчина. — Вот почему он попал в трубу. Все крысы — тайные каннибалы.

— Кузены, дорогие! — в отчаянии воскликнул Фелтруп. — Как печально, что вы так думаете! Даже крысы не совершают этого греха — или только очень, очень редко! И я не такой, как другие крысы! Меня зовут Фелтруп Старгрейвен, и я должен многое вам рассказать.

Икшели переглянулись. У крыс не было имен, потому что они не могли их запомнить. Если одна крыса окликала другую, она использовала любое пришедшее ей в голову прозвище — белый, бородавчатая морда, зубастый — и забывала его, как только другая исчезала из виду.

Нельзя было терять времени: Фелтруп должен был немедленно доказать свою добрую волю. Он поклонился и обратился к их предводителю.

— Знаете ли вы миссию людей, сэр? Я знаю. Лунный сокол сказал мне, и он знает, потому что его хозяин — шпион императора. Могу ли я рассказать вам? Это ужасно, отвратительно!

Пожилой икшель раздраженно вздохнул.

— Наблюдай, Таликтрум, — сказал он. — Теперь он попробует хитрость. Странные существа, эти соррофранские крысы…

— Я из Нунфирта! — воскликнул Фелтруп.

— Тупой, как и любой из их расы, конечно. Но когда они сталкиваются со смертью, кажется, что они почти обладают разумом, как пробужденный зверь.

— Я пробужденный! У меня есть разум и память!

— Он довольно разговорчивый, — сказал молодой икшель. — Диадрелу говорит, что они так разглагольствуют, когда становятся бешеными.

Они считают меня сумасшедшим! Фелтруп приподнялся и замахал передними лапами, пытаясь привлечь их внимание. Ему это удалось: каждая рука с копьем напряглась. С писком ужаса он упал и закрыл глаза. Затем, сделав над собой невероятное усилие, он понизил голос.

— Послушайте, кузены, друзья. Я всегда так говорю. Я говорю, я рассуждаю, я думаю. Я не могу спать из-за мыслей! Вот почему я пришел вас искать. Мы можем помочь друг другу. Поверьте мне, сыновья дома Иксфир, я больше похож на вас, чем на крысу!

Икшели тихо рассмеялись.

— Удивительно! — сказал один из лысых копейщиков. — Вы слышали это, лорд Талаг?

— Слышал, — сказал старший. — Но не обманывайтесь. Крысы мыслят только в момент смертельной опасности. У многих существ есть такие трюки. Они притворяются мертвыми, меняют цвет, опускают хвосты. Этот уже использовал такой маневр!

Фелтруп спрятал свой короткий полу-хвост, и икшели громко расхохотались. Он хотел рассказать о своем прыжке по трапу и зубах портовой крысы, но слово каннибалы все еще висело в воздухе. Разъяренный и испуганный, он заплакал:

— Пожалуйста, послушайте… так долго… искал вас, кого-нибудь…

— Чтобы спастись от акулы, — сказал старейшина, — некоторые рыбы прыгают в воздух, расправляют плавники и скользят на небольшом расстоянии. Мы называем их игри, летучие рыбы. Но мы не называем их птицами.

— Тону, всегда тону, — всхлипывал Фелтруп.

Затем старик рассмеялся и впервые обратился непосредственно к Фелтрупу:

— Не бойтесь, сэр! Вы будете достаточно сухим.

В мгновение ока икшели исчезли. Фелтруп бросился вперед, догадываясь, что сейчас должно произойти. Слишком поздно. Латунная крышка захлопнулась, защелка щелкнула и закрылась.