Заговор Красного Волка

Глава 1. СМОЛБОЙ

1 вакрина (первый день лета) 941

Полночь

Все началось, как и любая катастрофа в его жизни, со спокойствия. Гавань и деревня спали. Ветер, ревевший всю ночь за мысом, утих; боцману слишком хотелось спать, чтобы кричать. Но сидевший в сорока футах вверху, на выбленке, Пазел Паткендл никогда не чувствовал себя более проснувшимся.

Во-первых, он замерз — в сумерках на нос обрушилась разбойничья волна, промочив восьмерых мальчиков и смыв корабельную собаку в трюм, где она все еще звала на помощь, — но его беспокоил не холод, а штормовая туча. Она одним прыжком преодолела прибрежный хребет при помощи сильного ветра, которого он не чувствовал. У корабля не было причин бояться ее, но у Пазела были. Люди пытались его убить, и их останавливала только луна, эта благословенная ярко горящая луна, выгравировавшая его тень, как рисунок углем, на палубе «Эниэля».

Еще одну милю, подумал он. Потом она может пролиться, мне плевать.

Пока сохранялось спокойствие, «Эниэль» двигался тихо, как во сне: его капитан ненавидел орать без надобности, называя крик плохим суррогатом руководства кораблем, и просто указал на корму, когда пришло время лавировать к берегу. Он посмотрел на грот, и его взгляд упал на Пазела. Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга: старик, жесткий и морщинистый, как кипарис; босоногий мальчик в рваной рубашке и бриджах, с орехово-каштановыми волосами, падающими на глаза, цепляющийся за просмоленные и затвердевшие от соли ванты. Мальчик внезапно осознал, что у него нет разрешения подниматься наверх.

Пазел демонстративно проверил болты на рее и узлы на ближайших штагах. Капитан невозмутимо наблюдал за его шалостями. Затем, почти незаметно, покачал головой.

Пазел мгновенно соскользнул на палубу, злясь на самого себя. Ты болван, Паткендл! Потеряй любовь Нестефа, и для тебя не останется надежды!

Капитан Нестеф был самым добрым из пяти моряков, которым он служил: единственным, кто никогда не бил его, не морил голодом и не заставлял его, пятнадцатилетнего мальчика, пить черный кошмарный ликер гребел для развлечения команды. Если бы Нестеф приказал ему нырнуть в море, Пазел немедленно подчинился бы. Он был кабальным слугой, и его можно было продать как раба.

На палубе другие мальчики-слуги — их называли смолбоями из-за смолы, которая пачкала их руки и ноги, — бросали на него презрительные взгляды. Они были старше и крупнее, с носами, гордо изуродованными в драках за честь в далеких портах. У старшего, Джервика, в правом ухе была настолько большая дыра, что в нее можно было просунуть палец. Ходили слухи, что жестокий капитан поймал его на краже пудинга и ущипнул за ухо щипцами, нагретыми до вишневого-красного цвета на плите камбуза.

Согласно другому слуху, Джервик ударил одного мальчика ножом в шею после проигрыша в дартс. Пазел не знал, верить ли ему в эту историю. Но он знал, что глаза Джервика вспыхивали при первых признаках чужой слабости, и у него есть нож.

Один из подхалимов Джервика указал подбородком на Пазела.

— Думает, что его место на гроте, этот, — сказал он, ухмыляясь. — Держу пари, ты можешь сказать ему по-другому, а, Джервик?

— Заткнись, Нат, ты не умный, — сказал Джервик, не сводя глаз с Пазела.

— Эй, Пазел Паткендл, он защищает тебя, — засмеялся другой. — Разве ты не собираешься поблагодарить его? Тебе лучше поблагодарить его!

Джервик смерил говорившего холодным взглядом. Смех прекратился.

— Хрен я его защищал, — сказал более крупный мальчик.

— Конечно, ты не защищал, Джервик, я просто…

— Если кто-то беспокоит моих товарищей, я их защищаю. И мое доброе имя. Но нет никакой защиты для маленького визжащего ормали.

Теперь смех был всеобщим: Джервик дал разрешение.

— Твои товарищи и твое доброе имя, — сказал Пазел. — Как насчет твоей чести, Джервик, и твоего слова?

— И их, — рявкнул Джервик.

— И влажный огонь?

— Чо?

— Ныряющие петухи? Четвероногие утки?

Джервик на мгновение уставился на Пазела. Затем скользнул вперед и отвесил увесистую пощечину.

— Блестящий ответ, Джервик, — сказал Пазел, стоя на своем, несмотря на огонь с одной стороны его лица.

Джервик приподнял уголок своей рубашки. За ремень его бридж был заткнут шкиперский нож с прекрасной, хотя и потертой кожаной рукояткой.

— Хочешь другого ответа, а?

Его лицо было в нескольких дюймах от лица Пазела. Его губы были в красных пятнах из-за низкосортного сапворта; глаза имели желтый оттенок.

— Я хочу вернуть свой нож, — сказал Пазел.

— Лжец! — выплюнул Джервик. — Нож мой!

— Этот нож принадлежал моему отцу. Ты вор, и ты не посмеешь им воспользоваться.

Джервик ударил его снова, сильнее.

— Подними кулаки, Мукетч, — сказал он.

Пазел не поднял кулаки. Хихикая, Джервик и остальные отправились выполнять свои обязанности, оставив Пазела моргать от боли и ярости.

Согласно Кодексу Мореплавания, которым руководствовались все корабли, у капитана Нестефа не было бы иного выбора, кроме как уволить смолбоя, пойманного в драке. Джервик мог рискнуть: он был гражданином Арквала, этой великой империи, раскинувшейся на трети известного мира, и всегда мог подписать контракт с другим кораблем. Более того, он носил медное кольцо с выгравированным Номером Гражданина, записанным в Реестре Имперских Мальчиков. За такие кольца надо было заплатить месячную зарплату, но они того стоили. Без кольца любого мальчика, пойманного на блуждании в приморском городе, можно было принять за беглого или иностранца. Немногие смолбои могли позволить себе медное кольцо; большинство имели бумажные сертификаты, и их легко было потерять или украсть.

Пазел, однако, был кабальным слугой, иностранцем и, что еще хуже, представителем покоренной расы. Если в его бумагах будет написано Списан за драку, ни один другой корабль его не примет. Он будет брошен на произвол судьбы, ожидая, когда его схватят, как монету с улицы, и объявят собственностью нашедшего до конца его дней.

Джервик хорошо это знал и, казалось, был полон решимости спровоцировать Пазела на драку. Он назвал младшего мальчика Мукетч в честь грязевых крабов Ормаэла, дома, который Пазел не видел пять лет. Ормаэл когда-то был великим городом-крепостью, построенным на высоких скалах над замечательной гаванью с голубой водой. Город музыки, балконов и запаха созревших слив, чье название означало «Утроба Утра» — но его больше не существовало. И Пазелу казалось, что почти все предпочли бы, чтобы он, Пазел, исчез вместе с Ормаэлом. Само его присутствие на корабле Арквала было легким позором, как пятно от супа на парадном мундире капитана. После порыва вдохновения Джервика другие мальчики и даже некоторые моряки называли его Мукетчом. Но это слово выражало и своего рода настороженное уважение: моряки думали, что на этих зеленых крабах, которыми кишели болота Ормаэла, лежит какое-то заклинание, и старались не наступать на них, чтобы не случилось несчастья.

Однако суеверие не мешало Джервику и его банде бить Пазела или ставить ему подножку за спиной капитана. А на прошлой неделе стало еще хуже: они нападали на него по двое и по трое, в темных углах под палубами, и с такой злобой, с какой он никогда раньше не сталкивался. Они действительно могут убить меня (как я могу так думать и продолжать работать, есть, дышать?). Они могут попытаться сегодня вечером. Джервик может довести их до этого.

Последний раунд Пазел выиграл: Джервик действительно побоялся ударить его ножом при свидетелях. Но темнота — другое дело: в темноте все делалось в исступлении; оправдания находились позже.

К счастью, Джервик был дураком. Он обладал отвратительной хитростью, но его страсть к оскорблению других делала его беспечным. Несомненно, это был всего лишь вопрос времени, когда Нестеф уволит его. До тех пор надо не давать загнать себя в угол. Это была одна из причин, по которой Пазел рискнул подняться наверх. Другой целью было увидеть «Чатранд».

Сегодня ночью он, наконец, увидит его — «Чатранд», самый могучий корабль во всем мире, с грот-мачтой, такой огромной, что трое матросов едва могли обхватить ее руками, с кормовыми фонарями высотой в человеческий рост и квадратными парусами, большими, чем Парк королевы в Этерхорде. Его готовили к выходу в открытое море, к какому-то великому торговому путешествию за пределы досягаемости империи. Возможно, он поплывет в Нунфирт, где люди были черными; или на Внешние Острова, обращенные к Главному морю; или в Бескоронные Государства, израненные войной. Странно, но никто не мог сказать, куда. Однако корабль был почти готов.

Пазел знал, потому что слегка помог «Чатранду» подготовиться. Дважды за эти ночи они подплывали к борту «Чатранда», стоявшего здесь, в темной бухте Соррофрана. Обе ночи были облачными и безлунными, да и в любом случае сам Пазел был занят в трюме до момента прибытия. Наконец выйдя на палубу, он увидел только черную изогнутую стену, покрытую водорослями, улитками и моллюсками, похожими на сломанные лезвия; пахло смолой, ядровой древесиной и открытым морем. Сверху донеслись мужские голоса, за которыми последовал мощный грохот — на палубу «Эниэля» опустилась платформа. На этот подъемник начали грузить мешки с рисом, ячменем и твердой озимой пшеницей. Затем доски, за ними — ящики с мандаринами, барбарисом, инжиром, соленой треской, соленой олениной, кокосовым деревом, углем; и, наконец, связки капусты, картофеля, батата, мотки чеснока, круги твердого как камень сыра. Еда в умопомрачительных количествах: запас на шесть месяцев без выхода на сушу. Куда бы ни направлялся Великий Корабль, он явно не хотел зависеть от местного гостеприимства.

Когда больше ничего нельзя было положить, подъемник поднялся как по волшебству. Некоторые из старших мальчиков схватились за веревки, смеясь, когда их подняли прямо вверх, на пятьдесят футов, шестьдесят, и перебросили через далекие поручни. Возвращаясь на опустевшем подъемнике, они держали в руках яркие пенни и сладости — подарки от невидимой команды. Пазелу было наплевать на подарки, но ему до смерти хотелось увидеть палубу «Чатранда».

Прямо сейчас корабли были его жизнью: за пять лет, прошедших с тех пор, как Арквал поглотил его страну, Пазел провел на берегу меньше двух недель. Прошлой ночью, когда подъемник стал подниматься в последний раз, осторожность покинула его: он ухватился за угловую веревку. Джервик разжал его пальцы, и Пазел рухнул обратно на палубу «Эниэля».

Но сегодня ночью на маленьком суденышке не было груза, только пассажиры: три тихие фигуры в плащах моряков, совершившие этот переход за одну ночь из Беска в Соррофран. Они держались особняком от команды и даже друг от друга. Теперь, когда в поле зрения появились голубые газовые фонари соррофранской верфи, эти трое устремились вперед, по-видимому, желая — так же страстно, как и сам Пазел — взглянуть на легендарный корабль.

Одним из этих троих, к великому восторгу Пазела, был доктор Игнус Чедфеллоу — стройный мужчина с обеспокоенными глазами и большими, умелыми руками. Известный имперский хирург и ученый, Чедфеллоу однажды спас императора и его конную гвардию от смертельной разговорной лихорадки, посадив людей и лошадей на шестинедельную диету из пшена и чернослива. Он также собственноручно спас Пазела от рабства.

Трое пассажиров поднялись на борт на закате. Пазел и другие смолбои пихались и толкали плечами друг друга у поручней, соревнуясь за возможность протащить сундуки на борт за пенни или два. Заметив Чедфеллоу, Пазел вскочил, помахал рукой и почти закричал: Игнус! Но Чедфеллоу бросил на него мрачный взгляд, и приветствие застряло у мальчика в горле.

Пока Нестеф приветствовал своих пассажиров, Пазел тщетно пытался поймать взгляд доктора. Когда кок крикнул: «Смолки!», он спрыгнул с трапа раньше других мальчиков, потому что у Нестефа была привычка приветствовать новых пассажиров кружкой горячего чая с пряностями. Но сегодня вечером на чайном подносе было нечто большее: кок нагрузил его печеньем из мускусной ягоды, конфетами из красного имбиря и семенами лукки, которые нужно было жевать для тепла. Тщательно удерживая равновесие, чтобы не уронить деликатесы, Пазел вернулся на верхнюю палубу и направился прямо к Чедфеллоу, его сердце бешено колотилось в груди.

— Если вам будет угодно, сэр, — сказал он.

Чедфеллоу не оторвал глаз от залитых лунным светом скал и островков, и, казалось, не услышал. Пазел заговорил снова, громче, и на этот раз доктор, вздрогнув, обернулся. Пазел неуверенно улыбнулся своему старому благодетелю. Но голос Чедфеллоу был резким.

— Где твое воспитание? Сначала ты обслужишь герцогиню. Пошевеливайся!

Пазел, с пылающими щеками, отвернулся. Холодность доктора ранила его сильнее, чем любой удар Джервика. Не то чтобы это было совсем уж удивительно: Чедфеллоу, часто казался испуганным, когда его видели с Пазелом, и никогда не разговаривал с ним подолгу. Но он был самым близким к Пазелу человеком, остававшемся в этом мире, и он не видел доктора в течение двух лет.

Два года! Его руки, разрази их гром, дрожали. Ему пришлось с трудом сглотнуть, прежде чем он заговорил с герцогиней. По крайней мере, он надеялся, что она была герцогиней, сгорбленной и древней женщиной на три дюйма ниже самого Пазела, которая стояла у фок-мачты, бормоча и теребя золотые кольца на пальцах. Когда Пазел заговорил, она подняла голову, пристально посмотрела на него большими, молочно-голубыми глазами и ее сухие губы изогнулись в улыбке.

— Эхиджи!

Ее скрюченная рука метнулась вперед; ноготь царапнул его по щеке. Побежали слезы. Старуха приложила смоченный палец к губам и ухмыльнулась еще шире. Затем ее взгляд упал на чайный поднос. Сначала она сунула в рот три самые большие имбирные конфеты, а четвертую положила в карман. Затем извлекла из складок своего плаща старую, обгоревшую трубку. Пока Пазел ошеломленно наблюдал, она вытряхнула наполовину сгоревшую табачную пробку в миску с семенами лукки, размешала большим пальцем, а затем вдавила всю смесь обратно в трубку, все время шепча и попискивая про себя. Затем ее глаза снова нашли Пазела.

— У тебя есть кремень?

— Нет, мэм, — сказал Пазел.

— Для тебя леди Оггоск! Тогда принеси лампу.

Не так-то просто принести что-нибудь, держа в руках чайный поднос. Пазел думал, что у него сломаются руки, пока он высоко держал латунный палубный фонарь, наполненный моржовым жиром; все это время леди Оггоск боролась со своей трубкой. Запахи горящего жира, табака и семян лукки заполнили ему ноздри, а дыхание леди, пока та пыхтела и икала, схоже было с дуновением из пропахшей имбирем могилы. Наконец трубка разожглась, и Оггоск захихикала.

— Не плачь, моя маленькая обезьянка. Он не забыл тебя — о, ни на мгновение, нет!

Пазел уставился на нее, разинув рот. Она могла иметь в виду только Чедфеллоу, но что она знала об их связи? Прежде чем он смог найти способ спросить, она отвернулась от него, все еще посмеиваясь про себя.

Третьим пассажиром был торговец, ухоженный и сытый. Сначала Пазел решил, что торговец болен: шею его туго обматывал белый шарф, от которого тот не убирал руку, словно нянчил больное место. Торговец прочистил горло с болезненным звуком — ЧХРК! — чуть не заставив Пазела пролить чай. И мужчина тоже любил поесть: четыре печенья исчезли у него во рту, за ними последовала большая имбирная конфета.

— Ты не слишком чистый, — внезапно сказал он, оглядывая Пазела с ног до головы. — Каким мылом ты пользуешься?

— Каким мылом, сэр?

— Неужели это сложный вопрос? Кто делает мыло, которым ты моешь лицо?

— Нам дают поташ, сэр.

— Ты слуга.

— Это ненадолго, сэр, — сказал Пазел. — Капитан Нестеф протянул мне руку дружбы, за что я благословляю его трижды в день. Он говорит, что у меня есть реальные перспективы, с моей способностью к языкам, и…

— Мои собственные перспективы превосходны, разумеется, — сообщил ему мужчина. — Меня зовут Кет — имя, которое стоит запомнить, стоит записать. Я собираюсь совершить сделки на сумму в шестьдесят тысяч золотых сиклей. И это всего лишь одно торговое путешествие.

— Как здорово для вас, сэр. Великолепно, сэр! Вы отправитесь в плавание на «Чатранде»?

— Ты не увидишь шестидесяти тысяч за свою жизнь — и даже шести. Уходи.

Он положил что-то на чайный поднос и махнул Пазелу, чтобы тот уходил. Пазел поклонился и ушел, и только потом посмотрел на предмет. Это был бледно-зеленый диск с надписью МЫЛО КЕТ.

Один из этих шестидесяти тысяч сиклей подошел бы ему больше, но, тем не менее, он спрятал мыло в карман. Затем он посмотрел на поднос, и его сердце упало. У него не осталось ничего для Чедфеллоу, кроме маленького кусочка имбирной конфеты и сломанного печенья.

Доктор проигнорировал их, но указал на фляжку с чаем. Пазел осторожно наполнил кружку. Доктор обхватил ее своими длинными пальцами, поднес к губам и вдохнул пар. Однажды в холодную погоду он сказал Пазелу, что нужно «оживлять ноздри». Он не смотрел на мальчика, и Пазел не знал, остаться ему или уйти. Наконец, очень тихо, доктор заговорил.

— Ты болен?

— Нет, — сказал Пазел.

— Твои припадки?

— Я вылечился, — быстро сказал Пазел, очень радуясь тому, что они были одни. Никто на «Эниэле» не знал о его припадках.

— Вылечился? — удивился доктор. — Как тебе это удалось?

Пазел пожал плечами:

— Я купил в Сорне кое-какие лекарства. Все ходят в Сорн за подобными вещами.

— Не все живут под влиянием магических заклинаний, — сказал Чедфеллоу. — И сколько они взяли с тебя за это… лекарство?

— Они взяли… все, что у меня было, — признался Пазел, нахмурившись. — Но лекарство стоило каждого пенни. Я повторил бы хоть завтра.

Чедфеллоу вздохнул.

— Осмелюсь сказать, ты бы так и сделал. А теперь, что насчет твоих зубов?

Пазел поднял глаза, пораженный быстрой сменой фокуса: его припадки были любимой темой доктора.

— Мои зубы в полном порядке, — осторожно сказал он.

— Это хорошо. Но не этот чай. Попробуй.

Чедфеллоу передал ему чашку и наблюдал, как Пазел пьет.

Пазел поморщился.

— Горький, — сказал он.

— Для тебя намного более горький, чем для меня. Или так ты можешь легко поверить.

— Что вы имеете в виду? — в замешательстве спросил Пазел, повысив голос. — Почему вы все такие странные?

Но, как и герцогиня, и мыловар, Чедфеллоу просто повернулся лицом к морю. И на протяжении всего этого ночного перехода он проявлял к Пазелу не больше интереса, чем к простым матросам, которые суетились вокруг него.

Теперь, в полночь, избитый, промокший и продрогший до костей, Пазел наблюдал, как верфи приближаются. Они были в нескольких минутах от порта, а лунный свет все еще сиял.

Пазел знал, что был дураком, надеясь на лучшее обращение со стороны Чедфеллоу. Доктор сильно изменился со времени вторжения в Ормаэл, которое видел своими глазами, как Специальный посланник императора. Насилие сделало его угрюмым, и источник тепла, из которого он черпал, казалось, иссяк. Во время их последней встречи, два года назад, доктор притворился, что совсем не знает Пазела.

Но почему он был здесь накануне отплытия «Чатранда»? Ибо доктор появлялся только тогда, когда в жизни Пазела должна была произойти какая-то великая перемена. Сегодняшняя ночь не будет исключением, подумал он, и поэтому задержался у фок-мачты, чтобы посмотреть, что будет делать Чедфеллоу.

Голос с берега окликнул их:

— «Эниэль», сюда! Швартуйтесь здесь! Порт переполнен!

Капитан Нестеф проревел: «Да, Соррофран!» — и сильно дернул штурвал. Боцман закричал, люди бросились к веревками, белые паруса «Эниэля» свернулись. Двигаясь вдоль берега, корабль миновал сухие доки Соррофрана, длинные ряды военных кораблей с их бронированными носами и планширями, ощетинившимися стволами, флот для ловли креветок, плавучие дома Нунеккам с фарфоровыми куполами. Затем по палубе пронесся вздох удивления, который испустили и офицер, и матрос, и смолбой. В поле зрения появился «Чатранд».

Неудивительно, что порт был переполнен! Один только «Чатранд» почти заполнил его. Теперь, когда Пазел ясно видел корабль при лунном свете, он казался созданным не людьми, а великанами. Кончик грот-мачты «Эниэля» едва достигал его квартердека, и матрос высоко на салинге выглядел не больше чайки. Его мачты навели Пазела на мысль о башнях королей Нунфирта, возвышающихся над черными утесами в Пиле. Рядом с ним даже военные имперские корабли казались игрушками.

— Он — последний в своем роде, — произнес голос у него за спиной. — Не оборачивайся, Пазел.

Пазел застыл, держась одной рукой за мачту. Голос принадлежал Чедфеллоу.

— Живая реликвия, — продолжал доктор. — Пятимачтовый сеграл, Дворец ветра, самый большой корабль, когда-либо построенный со времен Янтарных Королей до Мирового Шторма. Даже деревья, из которых он сделан, вошли в легенду: м'ксингу для киля, сосна тритне для мачты и рей, каменный клен для палубы и планшира. Его создавали как маги, так и корабелы, по крайней мере, так утверждают старые истории. Теперь эти искусства потеряны для нас — вместе со многим другим.

— Это правда, что он пересекал Правящее море?

— Сегралы отваживались плавать в этих водах, да: на самом деле именно для этого они и были построены. Но «Чатранду» шестьсот лет, мальчик. Его молодость — загадка. Только старейшины его Торговой Семьи видели записи самых ранних путешествий.

— Капитан Нестеф говорит, что нет смысла снаряжать «Чатранд» здесь, когда Этерхорд находится всего в шести днях пути, — сказал Пазел. — Он говорит, что в Этерхорде есть корабельные мастера, которые годами тренируются только для того, чтобы поработать над этим кораблем.

— Их привезли сюда из столицы.

— Но зачем? Капитан Нестеф говорит, что Этерхорд в любом случае будет первой остановкой «Чатранда».

— Твое любопытство абсолютно здорово, — сухо сказал Чедфеллоу.

— Спасибо! — сказал Пазел. — А после Этерхорда? Куда он отправится дальше?

Доктор заколебался.

— Пазел, — сказал он наконец, — что ты помнишь из наших уроков в Ормаэле?

— Все. Я могу назвать все кости в теле, и шесть видов желчи, и одиннадцать органов, и трубки в вашем кишечнике…

— Не анатомию, — сказал Чедфеллоу. — Вспомни, что я тебе говорил о политике. Ты знаешь о мзитрини, наших великих врагах на западе.

— Ваших врагах, — не удержался Пазел.

Голос доктора стал суровым:

— Возможно, ты еще не являешься гражданином Арквала, но твоя судьба находится в наших руках. И племена мзитрини совершали набеги на Ормаэл за столетия до нашего прибытия.

— Верно, — сказал Пазел. — Они пытались убить нас сотни лет, но не смогли. Вы справились с этим за два дня.

— Не говори, ничего не зная, мальчик! Если бы Мзитрин хотел захватить твою маленькую страну, он мог бы сделать это быстрее, чем мы. Вместо этого они предпочли тихо пускать ей кровь и отрицать это перед всем миром. Теперь докажи, что ты не забыл мои уроки. Что такое Мзитрин?

— Империя безумцев, — сказал Пазел. — Честно, именно так вы и сказали. Помешанные на колдовстве, дьяволах, древних обрядах и поклоняющийся обломкам Черного Ларца. К тому же опасные, с их поющими стрелами, ядрами из драконьих яиц и этой гильдией святых пиратов, как она называется?

— Сфванцкор, — сказал Чедфеллоу. — Но дело не в этом. Мзитрин — Пентархия: страна, которой правят Пять Королей. Во время последней войны четверо из этих королей осудили Арквал как зло, обитель еретиков, слуг Преисподней. Но пятый ничего подобного не сказал. И утонул в море.

Над заливом прозвучал горн.

— Мы почти на месте, — сказал Пазел.

— Ты слушаешь? — сказал Чедфеллоу. — Пятый король утонул, потому что его корабль потопили пушки Арквала. Он никогда не осуждал нас — и все же мы убили его одного. Тебе это не кажется странным?

— Нет, — сказал Пазел. — Вы убиваете тех, кто вас любит.[3]

— И ты настаиваешь, упрямо и глупо, хотя, на самом деле, в меру умен.

Пазел бросил сердитый взгляд через плечо. Он мог стерпеть почти любое оскорбление, кроме глупости: иногда ему казалось, что ум — единственное, чем ему осталось гордиться.

— Я спрашиваю, куда направляется «Чатранд», — сказал он, — а вы говорите о Мзитрине. Вы меня слышали? — Сарказм, но ему было все равно. — Или, может быть, это ваш ответ. Корабль наносит визит вашим «великим врагам», королям Мзитрина.

— Почему бы и нет? — сказал Чедфеллоу.

— Потому что это невозможно, — заявил Пазел.

— Ой ли?

Доктор, должно быть, дразнил его. Арквал и Мзитрин сражались веками, и последняя война была самой кровавой из всех. Она закончилась сорок лет назад, но арквали все еще ненавидели и боялись мзитрини. Некоторые заканчивали свои утренние молитвы тем, что поворачивались на запад, чтобы плюнуть.

— Невозможно, — повторил Чедфеллоу, качая головой. — Слово, которое мы должны постараться забыть.

В этот момент раздался голос боцмана:

— Занять места для швартовки!

Болтовня прекратилась; мужчины и мальчики принялись за свои дела. Пазел тоже собрался уходить — приказ есть приказ, — но Чедфеллоу крепко схватил его за руку.

— Твоя сестра жива, — сказал он.

— Моя сестра! — воскликнул Пазел. — Вы видели Неду? Где она? Она в безопасности?

— Тихо! Нет, я не видел, но собираюсь увидеть. И Сутинию.

Пазелу потребовалось все самообладание, чтобы снова не закричать. Сутиния была его матерью. Он боялся, что они обе погибли во время вторжения в Ормаэл.

— Как давно вы знаете, что они живы?

— Ты задаешь слишком много вопросов. На данный момент они в безопасности — если хоть кто-то в безопасности, в чем я не уверен. Если ты хочешь им помочь, слушай внимательно. Не ходи на свое место. Ни при каких обстоятельствах не спускайся сегодня вечером в трюм «Эниэля».

— Но я должен работать с насосами!

— Ты этого не сделаешь.

— Но, Игнус… а!

Рука Чедфеллоу судорожно сжала руку Пазела.

— Никогда не называй меня по имени, смолбой! — прошипел он, все еще не глядя на Пазела, но явно взбешенный. — Значит, я был дураком? Пять лет был дураком? Не отвечай! Просто скажи мне: ты сходил на берег в Соррофране?

— Д-да.

— Тогда ты знаешь, что, если выйдешь за пределы портового района, станешь честной добычей для фликкерманов, которые получают три золотых за каждого мальчика или девочку, которых они отправляют в Забытые Колонии, в двадцати днях пути через степи Слеврана?

— Я знаю о фликкерманах и об этом ужасном месте! Но это не имеет ко мне никакого отношения! Сегодня вечером меня не пустят на берег, и мы отплываем на рассвете!

Чедфеллоу покачал головой:

— Просто помни, фликкерманы не могут прикоснуться к тебе в порту. Держись от меня подальше, Пазел Паткендл, и, прежде всего, оставайся на палубе! Больше мы не будем разговаривать.

Доктор завернулся в морской плащ и направился на корму. Пазел почувствовал свою погибель. Первое правило выживания смолбоя — Будь быстрым! — и Чедфеллоу заставляет нарушить его. Капитан Нестеф еще не заметил, но простые матросы, спешащие по своим делам, глядели на него, как на сумасшедшего. О чем думает мальчик? Он не выглядит больным, он не упал с реи, он просто стоит.

Пазел знал, что произойдет дальше, и это произошло. Первый помощник, осматривавший своих людей на верхней палубе, подошел к Пазелу и уставился на него возмущенным взглядом.

— Мукетч! — проревел он. — Чо с тобой? Спускайся вниз, или я спущу твою ормалийскую шкуру!

— Оппо, сэр!

Пазел рванулся к главному люку, но на верхней ступеньке трапа остановился. Он никогда не ослушивался Чедфеллоу. Он огляделся в поисках другого смолбоя — возможно, он мог бы поменяться заданиями? — но все они были в трюме, там, где положено быть и ему. Скоро они хватятся его, пошлют кого-нибудь на поиски, и он будет строго наказан за нарушение приказов. Как он сможет объясниться? Он сам себя не понимал.

Отчаянно нуждаясь в предлоге, Пазел заметил аккуратно свернутый трос у поручня левого борта. Он, украдкой, разворошил толстую бухту, затем начал тщательно наматывать ее заново. Теперь, по крайней мере, он будет выглядеть занятым. Голова кружилась от новостей Чедфеллоу. Мать и сестра живы! Но где они могут быть? Прячутся в разрушенном Ормаэле? Их продали в рабство? Или они направились в Бескоронные Государства, вместе сбежав из империи?

Затем, совершенно внезапно, Пазел почувствовал себя плохо. У него закружилась голова, перед глазами все поплыло. Вкус горького чая поднялся у него в горле. Он споткнулся и снова опрокинул перлинь.

Игнус, что ты со мной сделал?

В следующее мгновение чувство исчезло. С ним все было в порядке, но кто-то хихикал у него за спиной. Пазел повернулся и увидел, что Джервик торжествующе указывает на него.

— Я нашел его, сэр! Не пошел на свое место! И он нарочно опрокинул эту бухту, чтобы растянуть свой отпуск! Заставьте его работать, мистер Никлен, сэр!

Боцман Никлен, ссутулившись, хмуро стоял позади Джервика. Это был грузный краснолицый мужчина с глазами, запавшими в мягкие мешки, похожие на отпечатки пальцев в тесте. Обычно он относился к Пазелу достаточно хорошо, следуя примеру Нестефа, но веревка вытянулась обвиняющей кучей. Когда Никлен спросил, правду ли сказал Джервик, Пазел стиснул зубы и кивнул. За спиной офицера Джервик скорчил гримасу, похожую на ухмыляющуюся лягушку.

— Верно, — сказал боцман. — Проваливайте, Джервик. Что касается вас, мистер Паткендл, то вам повезло. Вас следовало бы выпороть за прекращение работы. Вместо этого все, что вам нужно сделать, — пойти со мной.

Сорок минут спустя Пазел не чувствовал, что ему повезло. Начался дождь, и он стоял на полузатопленной улице Соррофрана без шляпы (она лежала в его сундучке на «Эниэле»), слушая приглушенные звуки скрипки и аккордеона и взрывы смеха, доносившиеся сквозь каменную стену таверны рядом с ним. Это и было бессмысленное наказание Никлена: стоять здесь, как опозоренный школьник, пока боцман пропивает свое жалованье.

Пазел проклял Джервика, не в первый раз. Он все еще находился в портовом районе, и поэтому был в безопасности от мародерствующих фликкерманов. Но, насколько Пазел знал старшего смолбоя, тот уже рассказал первому помощнику о сцене на палубе, и Пазела все равно выпорют.

Пазел упомянул об этом подозрении Никлену, когда они шли по городу. Ответ боцмана был странным: он велел Пазелу забыть, что когда-либо знал дурака по имени Джервик.

— Мистер Никлен, — продолжал Пазел (сегодня вечером боцман терпел его болтовню), — быстр ли «Чатранд»?

— Быстр! — ответил боцман. — Он чертовски хорошо идет при сильном ветре! Проблема в том, чтобы найти его так много. Маленькие корабли могут сделать больше при легком бризе, разве ты не знаешь? Вот почему Его Превосходительство любит свои крохотные канонерские лодки. И большие тоже любит, обратите внимание. И средние. Что касается «Чатранда», то тот мечтает о ветре, который потопил бы обычный корабль. Осмелюсь сказать, что Нелу Перен держит его крылья подрезанными.

Нелу Перен, или Спокойное море, был единственным океаном, по которому Пазел когда-либо плавал. Временами здесь было далеко не спокойно, но оно было гораздо спокойнее, чем окружавшее его Нелу Рекере (или Узкое море). Дальше всех, за южными архипелагами, лежал Неллурог, или Правящее море. Легенды рассказывали о больших островах, возможно, целых континентах, скрытых на его просторах, полных странных животных и людей, которые когда-то торговали и вели переговоры с севером. Но прошли столетия, и большие корабли затонули один за другим, оставив только «Чатранд», и все земли, которые там были, также утонули в морях забвения.

— В любом случае, — сказал Никлен, — в наши дни ему не нужно летать на крыльях, как мурт. Он больше не военный корабль.

При упоминании о войне мысли Пазела сделали еще один скачок.

— Вы были на прошлой войне, мистер Никлен? — спросил он. — Большой, я имею в виду?

— Второй Морской? Да, но только как щенок, не нюхавший пороха. Я был моложе тебя, когда все закончилось.

— Мы действительно убили одного из королей Мзитрина?

— Ага! Шаггата! Шаггата Несса, его ублюдков-сыновей и его чародея, в придачу. Знаменитая ночная битва. Их корабль затонул со всем экипажем недалеко от Ормаэла, как ты, должно быть, знаешь. Но никаких следов этого корабля так и не было найдено. Шаггат, парень — для этих уродов это значит «Бог-король».

— Но был ли он… другом Арквала?

При этих словах Никлен повернулся и с удивлением посмотрел на Пазела:

— Это шутка, мистер Паткендл?

— Нет, сэр! — сказал Пазел. — Я просто подумал… Я имею в виду, мне сказали…

— Шаггат Несс был чудовищем, — перебил его Никлен. — Злобным, помешанным на убийствах дьяволом. Он не был другом ни одному живому человеку в этом мире.

Пазел никогда не слышал, чтобы боцман говорил так твердо. Усилие, казалось, истощило его: он неловко улыбнулся, похлопал Пазела по плечу, и, когда они подошли к бару, купил для смолбоя оладью с луком-пореем и кружку тыквенного эля — два соррофранских деликатеса. Но он погрозил пальцем, прежде чем отправиться в таверну, чтобы напиться.

— Еще раз тебя не будет на месте, и я утоплю тебя в Хансприте, — сказал он. — Держи ухо востро, а? Капитан не одобряет кутежи.

Пазел кивнул, но он знал, что боцман что-то скрывает. Смолбои редко пробовали тыквенный эль. Что задумал Никлен? Не мятеж и не торговля смерть-дымом: он был слишком стар и медлителен для таких преступлений. И посетители таверны, шутившие о «маленьком часовом» и раздражающе теребившие его мокрые волосы, тоже не были похожи на преступников.

Час спустя боцман появился со второй оладьей и старой овчиной для защиты от дождя. У него были затуманенные глаза и хмурый вид; даже от его одежды несло элем.

— Все еще не спишь! — сказал он. — Ты хороший парень, Паткендл. Кто сказал, что ормали нельзя доверять?

— Только не я, сэр, — пробормотал Пазел, пряча оладью для завтрака.

— Я никогда их не ненавидел, — сказал Никлен с огорченным видом. — Я бы не стал участвовать в таком деле — надеюсь, ты знашь, чо меня не спросили…

Его глаза закатились, и он, пошатываясь, вернулся в бар.

Пазел в замешательстве сел на ступеньки. Никлен не мог беспокоиться о мнении капитана. Нестеф не любил кутежи, это правда. Но он мог лучше потратить свое время, чем гоняться за своим старым боцманом под дождем.

Проходили часы, пьяницы приходили и уходили. Пазел наполовину дремал под овчиной, когда почувствовал, как что-то теплое и бархатистое коснулось его босой ноги. Мгновенно проснувшись, он обнаружил, что смотрит в глаза самой большой кошки, которую он когда-либо видел: гладкое рыжее существо, желтые глаза смотрели прямо в его собственные. Одна лапа лежала на пальце ноги Пазела, как будто животное постучало по нему, чтобы узнать, жив ли он.

— Здравствуйте, сэр, — сказал Пазел.

Животное зарычало.

— О, мэм, да? Проваливайте, кем бы вы ни были. — Он сбросил с плеч овчину — и кошка набросилась. Не на него, а на его вторую оладью. Прежде чем Пазел успел сделать что-то бо́льшее, чем выругаться, животное вырвало оладью у него из рук и бросилось в переулок. Пазел встал и бросился в погоню (он снова проголодался и очень хотел эту оладью), но лампы уже погасли, и кошка исчезла из виду.

— Ты, блохастая ворюга!

Когда он кричал, тошнота нахлынула снова. Еще хуже, чем раньше: он споткнулся о мусорное ведро, которое с грохотом упало. Горький привкус снова покрыл его язык, и, когда голос из окна над ним начал его оскорблять, слова показались чистой бессмыслицей. Затем, так же внезапно, болезнь исчезла, и слова зазвучали ясно:

— …от моего мусорного ведра! Глупые мальчишки, всегда просыпаются с птицами.

Кипя от злости, Пазел вернулся к таверне. И остановился. Это было правдой: птицы действительно начинали петь. Наступил рассвет.

Он толкнул дверь таверны. Бармен растянулся прямо за порогом, выглядя так, словно давно утонул.

— Ук! Проваливай, нищее отродье! Вечеринка чертовски давно закончилась.

— Я не прошу милостыню, — сказал Пазел. — Мистер Никлен здесь, сэр, и мне лучше его разбудить.

— Ты что, глухой? Мы выпили все, всю таверну! Здесь никого нет.

— Мистер Никлен здесь.

— Никлен? Этот тупоголовый мужлан с «Эниэля»?

— Э-э… вы правы, сэр, это он.

— Ушел несколько часов назад.

— Что?

— И скатертью дорога. Стонал всю ночь. Доктор! Доктор заплатил мне за злое дело! Никто не мог заставить его замолчать.

— Какой доктор? Чедфеллоу? О чем он говорил? Куда он убежал?

— Тише! — простонал бармен. — Откуда мне знать, какой доктор? Но в Этерхорд, вот куда! Сказал, что они отплывают до рассвета. Не заплатил за последнюю выпивку, жулик — выскользнул через заднюю дверь, как вор. Ук!

Пазел проскочил мимо него. Место было совершенно пустым. Одурачен, одурачен Никленом! И что же слышал этот человек? Отплыть до рассвета?

Он бросился обратно на улицу. Дождь все еще хлестал по Соррофрану, но на востоке черное небо сменилось серым. Пазел полетел обратно тем же путем, по которому пришли они с Никленом, свернул за угол, спустился по сломанным ступенькам, миновал рыжую кошку, пожиравшую его оладью, наткнулся на еще несколько мусорных ведер, повернул за другой угол и побежал к причалу, как будто от этого зависела его жизнь.

Рыбаки вернулись после ночи в море. Они свистели и смеялись: «Увидел привидение, смолки?» Он побежал мимо их бочонков, корыт с потрохами и подвешенных сетей. Огромная громада «Чатранда» маячила прямо впереди, люди ползали вокруг него в серой мгле, как муравьи по бревну. Но в углу пристани за ней не было корабля по имени «Эниэль», который мог бы принять его на борт.

Пазел помчался к концу рыбацкого причала. Он заметил судно, которое только что выходило из гавани, его паруса наполнялись, оно набирало скорость. Он сорвал с себя рубашку, стал размахивать ею и выкрикивать имя капитана. Но ветер дул с берега, и дождь заглушал его голос. «Эниэль» не слышал его или не хотел слышать. Пазел стал бездомным.