Контрабандисты Гора

Глава 47

Я был в ярости от этой девки. Она что, так и не осознала, что носила ошейник? Или может она забыла о клейме?

Эх, был бы у меня такой же нюх, как у Тиомена!

А как она повеселилась надо мной, как оскорбила меня перед Генсерихом и его парнями! И даже перед рабынями! Уж я-то теперь повеселюсь с нею, так повеселюсь, что она не скоро сможет забыть это веселье! Только бы найти её!

Нет, подумать только, она сбежала дважды! Она что, решила, что такие вещи можно делать безнаказанно? Или может она подумала, что стальная полоса, запертая на её шее, просто не больше чем красивое украшение свободной женщины, безделушка, которую можно надеть и снять? Неужели она так и не поняла, что это означает, каково значение этого? Это был рабский ошейник, и он был заперт! Уж не думала ли она, что отметка на её бедре появилась только для красоты? Это — клеймо, выжженное в её аппетитной коже, идентифицирующее её, чтобы любой мог видеть, что она — кейджера.

Много бы я дал за возможность воспользоваться услугами Тиомена, но он теперь далеко, где-то по пути к корабельному лагерю. Я, конечно, ожидал, что с поиском следов глупой рабыни могут возникнуть определённые сложности, ведь она могла направиться в какую угодно сторону. Но я надеялся, что смогу обнаружить потревоженные листья, обломанные ветки, сдвинутые камни и так далее. Как следопыт я не был совсем уж некомпетентным, соответствующее обучение обычно входит в программу подготовки представителей моей касты. Тем не менее, все мои усилия пропали даром. Я прошёл по нескольким следам босых ног, но ни одни из них, как выяснилось, не принадлежал ей. Все они, покинув лагерь, сделав несколько поворотов, возвращались обратно. Донна, рабыня Генсериха, лагерные рабыни Тула и Мила, да даже она сама, та, которой я интересовался, оставили вокруг лагеря уйму следов, пока собирали хворост и ягоды. Как, скажите мне на милость, в такой мешанине следов найти тот единственный, который покинул лагерь и не возвратился обратно? Вот и я не смог. Никто, как выяснилось, не видел, как она покинула лагерь. Я даже прочесал берег Александры, на пасанг или даже больше в обе стороны, на восток и на запад, предположив, что она могла некоторое время брести в воде, чтобы скрыть следы, а потом уже выбраться на землю. В дополнение ко всем прочим сложностям, следы к этому времени уже не были бы столь уж ясны, как этого можно было бы желать. Со времени окончания дождя времени прошло прилично, и почва успела подсохнуть. Кроме того ветер тоже может смещать листья, и ничуть не хуже маленькой босой ноги. А тем временем маленькая дурочка убегала всё дальше и дальше.

Аксель посоветовал мне забыть её, но у меня, по некоторым причинам, хотя она и была всего лишь рабыней, не было желания так поступать. Он предположил, что лес о ней позаботится, и тут я бы с ним спорить не стал. Но с каким спокойствием он это сказал! Интересно, был бы он столь же безразличен, если бы вопрос касался, скажем, Асперич. Безусловно, она тоже, была всего лишь рабыней. «Лес о ней позаботится», — заявил он. Да, я не сомневался, что в этом он был прав. Казалось бесспорным, что рано или поздно, её глупый и опрометчивый побег, столь же бессмысленный, сколь и бесполезный, будет резко прерван зубами и когтями пантеры или слина. Я бы дал ей не больше четырёх или пяти дней. Иногда пантера, если она недавно наелась, может в течение двух или трех дней тенью следовать за новой добычей, держа её в поле зрения, если можно так выразиться, сохраняя запас свежего мяса до того момента пока голод снова не потребует своего утоления.

Я предположил, что мне следовало бы возвратиться в корабельный лагерь, как это сделал Аксель. Когда большой корабль отдаст швартовы, я должен быть на его борту. Боюсь, что к этому времени могло бы быть уже слишком поздно.

И тогда я сел со скрещенными ногами посреди покинутого лагеря и задумался. Я вспоминал, как она выглядела, когда купалась в реке. Я вспоминал её в лагере несущей воду, помогающей Туле, ухаживающей за костром, прислуживающей мужчинам. Я пытался понять, что такого было в ней, что так отличало от других? Безусловно, она больше не была той испуганной, угловатой девчонкой, каковой её продали в Брундизиуме. Теперь её движения были красивы. Они быстро учатся таким вещам. Знали ли они о том, какой эффект, спрашивал я себя, такие мелочи могли оказать на мужчин. Я предположил, что знали. Казалось, у неё неплохо получалось справляться с обслуживанием, по крайней мере, на фоне других рабынь. Она была послушна, покорна, приятна, привлекательна, красива, робка и отчаянно надеялась понравиться, отлично понимая, что следствием малейшего дефекта в обслуживании могла бы быть встреча с плетью. Теперь я знал, что она побывала в рабском бараке, хотя сам я её там ни разу не видел. Не то, чтобы я её искал, да и какое для меня могло бы иметь значение была она там или нет. Вы должны понять, что она меня совершенно не интересовала. Да и не интересует теперь. Если бы я обнаружил её там, на цепи, в темноте, осветив её лампой, сомневаюсь, что я снизошёл бы воспользоваться её услугами. Несомненно, я прошёл бы мимо, отдав предпочтение другим рабыням, лучшим рабыням. И всё же у меня не было никаких сомнений в том, что рабский барак кардинально изменил её. Он зачастую оказывает такое воздействие на женщин. Она больше была не в состоянии ничего поделать с собой. К настоящему времени, несмотря на любые отговорки, которые она могла бы придумать, несмотря на деланные безразличие или незаинтересованность, несмотря на любые торжественные заявления об обратном, горючий трут уже тлеет под её тонкой, откровенной туникой, и для того, чтобы он вспыхнул, порой может быть достаточно взгляда или прикосновения. Мы делаем их рабынями, и они быстро учатся просить. Теперь я уже не думал о ней, как о низкосортном рабском товаре, разве что, по-прежнему относясь к ней, как варварскому мясу в ошейнике. Помнится, Аксель относился к ней без особого презрения. Я представил её, выставленной голой на сцену аукциона, в цепях, пританцовывая двигавшейся под мелодию флейты и барабана, послушную плети аукциониста. Какое невыразимое удовольствие обещал бы её живот тому мужчине, который её купит. Нет, подумал я, она не была совсем уж непривлекательной. Ничуть. Возможно, прикинул я, она могла бы принести целых два с половиной тарска серебром. Пока что мне было трудно сказать это наверняка. Мне вспомнился тот первый раз, когда я увидел её, давно, в проходе огромного магазина, поражённую, испуганную, однозначно рабыню, просто ещё не носящую ошейника. Не без усмешки вспомнил я те диковинные, скрывающие фигуру предметы одежды, в которые она тогда была одета.

Как посмела она, рабыня, так скрывать себя? Разумеется, она должна была быть раздета и выпорота за такое нарушение правил приличия! Почему мужчины Грязного Мира не оценивают своих женщин, не делят их на рабынь и свободных, почему они не проследили за тем, что те, которые были рабынями и должны быть рабыни, не были одеты и украшены соответственно тому, кем они были? Уверен, всем было бы гораздо приятнее, видеть их настолько отличающимися. С какой стати им нужно было разрешать смелость без разбора смешиваться со свободными женщинами? Неужели они не понимали, что были рабынями?

Впрочем, разве не все женщины — рабыни, выведенные таковыми в течение более чем тысячи поколений?

Но я заключил, что в тот момент она ещё не знала того, что принадлежала тунике и ошейнику, в которых ей вскоре предстояло оказаться, став простой гореанской кейджерой.

Я размышлял, сидя в одиночестве посреди покинутого лагеря.

Я прекрасно понимал, что с каждым аном, вероятность обнаружения рабыни, прежде чем до неё доберётся какой-нибудь из лесных хищников, быстро уменьшалась.

С какой стати меня это должно было волновать?

Но я не знал, где её искать, или хотя бы начинать поиски.

Потребовались бы сотни мужчин, чтобы прочесать тысячу пасангов этих необъятных лесов. А у меня был всего лишь один мужчина, я сам, который мог последовать за сотней ложных следов.

Даже будь в моём распоряжении Тиомен, где бы я смог найти для него однозначный запах?

Есть такая игра, которую называют Слепой Каиссой. Её используют при обучении высоких офицеров в Аре и Треве, в Касре и Джаде, и даже в далёкой Турии. У неё примерно те же правила, что и у обычной Каиссы, за исключением того, что используются две доски, отделённые одна от другой непрозрачной перегородкой, не позволяя игрокам видеть позицию на доске и ходы противника. Только арбитр может видеть обе доски. Его задача состоит в том, чтобы предотвращать запрещённые ходы, объявлять о захвате фигур, угрозах Домашнему Камню и так далее. В этой игре, поскольку ни один из игроков не может видеть ни своего противника, ни его ходов, ни общей позиции на доске, победа зависит от интуиции, чувствительности, умения прочитать характер и намерения противника и, вероятно, от удачливости. Подобные ситуации часто имеют место на войне, где ты зачастую не можешь знать диспозиции врага, имеющихся в его распоряжении сил, его планов, направления его передвижения и удара, и так далее. Игра, как правило, ведётся на деньги. Но на доске можно потерять всего лишь фигуру, а на поле боя теряют целые города.

Я допустил, что рабыня была очень умна. Если бы это было не так, её, по всей видимости, не выбрали бы для ошейника. Но при этом, продолжил размышлять я, вряд ли она является большим знатоком леса, и уж тем более не стоит ожидать от неё навыков сокрытия следов. Я сомневался, что она, не будучи девкой-пантерой, умеет читать знаки, даже такие столь очевидные как метки, которыми хищники метят свою территорию. Я предположил, что она в лучшем случае окажется способна развести костёр. Уверен, её знаний должно быть достаточно, чтобы сделать это, поскольку нет ничего сложного в том, чтобы добыть огонь трением или найти камни, с помощью которых можно высечь искры и поджечь сухую листву. В большинстве лагерей, конечно, обычно пользуются простыми зажигалками, которые более удобны. Зажигалка хранится у свободного человека, он же поджигает хворост, который натаскала рабыня, которая в свою очередь далее ухаживает за костром, не давая ему прогореть. Рабыне редко разрешают самой пользоваться таким устройством. Точно так же, конечно, ей не позволено прикасаться к оружию. Это может быть сочтено преступлением, караемым смертью. Я пришёл к выводу, что она вряд ли пойдёт на восток вдоль Александры, поскольку в том направлении находился корабельный лагерь. Потом я отбросил и западное направление, ведь двигаясь в ту сторону она могла бы прийти прямо в руки морякам и наёмниками, напавшим на лагерь Генсериха. Соответственно, самым логичным для неё, по-видимому, было бы сначала попытаться максимально удалиться от Александры. Одна беда, направление от реки подразумевало великое множество путей. Наверняка она планировала затем, позже, возвратиться к реке, чтобы рано или поздно переправиться на другой берег, и двигаться на юг. А куда собственно, можно было ещё планировать идти, учитывая приближающуюся зиму? Конечно, можно было бы остаться у реки и ожидать её возвращения, но это было бы ставкой на удачу. Кто мог сказать, как скоро и в каком месте, она могла бы выйти к реке? Лично у меня не было никакого способа узнать это. Но любая игра подразумевает наличие наиболее вероятных ходов. Конечно, ведь противник имеет определённую цель, и играет, чтобы победить. К настоящему времени, учитывая малое время прошедшее со времени её побега, и вероятность быстрого обнаружения её исчезновения, она, несомненно, должна ожидать немедленного преследования, если таковое будет организовано. Соответственно, если позади неё никаких признаков преследования обнаружено не будет, это может быть принято как доказательство того, что никакой погони организовано не было, следовательно, её побег был успешен. Если бы он не был успешен, учитывая то время, что миновало с момента оставления лагеря, преследователи уже шли бы за ней по пятам, возможно, отставая от беглянки всего на несколько енов. Разумных наблюдений через определённые интервалы времени было бы вполне достаточно, чтобы установить, имеет ли это место, или нет. К настоящему времени она должна быть уверена, что погони нет. В таком случае она вполне могла бы захотеть закончить своё рискованное удаление от своей вероятной цели и повернуть обратно к реке. По-видимому, один из особенно уязвимых элементов её плана была переправа через реку, причём тянуть ей с этим не следовало. Как удачно, подумал я, что мы даём им такую лёгкую одежду.

Итак, не имея возможности воспользоваться услугами слина, и не имея ясного следа по которому можно было бы следовать, я поднялся, подобрал свой рюкзак и оружие, и пошёл к реке.