Контрабандисты Гора

Глава 22

— Господин, — позвала меня Асперич, — какое наказание ждёт рабыню за побег?

— Почему Ты спрашиваешь? — осведомился я.

— Просто так, — уклончиво ответила она.

— Уж не подумываешь ли Ты о побеге? — уточнил я.

— Куда? — спросила девушка.

— Куда угодно, я полагаю, — предположил я.

— На мне клеймо, — напомнила она, — и ошейник.

— Итак? — понукнул её я.

— Нет, — покачала головой Асперич. — Я же не полная дура, как некоторые.

— Ты имеешь в виду кого-то конкретного? — поинтересовался я.

— Нет, — сказала она.

— Хорошо, — кивнул я.

— Рискну предположить, что шансы у беглянки будут невысоки, — заметила моя рабыня.

— Я в этом даже не сомневаюсь, — усмехнулся я.

— Полагаю, что побег может закончиться либо в зубах хищников, либо в ошейнике другого рабовладельца, — добавила она.

— Опасно держать у себя беглую рабыню, — сказал я, — к тому же, пойманную беглянку почти наверняка ждёт намного более суровая неволя.

— Боюсь, что да, — согласилась Асперич.

— Но вообще-то возвратить сбежавшую рабыню её владельцу — это вопрос чести, — сказал я.

— Ну, это если общий Домашний Камень, или что-то в этом роде, — поправила меня она.

— Конечно, — согласился я.

Похищение рабыни, естественно, было отдельным вопросом. Но в этом случае рабыня не убегает, она просто украдена, как могла бы быть украдена любая другая форма собственности.

— Так каково могло бы быть её наказание? — не отставала от меня Асперич.

— За первое подобное нарушение, — ответил я, — обычно порка, но такая, какой она никогда не сможет забыть.

— А за вторую попытку? — спросила девушка.

— Вторая попытка — большая редкость, — пожал я плечами.

— Редкость даже первая попытка, — заметила она.

— Верно, — не мог не согласиться я.

— Для гореанских девушек, — добавила моя рабыня.

— Верно, — кивнул я.

Как только ошейник смыкается на шее гореанской девушки, она сразу понимает, что она — рабыня. И даже если она сумеет вернуться в свой родной город или семью, её там не ждёт ничего кроме презрения. Её так и оставят рабыней и, более того, подвергнут максимальным жестокости и неуважению, поскольку её неволя легла позорным пятном на честь её города или семьи. От таких стараются поскорее избавиться, продав подальше, а иногда даже возвращают в цепях тем самым врагам, которые изначально её захватили и поработили. Гореанская рабская девка хорошо знает о том, что находится на её шее. Она понимает необратимость своего состояния, и свою полную неспособность как-то это изменить. Она беспомощна. Она — рабыня.

— И для любых девушек, — добавил я.

— Не всегда, — не поддержала меня Асперич.

— Не понял, — нахмурился я.

— Некоторые рабыни, — вздохнула девушка, — глупы.

— Немногие, — отмахнулся я.

— Что насчёт варварок?

— Большинство рабынь-варварок весьма умны, — заметил я. — Это было одним их параметров, по которым их отбирали. Кто хотел бы владеть глупой рабыней?

— Я предположила бы, что некоторые из мужчин, — сказала она.

— Уверен, что Ты не права, — заявил я.

— Что насчёт тех, кому варварки могли бы показаться интересными? — спросила Асперич.

— На варварок, вообще-то, имеется хороший спрос, — напомнил я.

Это действительно было так, особенно когда дело доходило до третьей или четвёртой продажи. Некоторые торговцы скупали их для перепродажи. К тому же, не будем забывать, что варварок отбирали с большой тщательностью. Это ведь не то же самое, как если бы вы хватали первых попавшихся, выбегающих из домов в горящем городе. Кстати, даже тогда, порой мужчины, раздев их, просто прогоняют, оценив их как недостойных ошейника. Быть оцененной как недостойной ошейника, для женщины — большое оскорбление. Возможно, в этом кроется одно из объяснений той враждебности, с которой гореанская свободная женщина обычно рассматривает рабыню, которую, очевидно, нашли достойной ошейника.

— Вероятно, это верно, — признала Асперич, — что не все варварки глупы.

— Конечно, нет, — кивнул я.

— Как и не все из тех, кто находит их интересными, — нехотя добавила она.

— Конечно, — горячо поддержал её я.

— Что-то не так? — спросила девушка.

— Ничего, — буркнул я.

— Мне принести плеть? — осведомилась моя рабыня.

— Не нужно! — остановил её я.

— Господин не ответил на мой вопрос, — заметила она.

— Какой вопрос? — не понял я.

— Каково могло бы быть наказание, — напомнила мне Асперич, — для рабыни, совершившей вторую попытку побега?

— Не будет никакой второй попытки, — заверил её я.

— Ну, а если будет? — не отставала она. — Чисто теоретически.

— Подрезание сухожилий, обезображивание, отрезание ног, иногда скармливание заживо слину или ларлу, — перечислил я. — Ты точно уверена, что не подумываешь о побеге?

— Нет, — поспешила заверить меня она. — Я вполне довольна в своём ошейнике, поскольку я изучила, что значит быть в руках господина.

Самые сильные цепи, которые связывают женщину, которые заставляют её процветать и радоваться своей неволе, сделаны вовсе не из металла.

— Я не понимаю смысла этой беседы, — признался я.

— Большой корабль, насколько я понимаю, — сказала девушка, — очень скоро должен отдать швартовы, фактически в любой день.

— Это верно, — подтвердил я.

Буквально на днях мы погрузили в трюм два больших ящика, назначение и содержимое которых оставались неизвестными и таинственными. Насколько я теперь знал, с их погрузкой долго тянули, вплоть до того момента, когда отплытие большого корабля станет неизбежным.

— Это многое может объяснить, — заключила она.

— Что Ты имеешь в виду? — спросил я.

— Вы знаете Акселя из Аргентума? — поинтересовалась девушка, проигнорировав мой вопрос.

— Впервые слышу это имя, — пожал я плечами. — Кто он?

— Мужчина, которого я часто вижу поблизости от себя, — ответила она.

— Ты хорошо сложена, — усмехнулся я. — Вероятно, вокруг тебя крутится немало товарищей, о некоторых из которых Ты даже не подозреваешь.

— Я терпеть его не могу, — призналась Асперич.

— Ты же не у его ног, — успокоил её я.

— Он слишком назойлив, постоянно вьётся вокруг меня, — пожаловалась девушка.

— Возможно, он подумывает о том, чтобы предложить за тебя цену, — предположил я.

— Господин не продал бы меня ему, — заявила она.

— Почему нет? — удивился я.

— Только не продавайте меня ему! — взмолилась девушка.

— Как по-твоему, сколько Ты можешь стоить? — полюбопытствовал я.

— Он мне отвратителен! — воскликнула она.

— А может, Ты сама хочешь, чтобы тебя продали ему? — осведомился я.

— Нет! — отшатнулась Асперич.

— Так Ты говоришь, что он слишком часто оказывается поблизости от тебя?

— Да! — ответила она.

— Какое мне до этого дело? — поинтересовался я.

— Я слышала его разговор с другим мужчиной, — сказала она.

— А Ты, значит, просто была поблизости, — усмехнулся я.

— Я проходила мимо, — заявила Асперич.

— Подозреваю, что это скорее он мог бы обнаружить, что Ты слишком часто оказываешься поблизости от него, — улыбнулся я.

— Он красив в самом вульгарном понимании этого слова, — проворчала моя рабыня.

— Возможно, он мог бы вскружить голову какой-нибудь более простой девушке? — предположил я.

— Возможно, — буркнула она. — Лично я, его терпеть не могу.

— То, что Ты там услышала, — заметил я, — могло не предназначаться для ушей рабынь.

— Нет, — поспешила заверить меня девушка. — Я не осмелилась бы говорить о таких вещах.

— Ну разумеется, — усмехнулся я.

— Возможно, Господин всё же хотел бы услышать то, что услышала я? — поинтересовалась она.

— Кажется, что тебе не терпится рассказать мне об этом.

— Я подумала, что Господину это могло бы быть интересно, — сказала она.

— Тогда продолжай, — велел я.

Я предположил, что этот Аксель из Аргентума, или кем бы он ни был, вероятно, подслушал беседу рабынь. Фактически, я бы не был удивлён, если бы узнал, что он получил информацию относительно обсуждаемого вопроса от самой Асперич, которая в свою очередь выведала это у других рабынь. Асперич была женщиной очень умной, и в её притворной застенчивости, трепете, откровенном и слишком очевидном нежелание говорить, боязни говорить, мог скрываться намёк на её желание рассказать и, возможно, таким образом привлечь к себе внимание красивого товарища, хотя бы только для данного особого случая, как к сосуду с информацией, весьма красивому сосуду, между прочим. Могло ли у него не взыграть любопытство, и он не приказал бы ей говорить, а на такую команду она, будучи кейджерой, пусть и неохотно, пусть глотая слёзы, должна была беспомощно ответить. Таким образом, как только он получил информацию об этом вопросе, она могла притвориться передо мной, что почерпнула это из их беседы. И конечно, в этом случае, он бы знал об этом. Асперич не откажешь в уме. Но почему она выбрала именно его? Почему не кого-то другого? И, прежде всего, почему она оказалась поблизости от этого товарища? Может она хотела, чтобы он предложил за неё цену? Интересно было бы посмотреть на выражение её лица, если бы я продал её за бит-тарск.

— Я готова передать услышанное Господину, — сказала девушка.

— Так сделай это, будь любезна, — понукнул её я.

— Рабыня, убежала, — выдохнула она.

— Может не убежала, — уточнил я, — а просто пропала.

— Хорошо, пусть пропала, — не стала спорить Асперич.

— И какое мне до этого дело? — полюбопытствовал я.

— Она ушла за линию вешек этим утром, — добавила девушка.

— И что? — не понял я. — Мне-то что до этого?

— Очень немногое, я предполагаю, — вздохнула она. — Но это, я думаю, было первое её нарушение. Так что можно надеяться, что её хозяева проявят снисходительность, особенно, учитывая то, что она может быть ценной, и то, что корабль вскоре должен отплыть.

— Я понял, — кивнул я, хотя на самом деле пока ещё не мог взять в толк, к чему она клонит.

— Думаю, что буду рада, очень рада видеть её привязанной и избитой.

— Почему это? — поинтересовался я.

— Без всякой причины, — пожала она плечами.

— Первое нарушение? — уточнил я.

— Думаю да, — сказала Асперич.

— То есть, Ты думаешь, что это пойдёт ей на пользу, правильно?

— Надеюсь, что да, — кивнула она.

— Вот только здесь, — заметил я, — это не имеет особого значения. О ней позаботятся ларлы. От неё не останется ничего, что будет смысл бить. Пани даже не станут её преследовать.

Асперич побледнела.

— Что это с тобой? — осведомился я.

— Господин должен вмешаться! — заявила она.

— С какой стати? — спросил я.

— Вы должны! — всхлипнула девушка.

— Печально всё это, — вздохнул я, — особенно, если она была стоящим куском рабского мяса.

— Господин! — возмущённо воскликнула Асперич.

— Она знала закон, — развёл я руками. — Она ему не повиновалась. Она нарушила границу, отмеченную вешками. Она должна заплатить за это подобающую цену.

— Пожалуйста, Господин! — не отставала от меня девушка.

— Только дураку может прийти в голову встать между ларлом и его добычей, — отмахнулся от неё я.

— Но это — варварка, Лаура, — сказала она.

— Я не знаю ни одной варварки, названной Лаурой, — пожал я плечами.

— Это — та, чьим номером лота в Брундизиуме был сто девятнадцать, — объяснила она.

— Что? — не удержался я от крика.