Контрабандисты Гора

Глава 39

— Приготовьтесь к походу, — объявила Туза и подняла руку.

Мы уравновесили свою ношу и уставились на её руку. Как только женщина её опустила бы, мы сделали бы первый шаг левой ногой.

Но внезапно справа, со стороны деревьев раздался дикий крик. Туза так и застыла с поднятой рукой.

— Хватайте их! — услышали мы женский голос.

Она выглядела как рабыня, но за её спиной были мужчины, по-видимому, много мужчин.

— Хватайте их! — закричала она снова, выпрямившись во весь рост и указывая рукой на нашу группу.

Сколько ликования, сколько триумфа звучало в её голосе!

— Донна! — воскликнула Туза.

Дарла обернулась, но тут же рухнула, запутавшись в кандалах. Я увидела, как к ней подскочил мужчина, наклонился и быстро связал ей лодыжки. Эмеральд повернулась и бросилась к реке. Хиза устремилась в лес, назад, в ту сторону, откуда мы пришли вчера. Крупный мужчина последовал за Эмеральд. Хиза растворилась среди деревьев. Обернувшись я увидела Тузу. Она стояла, явно ошеломлённая случившимся, держа руки поднятыми над головой. Один из вновь прибывших приставил к её груди охотничье копье, другой срезал с неё пояс с оружием. Эмеральд уже забрела в реку по пояс, но остановилась, повернувшись лицом к берегу, точнее к своему преследователю, который почти настиг её. В руке женщины сверкал кинжал. И она даже попыталась напасть на мужчину, но тот перехватил её запястье и моментально разоружил. Они замерли друг против друга. Женщина тёрла запястье, должно быть, захват её противника оказался болезненным. Мужчина спокойно засунул её кинжал за свой пояс. Тогда Эмеральд, с диким криком, снова попыталась наброситься на него, размахивая своими маленькими кулаками. Но теперь оба её запястья оказались пойманы мужскими руками. Она боролась, извивалась, дёргалась, напрягая все свои женские силы, пытаясь вырваться из его захвата. Я даже испугалась за неё. Неужели Эмеральд не сознавала той опасности, в которой она оказалась? Что, если господин счёл бы её поведение неприятным? Он держал её, пока она не прекратила сопротивление, окончательно осознав свою беспомощность. Только после этого мужчина разжал руки и указал ей, что она должна идти к берегу впереди него. Но Эмеральд не подчинилась. Вместо этого она резко повернулась, явно намереваясь нырнуть и уплыть по реке, но её преследователь стоял слишком близко. Он успел схватить женщину за лодыжку и, подтащив к себе, намотал на кулак её волосы и окунул её в воду. Маленькие руки Эмеральд беспомощно скребли по его запястью. Я испугалась, что он утопит её. Но через некоторое время мужчина поднял её голову над водой. Женщина попыталась, насколько могла, повернуть голову, чтобы посмотреть на него, но его рука плотно удерживала её в прежнем положении. Она задыхалась, откашливалась.

— Нет! — вскрикнула Эмеральд, но он снова погрузил её голову в воду.

Меня опять охватил страх, что он собирается утопить женщину. Но и в этот раз, мужчина вытащил её голову из реки, и даже отпустил её волосы. Они стояли по пояс в воде, она наполовину склонившись, и смотрели друг на друга. Тогда мужчина указал на берег, так же как он сделал это раньше, и на сей раз Эмеральд, опустив голову, напуганная и покорная, побрела к берегу. Вскоре после этого с востока появилась Хиза. Её торс был обёрнут рабской сетью. Женщина, спотыкаясь, плелась к лагерю. За её спиной возвышались двое мужчин, один из которых торцом охотничьего копья периодически подталкивал её, придавая ускорения.

Думаю, что мы трое, Мила, Тула и я, в первый момент, были столь же поражены и напуганы, как и наши хозяйки. И было отчего. Торжествующие крики женщины, мужчины стремительными тенями мелькавшие среди деревьев, а потом бегущие к нам. Две из нас закричали от страха. Боюсь, одной из них была я. Третья, возможно, была напугана настолько, что просто оказалась неспособна издавать звуки. Мы дружно повернулись вправо, смущённые, встревоженные, напуганные, в замешательстве пытаясь разобраться в происходящем. Наш груз полетел на землю. Разумеется, для нас в такой ситуации было бы естественно, впасть в панику и захотеть оказаться как можно дальше от этого места, от того непонятного и пугающего, что здесь происходило, но наши шеи связывала верёвка. Тула дёрнулась было бежать, но мы с Милой не поддержали её порыв. Верёвка дёрнулась, и сначала Мила, а потом и я, были сбиты с ног. Тула тоже была опрокинута на землю. Верёвочные петли вдавились в моё горло и я испугалась, что они могут меня задушить. Тула вскочила на ноги, за ней последовали мы с Милой. Мы дико озирались. Мы были связаны за шеи одной верёвкой. Как мы могли бежать? В каком направлении нам можно было бы бежать? Куда вообще мы могли бежать? Смущённые, запутанные, испуганно озирающиеся, мы не знали, что нам делать. Нашим первым импульсом было — бежать, но мы сами, своими же действиями, воспрепятствовали нашим собственным усилиям. Уж не думали ли мы, что смогли бы вытащить свои шей из петель? Но какой глупостью было бы пытаться бежать. Разве мы не знали, кем мы были? Забыли, что мы были кейджерами, и только кейджерами, связанными верёвкой домашними животными? Но когда всё происходит внезапно, у человека обычно нет времени размышлять логически. Сомневаюсь, что любое другое животное повело бы себя как-то по-другому в сравнении с тем, как поступали мы. Но затем, почти немедленно, Тула, дикими глазами обводившая поляну, резко, почти обжигая верёвкой кожу на шее, повернулась к нам.

— Мы — дуры! — воскликнула она, падая на колени, а потом повернула голову к нам и прошипела: — Становитесь на колени!

Мы тут же, как и приличествует тем, кем мы были, опустились на колени.

— Это не женщины-пантеры, — наконец, сообразила Мила, широко распахнутыми глазами наблюдая за суетой вокруг нас. — Это — мужчины!

— Да, мужчины, мужчины! — чуть не хлопая в ладоши, сказала Тула. — Уж они-то знают, что надо делать с нами!

— Мы должны повиноваться со всем возможным совершенством, — заявила Мила.

— И мы им это предоставим в полном объёме, — не скрывая радости сказала Тула.

А я была напугана до дрожи, видя странных мужчин, наводнивших лагерь. Но всё же я знала, что как рабыни мы принадлежали мужчинам, именно мужчины были самыми подходящими для нас владельцами.

Тузу, уже безоружную, бросили на живот в центре лагеря, а вскоре, воспользовавшись отобранными у неё ключами, избавили от наручников и кандалов Дарлу, и уложили женщину рядом с ней. Следующей была Эмеральд, которая по жесту победившего её мужчины сама легла рядом с Тузой и Дарлой. Последней бросили на землю Хизу, предварительно выпутав её из сети. Теперь все женщины-пантеры, безоружные, лежали на животах перед мужчинами.

Теперь у налётчиков появилось время, чтобы заняться нами, и двое из них шагнули в нашу сторону. Мы, по-прежнему стоявшие в линию на коленях, поспешили выправить тела и опустить головы. Наши руки ладонями вниз были прижаты к бёдрам. Это — красивая поза, и, конечно, она является общепринятым положением подчинения. Колени мы держали плотно сжатыми, всё же опасаясь быть принятыми за рабынь для удовольствий. Насколько глубоко мы оказались бы тогда во власти этих мужчин! Безусловно, большая доля во время моего обучения была отдана навыкам рабыни для удовольствий. Несомненно, то же самое касалось и Тулы с Милой. Предполагается, что любая женщина, проданная с торгов, является подходящей, как рабыня для удовольствия, по крайней мере, от неё это может ожидаться. Даже прачки, фабричные девки, носильщицы воды в полях и многие другие, вряд ли будут незнакомы с теми умениями, которые ожидаются от рабыни для удовольствий. Само собой, в рабском бараке я именно такой рабыней и была. Некоторые из мужчин, оценивая, чего можно было бы от меня ожидать, обещания, даже требовали, чтобы я становилась на колени в позу рабыни для удовольствий, заманчиво расставляя перед ними колени. Как глубоко я ощущала тогда, даже прежде чем услышать такую команду, порой к своему смущению, свою восприимчивость. Вскоре, иногда заливаясь краской стыда, я начала понимать, что сама хотела почувствовать на себе их руки. Много раз они заставляли меня просить их. Мужчины жестоки. Я изменилась, я узнала это за время моего пребывания в рабском бараке. Насколько я была теперь рабыней! Не каждую рабыню, насколько я знала, посылают в рабский барак.

— Поднимите головы, — приказал высокий, бородатый мужчина, который, как мне показалось, возглавлял нападавших. — Ну, что Ты думаешь, Ясон?

— Как я с самого начала и предполагал, — хмыкнул его спутник. — Все более чем приемлемы.

— Как кейджеры? — уточнил бородач.

— А как кто же ещё? — пожал плечами Ясон.

Он, конечно, не знал, что я была варваркой. Впрочем, какое это могло иметь значение? Конечно, ведь множество варварок были переправлены на Гор для его рынков, следовательно, были сочтены приемлемыми как кейджеры. Я хорошо запомнила одного мужчину, возможно первого, хотя в этом я не могу быть уверенной, который когда-то рассмотрел меня. Откуда женщина может знать, является ли тот или иной мужчина, рассматривающий её, возможно небрежно и оценивающе, работорговцем? Как я ненавидела этого монстра, с которым мы встретились в проходе торгового центра, который привёл мне к деградации ошейника, по которому я тосковала, тот самый, у ног которого я так жаждала лежать, покорённой, нагой заклеймённой рабыней.

— Можете опустить головы, — бросил бородач, и мы послушно склонили головы.

Вдруг высокая сандалия была втиснута между моих коленей, а затем повернулась, раздвигая их в стороны. Я не поднимала головы, не смея встречаться взглядом с мужчиной. Я не знала, кто именно из них вынудил меня развести колени. Это с равной вероятностью мог быть как вожак налётчиков, так и второй, возможно, сделавший это повинуясь его взгляду или жесту.

После этого оба мужчины отвернулись.

Теперь я знала, в каком положении, я должна была стоять на коленях. Мне только что это недвусмысленно дали понять. Теперь у меня была своя особенная поза, очень мне подходящая. Была ли я привлекательна, спрашивала я себя. На Земле я как-то особенно не задумывалась над этим вопросом. Я не расценивала себя в чём-то отличающейся от остальных женщин. Не могло ли быть так, задумалась я, что у меня имелись особенности, которых я сама не сознавала? Возможно, я была не столь уж проста, как я о себе думала. К тому же, напомнила я себе, меня выбрали для ошейника. Уверена, далеко не все женщины этого заслуживали. Что же такого могли заметить во мне работорговцы, чего я сама о себе не знала? Возможно, я всё же была привлекательнее, чем я думала, со всеми сопутствующими этому рисками и всем, что это могло бы означать на Горе, мире, в котором мужчины были рабовладельцами, а некоторые женщины были их рабынями. Почему-то же они посчитали, давно, ещё на Земле, что я могла бы, по крайней мере, со временем, преуспеть на сцене торгов? Как бы то ни было, меня оценили и, очевидно, благоприятно. Конечно, почему бы ещё меня нужно было переправлять на Гор, клеймить и надевать ошейник? Я была испугана и, одновременно, взволнована. Меня нашли приемлемой в качестве гореанской рабской девки. Мне сделали уколы стабилизирующих сывороток, которые на Горе доступны даже рабыням. Конечно, для рабовладельцев было бы желательно, чтобы мы сохраняли нашу энергию, наши потребности и страсть, нашу привлекательность и желанность, нашу беспомощность и восприимчивость, нашу юность и красоту неопределённо долго. Несомненно, делается это не для нас, поскольку мы — только рабыни, а для них, чтобы мы нравились им ещё больше. Рискну предположить, что на моей родной планете, такая сыворотка могла бы считаться подарком, для которого нет цены, за который многие могли бы пойти на любые убийства, развязать самые страшные войны. Здесь же, в нашем конкретном случае, так как мы не были свободны, это было немного больше чем процедура или мера по улучшению качества рабыни. Интересно, что могла бы предпочесть та или иная женщина моего прежнего мира, если бы ей предложили выбор в таких вопросах. Конечно, и я это знала, возможно, лучше чем многие, что над ней довлели бы политические и идеологические предписания того мира. От неё ожидалось бы, что она скорее предпочтёт дряхление и увядание, старение и смерть, чем ошейник на шее и господина, в руках которого она будет не больше, чем выпрашивающим ласки, восторженным движимым имуществом. Пусть другие женщины сами решают для себя этот вопрос, как им будет угодно. Пусть они сами делают тот выбор, который им по душе. Мне права на такой выбор никто предоставлять не собирался. Его просто выжгли на моём бедре и надели на шею. Но это находилось там по праву. Я знала, начиная с того самого времени, как началось моё половое созревание, и даже раньше, чем я узнала об ошейниках, что моя шея принадлежит одному из них. А уж когда в одном из младших классов средней школы я узнала о том, что такое ошейник, то, ошеломлённая и поражённая, испуганная до дрожи в коленях, чуть не теряя сознание, я поняла, что принадлежу одному из них и, более того, желаю этого. Я хотела любить и служить, самоотверженно и безоговорочно, не иметь выбора и принадлежать, быть имуществом, находиться в собственности, быть объектом для верёвки и цепи, для плети и хлыста, быть покорённой и подчинённой. Я хотела быть рабыней у ног господина! Как такие мысли мучили меня! С каким остервенением я пыталась бороться с ними, гнать их от себя! Насколько ужасной я была! Неужели я могла быть настолько деградировавшим существом? Разумеется, я была одинокой, ужасно одинокой. Конечно, я совершенно отличалась от десятков миллионов других женщин! Я должна была бороться с собой. Я не должна была быть собой, я должна была быть кем-то другим, хотя бы внешне, неудовлетворённой, чуждой самой себе, чтобы соответствовать тем стереотипам, которые от меня требовались! И сколько сил мне приходилось прикладывать, чтобы хотя бы попытаться соответствовать этим стереотипам, совершенно чуждым самому моему сердцу и его глубинным потребностям, чтобы принять ценности, которые не были моими, чтобы выполнять правила и команды, которые отказывали мне во мне самой! А потом я вдруг очнулась голой лежащей на полу какого-то большого склада, среди многих других. Меня связали по рукам и ногам, и мужская нога перевернула меня на спину. И я увидела его. Я, связанная и беспомощная лежала у его ног. Меня ждали рынки Гора.

Я стояла на широко разведённых коленях, вперив глаза в землю.

Я слишком хорошо знала о значении той позы, в которой я стояла.

Я была смущена, встревожена и взволнована. И я ничего не могла поделать с теми чувствами, что охватили меня. Я вполне обоснованно опасалась, что мой живот стал животом рабыни.

Вожак, в сопровождении некоторых из его мужчин, вернулся к четырём распростёртым на земле пленницам.

— Избавьте их от ожерелий, браслетов и прочего, — приказал он, — никаких украшений.

Я не сомневалась, что некоторые из этих браслетов были золотыми. Затем, по команде бородача, руки пленниц завернули за спину и крепко связали. Шнуры были тонкими, но держали их столь же надёжно, как и меня, делая такими же беспомощными. Мужчина, я предположила, вполне смог бы разорвать такие тонкие узы. Интересно, подумала я, использовались ли эти шнуры по причине из простого удобства хранения и ношения, или в намерения мужчин входило напомнить гордым женщинам-пантерам о том, что они тоже были женщинами.

— Нет, пожалуйста, нет! — захныкала Туза, когда мужчины срезали с неё пошитые из шкур одежды.

Дарла в этой процедуре, естественно, не нуждалась, поскольку уже была обслужена подобным образом, после триумфальной узурпации Тузой лидерства в их шайке. Нож продолжил свою грубую работу, и вскоре Эмеральд с Хизой остались лежать под ногами мужчин, ничем особо не отличаясь от других свободных женщин, возможно, более рафинированных, более нежных существ, которых, скажем, могли бы вести из захваченных, горящих городов, или попавшихся в аркан пролетающего над высокими мостами тарнсмэна, или опутанных сетью на каком-нибудь пикнике, или захваченных при налёте на караван, или умыкнутых из тёмного постоялого двора, или взятых в набеге на ванны.

— Связать их за шеи, — приказал их вожак.

— А где взять верёвку? — поинтересовался кто-то из его людей.

— Да вон же она, — усмехнулся бородач, кивая в нашу сторону.

Через мгновение, наши шеи были освобождены от верёвки, которая так долго держала нас, как связанных в караван кайил.

Какое волнение и ликование внезапно охватило меня, в тот момент, когда я перестала чувствовать натирающие кожу петли. Что теперь могло бы остановить моё бегство? Но мне нельзя было позволить заронить хотя бы малейшее подозрение относительно вспыхнувшей во мне с новой силой надежды. Моё сердце бешено колотилось в груди, кровь кипела, но я продолжала покорно стоять на коленях. Насколько они были глупы! Впрочем, откуда им было знать, что я с Земли. Ну и что вам дадут мои расставленные колени? Меня не окружали стены города, я не была прикована цепью. Их здесь было не так уж много, а леса вокруг широкие и тёмные. Ускользнуть от них, растворившись среди деревьев, будет даже легче чем из корабельного лагеряе. С немалым удовлетворением Тула, Мила, да и я тоже, наблюдали за тем, как снятую с нас верёвку завязывали на шеях распростёртых пленниц.

— Поставьте их на колени, — потребовал вожак, — как и подобает таким как они.

Женщин-пантер, не обращая внимания на их стоны и плач, за волосы вздёрнули на колени перед бородачом. Их щеки были мокрыми от слёзы. Их губы дрожали. Теперь они, связанные в караван, стояли на коленях перед мужчинами.

— Ну вот, полюбуйтесь, — усмехнулся вожак, — на девок-пантер!

— Как по мне, так они больше похожи на рабынь, — хмыкнул кто-то.

— Ну и где теперь, — спросил лидер налётчиков, — ваша гордость, ваше оружие и золотые украшения?

— Что-то не заметно, — засмеялся один их его мужчин.

— И больше не будет, — заявил другой.

— Полюбуйтесь на девок-пантер, — повторил вожак, — на таких, какими им надлежит быть, на беспомощных, голых и связанных.

— Освободите нас, — потребовала Туза. — Вы ничего не знаете. Вы схватили молнию. Мы работаем на других, на многочисленных и опасных. Нам поручена опасная миссия. Мы должны вернуться к Лауриусу. Освободите нас, немедленно!

— Вот видите, Господин, — сказала одетая в алую тунику Донна, стоявшая всё от время в стороне и не вмешивавшаяся в происходящее, — это — та самая шайка, которую Вы искали. Я так и думала. Так и предполагала! Я нашла их для вас. Всё прошло более чем успешно.

— Ты глупая тарскоматка, — зло процедила Дарла, повернув голову к Тузе.

— Во всё это вовлечены силы, — сказал бородач, обращаясь к Тузе и Дарле, — которых вам не дано понять, впрочем, так же как и нам, по крайней мере, полностью. Но где-то, возможно очень далеко, идёт противоборство, такое, от которого могут зависеть судьбы миров.

— Их работу, действительно, хорошо оплатили, — заметил один из его помощников. — Их кошельки раздувались от золота.

— Держу пари, не больше чем наши, — усмехнулся вожак.

— Вас наняли, чтобы выследить нас? — спросила Дарла.

— Совершенно верно, — подтвердил мужчина, а потом обратился к Тузе: — Ты упомянула о миссии. В чём она заключалась?

— Ни в чём, — тут же замкнулась она.

— Убить её, — невозмутимо бросил лидер налётчиков, и нож одного из его людей выпрыгнул из ножен.

— Нет! — вскрикнула Туза, едва увидев блеск стали. — Я скажу, я всё расскажу! Нас послали в лес, чтобы проверить, верны ли слухи относительно большого корабля, якобы тайно построенного где-то в бассейне Александры, и если это правда, установить местоположение этого судна, определить степень его готовности и возможный срок отплытия. Планировалось затем послать небольшой, но быстрый и грозный отряд, возможно, не больше двух сотен бойцов, чтобы уничтожить этот корабль, прежде чем он сможет достичь Тассы.

— До меня тоже доходили слухи о таком корабле, — кивнул вожак, — но я сомневаюсь в их обоснованности.

— Мы видели его, — заявила Туза. — Освободите нас, и вам хорошо заплатят.

— Мы уже и так хорошо заработали, — усмехнулся мужчина.

— Какова будет наша судьба? — спросила Дарла.

— Этот вопрос ещё не решён, — ответил ей бородач.

— Я не понимаю, — растерялась она.

— Донна, — позвал вожак налётчиков.

Темноволосая, поразительно красивая, одетая в алую туника рабыня тут же приблизилась и встала рядом с ним перед пленницами. В руке она держала хлыст Тузы.

— Я надеюсь, вы меня не забыли, — сказала Донна, хлопая хлыстом по ладони своей левой руки. — Ты, Дарла и Ты, Туза, набросились на меня вдвоём, связали и увели на берег, где и продали.

Дарла и Туза ничего ей не ответили. Они избегали встречаться с ней глазами. Подозреваю, что обе они были раздражены тем, что к ним обратилась рабыня.

— Однако, — продолжила Донна, — я видела, что Дарла была раздета и закована в наручники и кандалы. Похоже, верная Туза предала свою новую атаманшу, точно так же как она вместе с Дарлой сделали с Донной.

Затем девушка повернулась к Эмеральд и Хизе.

— А Вы, — сказала она, — я полагаю, когда благородная Туза заковывала в цепи благородную Дарлу, стояли в сторонке, точно так же, как и тогда, когда свергали меня.

— Мы не могли вмешаться, — попыталась объяснить Эмеральд. — Дарла и Туза сильнее и быстрее нас. Они бы нас убили.

— Туза напоила Дарлу, — добавила Хиза.

— Какой храбрый способ бросить вызов за место атамана, — усмехнулась Донна. — Копья в лесу больше не в почёте? Палок, чтобы огородить смертельный круг, круг решения в лагере больше не найти?

— Поди прочь, рабыня! — прошипела Туза.

— Ты в присутствии свободных людей, — процедила Дарла. — На колени, как приличествует рабыне!

Но Донна осталась стоять на ногах.

— Это — хлыст Тузы, — продемонстрировала она. — Я его хорошо запомнила. Слишком часто мне приходилось чувствовать его на своей шкуре пока мы шли к стодбам продажи.

— Она не становится на колени, — испуганно прошептала Туза.

— Должно быть, её освободили за то, что она нашла нас, — предположила Дарла.

— Это — её награда, — заключила Туза.

— Конечно, — согласилась Дарла.

Услышав это, вожак налётчиков громко захохотал и вышел вперёд. Он протянул руку, и Донна немедленно вложила хлыст в его ладонь и опустилась на колени у его ноги.

— Ну что, хочешь получить свободу? — спросил он, собственническим взглядом окидывая стоящую рядом с ним женщину.

— Нет, Господин, — ответила та. — Пожалуйста, не освобождайте меня!

— Об этом Ты можешь не беспокоиться, — заверил её мужчина.

— Неужели Вы действительно могли бы освободить меня, Господин? — поинтересовалась Донна. — Если бы я попросила об этом?

— Нет, — отрезал он.

— Это хорошо, — улыбнулась Донна.

— Ты слишком красива, слишком возбуждающа и желанна, чтобы быть свободной, — заявил он.

— Я надеюсь, что нравлюсь моему господину, — сказала девушка, а потом прижалась к его ноге и поцеловала в бедро.

— Рабыня! — возмутилась Туза.

— Отвратительно! — сморщилась Дарла.

— Да, я — рабыня, — не стала отрицать Донна. — И мне доставляет удовольствие целовать бедро моего господина.

— Да, — чуть слышно прошептала Эмеральд.

— Как знать, — усмехнулась Донна, глядя на Тузу и Дарлу, — может, придёт время, когда вы обе сами попросите, чтобы вам позволили поцеловать бедро господина.

Эмеральд тихонько застонала.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросила у неё Хиза.

— Не бери в голову, Хиза, — посоветовала ей Донна. — Твой живот ждут хорошие новости, а твои волосы со временем отрастут.

— Я их снова отрежу! — заявила та.

— Как знать, — пожала плечами Донна, — позволит ли тебе сделать это твой хозяин.

Хиза отпрянула и натянула шнуры, удерживавшие её запястья за спиной.

— Возможно даже, — продолжила Донна, — Ты будешь жаждать, чтобы твои волосы поскорее отросли, чтобы Ты больше нравилась ему.

Бородач жестом руки показал Донне, что она может встать, и девушка поднялась на ноги, после чего мужчина вернул ей хлыст.

Пленницы смотрели на это с явно нехорошим предчувствием, поскольку хлыст зачастую вручают не просто как инструмент для наказания и исправления, но и как символ власти.

— Надеть на них кандалы, — велел вожак, — а затем развяжите им руки. Верёвку на шеях оставить. Если какая-нибудь из них попытается избавиться от верёвки, отрежьте ей руки.

Вскоре после этого лодыжки каждой из пленниц украсили браслеты. Длина цепи позволяла им делать только маленькие шажки. Их руки теперь были свободны. Однако они по-прежнему оставались стоять в караване на коленях.

Донна стояла перед ними с хлыстом в руке.

— Ты думаешь, это мудро, — поинтересовалась Туза, потирая запястья, — предоставить нам такую свободу? Мы — женщины-пантеры.

— Ты, правда, всё ещё считаешь себя женщиной-пантерой? — осведомилась Донна.

— Конечно, — ответила Туза.

— Интересно, — хмыкнула Донна.

— А разве нет? — спросила Туза.

— Нет, — заверила её Донна.

— И Ты осмелилась бы предоставлять нам свободу рук? — не могла поверить Туза.

— Да, — кивнула Донна.

— Но почему? — спросила Туза.

— Чтобы вы могли заняться лагерем, — усмехнулась Донна.

— Я не понимаю, — нахмурилась Туза.

— А здесь много чего предстоит сделать, — сказала Донна. — Воды принести, ягоды насобирать, хворост заготовить, за костром присмотреть, еду приготовить, лагерь в порядок привести, мягких ветвей натаскать для подготовки лежанок для мужчин. В общем, работы навалом.

— Ты же это не серьёзно? — уточнила Туза.

— Мы — свободные женщины, — напомнила Дарла.

— Ты не можешь посылать нас в лес, в кандалах, голых и безоружных, — возмутилась Туза. — Там кого только нет! Дикие тарски, слины, лесные боски, пантеры!

— Не бойся, вас будет сопровождать мужчина, — успокоила её Донна. — Он вас защитит. Но и ваши жизни будут полностью в его руках.

— Дайте нам одежду, — потребовала Туза. — Мужчины откровенно на нас пялятся.

— Всё равно, как если бы вы были рабынями, не так ли? — осведомилась Донна.

— Верните нам хотя бы клочки нашей прежней одежды, чтобы нам было чем прикрыться, — попросила Дарла.

— Чтобы вы снова самонадеянно и высокомерно оделись в шкуры животных, словно вы могли бы быть мужчинами, гордыми охотниками и разбойниками? — усмехнулась Донна.

— Пожалуйста, — попыталась настаивать Туза.

— У вас больше нет прав на такие отговорки и претензии, — сообщила ей Донна. — Впредь вы будете одеваться, если вам это разрешат, в соответствии с вашим полом.

— Только не те нелепые слои ткани, предписанные предположительно свободным женщинам! — отпрянула Туза.

— Нет! — воскликнула Дарла. — Вы не посмеете обряжать нас в эти унизительные одежды. Что угодно, только не снова кутаться в эти тяжёлые, неудобные пласты ткани, с их капюшонами и вуалями. Это предметы одежды маленьких, мягких существ, интересных для мужчин, образованных, надушенных, избалованных и рафинированных, бесполезных, слабых животных, приспособленок, бессмысленно пойманных в ловушку традиций и живущих за решётками договоров.

— Когда такие приходят к нам в лес, мы продаём их, — усмехнулась Туза.

— Мужчинам такие нравятся, — заявила Дарла. — Они способны только ползать под плетью и красиво носить свои цепи.

— Они не были большими, сильными, крепкими и твёрдыми, — сказала Туза.

— Ты думаешь, что я крепкая и твёрдая? — поинтересовалась Донна.

— Больше нет, — презрительно бросила Туза. — Теперь Ты стала мягкой!

— А мне нравится быть мягкой, — улыбнулась Донна.

— Рабыня! — скривилась Туза.

— Но Ты тоже мягкая, — заверила её Донна.

— Нет! — хором ответили ей Туза и Дарла.

— Посмотрите на себя в зеркало, изучите своё отражение в неподвижной воде, — посоветовала им Донна.

— Не заставляйте нас носить одежды городских женщин, — попросила Туза.

— Мы не будем носить эти унизительные, красочные, тяжёлые, длинные, неудобные, гладкие вещи, пригодные для тщеславных, манерных, слабых, бессмысленных женщин, — заявила Дарла.

— Тогда, ходите голыми, — пожала плечами Донна.

— Нет! — воскликнула Туза.

— Мы могли бы носить такие вещи, возможно, временно! — пообещала Дарла.

— Надеюсь, — рассмеялась Донна, — вы не думаете, что мы ходим по лесу с гардеробами свободных женщин.

— Жестокая рабыня! — выплюнула Туза.

— Ты даже не подразумевала такие вещи, — всхлипнула Дарла.

— Конечно, нет, — согласилась Донна.

— Но Ты-то одета! — заметила Туза.

— Если только это можно назвать одеждой, — сказала Дарла.

— Мой господин разрешил мне это, — пояснила Донна. — Вам нравится? Разве я не привлекательно в этом выгляжу? А как легко двигаться я в таком предмете одежды.

— Это же в лучшем случае обрезки ткани, — скривилась Туза.

— Для меня более чем достаточно, — заверила её Донна. — Кроме того, это для меня подходяще. Я — рабыня.

— Оденьте нас! — попросила Туза.

— Во что? — полюбопытствовала Донна.

— Вот! — указала на нас Туза, повернувшись на коленях.

— Но там только три туники, — заметила Донна.

— Одну мне, — потребовала Туза, — одну Дарле, а Эмеральд и Хиза пусть бросят жребий, кому достанется последняя.

— Вы что, готовы одевать на себя тряпки, которые носили рабыни? — усомнилась Донна.

Сомневаюсь, что Тула и Мила обрадовались такому повороту беседы. Меня так это точно не порадовало. Возможно, рабыням не разрешена скромность, но немногие из нас напрочь лишены этого чувства. Возможно, во многом так же как с любопытством, которое, предположительно, является неподобающим для кейджеры, но кто из вас хоть раз встречал нелюбопытную рабыню? Разумеется, немногим из нас доставит удовольствие появиться нагой в общественном месте. Фактически, это иногда даже используется в качестве наказания. Наша одежда является величайшей драгоценностью для нас, и мы стремимся быть этого достойными. Кстати говоря, гореанские рабыни, и даже рабыни для удовольствий, зачастую одеваются намного скромнее, чем многие из свободных женщин моего прежнего мира. По большей части это, конечно, обусловлено культурными различиями. Простым примером может послужить ношение вуали. По статистике, очень немногие из женщин моего прежнего мира скрывают свои лица, но на Горе свободных женщин, особенно представительниц высших каст, просто нереально встретить на улице без вуали. На Горе женские губы обычно расцениваются как объект сексуально стимулирующий. Таким образом, ношение вуали распространено и, фактически, обязательно. С другой стороны рабыням вуали не разрешены. Они не могут скрывать свои губы. Их губы должны быть выставлены напоказ во всей их эротичной провокационности. Они — рабыни. Что интересно, мужская нагота не является чем-то необычным на Горе, например, среди рабочих в жаркие дни. Это более чем знакомое зрелище, и на него обращают куда меньше внимания, чем на случайную, обычно редкую наготу рабыни, появившейся раздетой в общественном месте. Даже паговые девки обычно одеты, за исключением того времени, которое они проводят в альковах. Приватно, в стенах дома её хозяина, рабыня, само собой, может находиться как одетой, так и нагой. Некоторым рабовладельцам нравится, когда их рабыни одеты, другие предпочитают видеть их голыми. Конечно, если она одета, то её хозяин может получить удовольствие, раздевая её. Например, на левом плече моей собственной туники, как и многих ей подобных, имелся раздевающий узел. Это подходяще для большинства мужчин, поскольку его удобно развязывать правой руки. Другие, кажется, любят видеть свою собственность одетой только в её ошейник.

— Впрочем, — хмыкнула Донна, — вы пока не заслужили тунику.

— Мы — свободные женщины, — заявила Дарла.

— Я думаю, что для вас сейчас самое время приступать к своей работе, — сказала Донна. — И первое, что вам следует сделать, это насобирать мягких ветвей для лежанок, чтобы мужчины могли лучше отдохнуть. Затем придёт очередь воды и хвороста.

— Ни за что! — заявила Туза и тут же закричала от боли.

Донна наотмашь четырежды стегнула её хлыстом, который до сего момента спокойно держала в руке. Туза низко наклонилась, обхватила руками голову и, задрожав всем телом, завыла.

Двое или трое из мужчин, находившихся поблизости, обернулись, но ни один не предпринял даже попытки вмешаться.

Донна ещё два раза ударила Тузу.

Я была в шоке. Я была в ужасе. Рабыня не должна бить свободного человека. За это ей могут отрезать руки, уши, нос! Зачастую это расценивается как преступление, караемое смертной казнью.

— Свободную женщину ударили! — завопила Дарла, обращаясь к мужчинам. — Рабыня подняла руку на свободную женщину! Рабыня!

Вожак, проходивший мимо с парой своих людей, обернулся, и раздражённо бросил:

— Выпори её как следует.

— Наклонись, — приказала Донна Дарле, — лбом в землю, держи правое запястье левой рукой!

— Пожалуйста, нет, — простонала Дарла.

Но у Донны был приказ, имевший приоритет над всеми просьбами, и она нанесла четыре размеренных удара.

— Но мы — свободные женщины, — прорыдала Дарла.

— Возможно, вы уже не свободные женщины, — намекнула Донна.

— Но мы — свободные женщины! — воскликнула Туза.

— Если вы — свободные женщины, — решила объяснить ей ситуацию Донна, — вы — пленницы, а если так, то вы будете не первыми свободными женщинами, которые почувствовали на своей шкуре хлыст рабыни. Это поможет вам изучить дисциплину и подготовит к ошейнику.

— Никакого ошейника, — закричала Туза. — Я никогда не буду носить ошейник!

— Тебя могут даже не спросить, хочешь Ты этого или нет, — напомнила ей Донна.

— Что? — ошарашено уставилась на неё Туза.

— Ну что, Госпожи, — усмехнулась Донна, поворачиваясь к Эмеральд и Хизе, — вы тоже горите желанием почувствовать хлыст?

— Нет, — тут же ответила Эмеральд.

— Нет, — вторила ей Хиза.

— Тогда поцелуйте его, — потребовала Донна, — покажите свой страх перед ним, выкажите ему своё уважение.

— Никогда! — сказала Хиза, но Донна уже прижала хлыст к её губам.

Хизе просто ничего не оставалось, кроме как угрюмо его поцеловать.

— А теперь оближи его, — потребовала Донна, и в её голосе явственно прозвучала угроза.

Я с удивлением наблюдала, как маленький, мягкий язык Хизы, пусть и неохотно, но покорно проявил внимание к упругому инструменту дисциплины и власти. В следующий момент хлыст оказался в нескольких дюймах от лица Эмеральд, которая потянулась вперёд всем телом и поцеловала его, а потом, не дожидаясь команды, ещё и облизала, тщательно, изящно и нежно. Похоже, подумала я, Эмеральд уже примеряет ошейник.

У неё бы получилось довести мужчину до безумия от страсти.

Какую прекрасную цену за неё могли бы дать!

— Как рабыни! — прокомментировала Туза, с презрением глядя на Хизу и Эмеральд.

— Теперь твоя очередь, — объявила Донна и поднесла хлыст вплотную к губам Тузы.

— Нет! — отшатнулась та.

— Живо, — прикрикнула на неё Донна.

И тогда Туза, как до неё Хиза и Эмеральд, тоже поцеловала хлыст. От неё не потребовали большего. Возможно, было сочтено, что такой язык был недостоин хлыста.

— Госпожа, — сказала Донна, предлагая свой инструмент Дарле, и та точно так же как и Туза поцеловала хлыст.

Её тоже не обязали делать большее.

— Предположите, — посоветовала Донна пленницам, — что этот хлыст держала не я, а мужчина.

Судя по реакции Тузы и Дарлы, у них было некоторое понимание того, каково было бы различие. Разве мужчины не естественные господа? К тому же мужчины редко склонны проявлять терпение в отношениях с нами. Эмеральд задрожала, а колени Хизы тревожно заелозили по земле. Увиденный ритуал с новой силой всколыхнул во мне воспоминания. Снова в памяти всплыл склад на далёкой планете, и не хлыст, а плеть, зависшая передо мной, беспомощно связанной и лежащей на спине, и как я приподняла голову и поцеловала её. «Ла кейджера», — произнесла я, как мне было приказано. В то время я, конечно, не могла знать того, что это означало. Но вскоре я это изучила. Это первые гореанские слова, которые обычно приходится произнести варваркам, и значение которых им предстоит узнать позже. «Я — кейджера», «Я — рабыня», «Я — рабская девка». Давайте предположим, что город пал, стены разрушены, пламя с рёвом поглощает здания, улицы залиты кровью, в воздухе висит удушливый, выедающий глаза дым. Возможно, в такой ситуации свободная женщина бросится на колени, перед окровавленным мечом солдата захвативших город врагов, готового ударить, пьяного от жажды убийств и грабежа. Клинок нависает над ней. И она сбросит с головы капюшон и сорвёт вуаль, выставив свой рот взгляду завоевателя. «Ла кейджера!» — выкрикнет она. «Я — рабская девка!». Эта формула, однажды произнесённая — безвозвратна. Отныне она — самообъявленнная рабыня. Быстрый, резкий жест меча, и она должна раздеться, немедленно, догола. Ей тут же связывают руки за спиной, и она должна поспешить вслед за своим захватчиком, изо всех сил стараясь не отстать. Позже ей предстоит оказаться среди других рабынь, которые, учитывая отсутствие у неё клейма и ошейника, вряд ли будут хорошо к ней относится. Её первая продажа, если её похититель захочет избавиться от неё, может произойти той самой ночью, сразу после её клеймения. Теперь её жизнь изменилась кардинально.

Донна отступила на пару шагов.

— Поднимайтесь на ноги дорогие, благородные хозяйки, — велела она. — Есть работа, которой следует уделить внимание. Во-первых, вы наберёте ветви, чтобы сделать мягкие лежанки для мужчин. Я видела много подходящих ветвей вокруг лагеря. Так что вам не составит труда справиться с этой задачей. Вам даже не понадобится охрана.

Пленницы, связанные за шеи караванной верёвкой, встали, а потом, повинуясь взмаху хлыста, начали движение к краю лагеря, дальнему от реки. Я с некоторым удовлетворением отметила, что они не знали, как надо двигаться в караване. Даже рабыни знают это, точнее я бы предположила, особенно рабыни.

— А ну стойте, глупые бабы! — закричала на них Донна. — С левой ноги! Первый шаг с левой ноги! Вы что, ничего не знаете? Позже, когда приступите к сбору ветвей, можете двигаться, как хотите, а сейчас вы должны маршировать! Начинаем заново. И-и-и, пошли!

И четыре пленницы, снова начали движение к краю лагеря. Они шли осторожно и медленно, короткими шажками. Позвякивали цепи их кандалов.

— Уже лучше, — похвалила Донна.

Чтобы выйти из лагеря, им предстояло пройти среди мужчин. Я видела, как напряглись их тела. Они шли подняв головы и глядя прямо перед собой. Это распространено при движении в караване. Внимание животных каравана не должно рассеиваться вокруг. Они же не свободные люди. К тому же, при этом меньше вероятность встретиться взглядом со свободным человеком. Однако в ситуации с пленницами, я бы предположила, что это поведение было связано не столько с правилами, предписанными традициями и этикетом каравана, привитыми животным каравана, сколько с нехорошими предчувствиями, связанными с предстоящим проходом их колонны сквозь строй мужчин. Разумеется, женщины знали, что являлись объектом их пристального внимания, хотя это внимание по большей части, казалось, было относительно праздным. Это было совсем не то, как если бы они были призовыми кейджерами, четырёх или пятитарсковыми девками, или скажем, возможно даже, выгружаемыми из рабских фургонов некими «девушками золотой монеты», прибытие которых в город давно ожидалось и, возможно даже было объявлено заранее большим количеством афиш на стенах.

— Ой! — поражённо вскрикнула Эмеральд, запнулась и чуть не упала.

— Ай! — пискнула Хиза, шедшая последней в колонне.

Кейджерам, конечно, хорошо знакомы такие знаки внимания, и они, возможно, не возражают. С другой стороны, Эмеральд и Хиза были свободными женщинами. На мой взгляд, Эмеральд и Хиза будут первыми из них полностью готовыми к выходу на сцену торгов, если, конечно, такую судьбу для них имели в виду их похитители.

— Харта, быстрее, — прикрикнула на них Донна.

Пленницы попробовали поспешить. Получилось у них плохо, учитывая, что идти они могли только короткими шажками.

Мы с Тулой и Милой обменялись довольными взглядами. Признаю, нам доставляло немалое удовольствие видеть наших бывших хозяек в таком замешательстве.

— Пусть теперь они делают нашу работу, — мстительно прошептала Тула.

Да, подумала я, «нашу работу», ту работу, которая приличествует таким как мы, ту работу, которая подходит нам, пригодна для меня, для Тулы, для Милы, работу рабынь.

Я надеялась, что наших хозяек также заставят нести груз, что мы с Тулой и Милой теперь не будем единственными вьючными животными в лагере. Я проводила взглядом караван, уходивший из лагеря как раз в том направлении, с которого раннее в лагерь ворвались нападавшие.

Я украдкой осмотрелась. Мужчины не обращали на нас особого внимания. Теперь, когда мою шею не окружали верёвочные петли, ничто, по большому счёту не препятствовало моему бегству в лес. Насколько наши владельцы считали нас само собой разумеющимися. Неужели им не приходило в голову, что мы могли бы ускользнуть так же быстро как изящный табук исчезает среди деревьев? Я не должна упустить своего шанса. У меня были основания полагать, что на ночь нас будут связывать, как и во время нашего перехода к тарновому лагерю. И всё же, рано или поздно, и чем раньше, тем лучше прежде всего для меня самой, я должна осуществить свои планы. Мужчины не знали меня. Они даже не знали, что я была варваркой. Если бы знали, несомненно, они бы не стали считать мою покорность чем-то само собой разумеющимся. Это было их ошибкой. Я им не гореанская девка. Я землянка. Я убегу!

В этот самый момент из лесу, с того самого направления, куда увели пленниц, до нас донеслись женские крики. Разумеется, никаких сомнений в том, кто это кричал, ни у кого не возникло. Судя по всему, там происходило что-то необычное, но что именно, я не знала. Мужчины, схватившись за оружие, вскочили на ноги и повернулись на звук. Из леса слышались треск сучьев, крики страха и страдания, само собой, издаваемые пленницами.

— Медленнее, идите медленно! — кричала Донна. — Все вместе, двигайтесь вместе, левой, левой!

Вскоре я увидела вереницу связанных верёвкой за шеи, закованных в кандалы пленниц, появившихся из-за деревьев. Похоже, они жаждали как можно скорее возвратиться лагерь, возможно, под защиту мужских копий, только получалось у них плохо. Насколько беспомощны они были, насколько несчастны, напуганы и встревожены, как отчаянно пытались поспешить, но им мешали короткие цепи, сковывающие их лодыжки. Наконец, едва добравшись до края лагеря они, заливаясь слезами и плача, бессильно повалились на землю. Донна остановилась между ними и лесом.

— Вставайте, — приказала она. — Медленно двигайтесь в центр лагеря.

Я понятия не имела, что могло произойти в лесу, но предположила, что это было известно Донне, которая всё время держала позицию между лесом и связанными пленницами. Какой же она была храброй! Вожак, держа копьё наперевес, подошёл к ней и толкнул её назад, пряча за своей спиной, а потом медленно отступил.

И тогда я увидела его.

— Слин, слин! — в ужасе закричала Тула.

Это был большой, длинный, массивный, но проворный, извилистый, шестиногий зверь, бурый с чёрными пятнами, напоминавший огромную покрытую мехом ящерицу, стелившуюся над опавшей листвой, почти задевая её брюхом, уткнувшуюся крупной широкой треугольной мордой в землю.

— Не нападать на него, — приказал вожак. — Он не дикий. Видите ошейник и поводок! Ясон, не трогай поводок. Ты же не его хозяин. Уйди с его дороги, оставь его в покое!

— Он что, охотится? — спросил кто-то.

— Так и есть, — кивнул бородач.

Огромный зверь, присев на краю лагеря, поднял голову и осмотрелся. Затем он энергично потряс головой, словно пытаясь стряхнуть с себя какого-то, вцепившегося в него паразита, немного приподнялся и снова припал к земле. На мгновение он показался мне несколько неустойчивым, для такого большого и проворного животного.

Я не понимала его поведения.

— Убейте его! — крикнула Туза.

— Это — прекрасный зверь, не вредите ему, — потребовал вожак от своих людей.

— Он оправился, — удивлённо сказал один из его мужчин.

— Сколько Ты ему дал? — спросил у него бородач.

— Достаточно для того, чтобы слин проспал до утра, — ответил тот.

— Похоже, не для этого слина, — проворчал вожак.

— Это — поразительно сильный зверь, — не в силах скрыть восхищения, констатировал мужчина, которого называли Ясоном.

Широкая морда животного легла на листья. Его глаза были наполовину закрыты.

— Не подходите к нему, — приказал вожак.

— Обратите внимание на его ноздри, — словно боясь разбудить слина, прошептал Ясон.

— Вижу, — кивнул лидер.

— Похоже, он берёт запах, — заключил Генак.

И тогда я увидела, что круглые глаза зверя широко открылись. Низкое рычание донеслось от его чудовищной фигуры.

— Он взял запах, — прокомментировал кто-то.

Длинные, заострённые уши зверя откинулись назад, прижавшись к бокам его головы.

— Убейте его! — взмолилась Туза.

Вдруг Тула и Мила, до сего момента стоявшие рядом со мной, резко отпрянули от меня, разошлись в стороны. Это озадачило меня. Внезапно до меня дошло, что я оказалась одна, в пределах нескольких шагов от меня никого не было.

— Он охотится? — снова спросил товарищ, уже задававший этот вопрос прежде.

— Теперь точно, — заверил его бородатый мужчина.

Я видела, что глаза животного вперились в меня, словно взяли на прицел. Он присел.

— Нет! — только и смогла выдавить из себя я.

— Не шевелись! — предупредил меня вожак налётчиков.

— Она беглая! — закричала Туза. — Убейте её, прежде чем слин ворвётся в лагерь и обезумеет.

— Оставайся совершенно неподвижной, — приказал мне бородач.

Зверь уже был всего в нескольких футах от меня. Он припал к земле, его глаза не отрывались от меня. Снова послышалось глухое рычание. Слин процарапал лапой по земле, его когти оставили глубокие борозды. Он явно становился взволнованным. Его хвост начал стегать по бокам.

— Он собирается напасть, — предупредил кто-то из мужчин.

— Никому не двигаться, — скомандовал вожак. — Замерли все.

Внезапно зверь, отбрасывая назад комья земли и опавшую листву, бросился вперёд. Я вскрикнула, почувствовав, как широкая морда возбуждённо тычется и трётся об меня. Я прижала руки к глазам. А морда всё касалась меня тут и там, словно исследовала меня. Моя туника была разорвана на боку. Слюна с челюстей зверя оставляла влажные следы на моём бедре. Под мягкостью меха его челюстей, трущихся об меня, явственно чувствовались кривые ножи клыков.

Наконец, зверь, словно удовлетворённый своим исследованием, дважды обойдя вокруг меня, присел рядом, пристально смотря на меня, и явно будучи готовым к прыжку.

— Ни в коем случае не двигайся, — предостерег меня вожак, а затем повернулся к Ясону и сказал: — Зверь теряет терпение. Освободи и приведи сюда гостей нашего лагеря. И поспеши!

Отправив куда-то своего товарища, бородач Лидер снова повернулся ко мне.

— Слин не уверен, что ему следует делать, — объяснил он. — Он опасен, очень опасен. Его хозяин отсутствует. Только он может отозвать зверя. Только он знает сигналы. Только он может безнаказанно взять его на поводок.

— Дикий слин, — добавил один из его мужчин, — когда дичь выслежена, атакует, убивает и пожирает добычу.

— А охотничий приносит тушу егерю, — сказал другой.

— Сколько времени он уже охотится? — спросил третий.

— Понятия не имею, — отмахнулся от него вожак, а потом снова напомнил мне: — только не шевелись.

Вдруг слин повернулся и ту сторону с которой он появился из леса, поднял голову и завыл.

— Он объявляет о конце охоты? — уточнил мужчина.

— Нет, — покачал головой бородач. — Он ведь не на обучении.

— Что же тогда? — спросил всё тот же мужчина.

— Он не понимает отсутствия хозяина, — пояснил вожак. — Он не сталкивался с такой ситуацией прежде, и теперь не знает, что делать. Зверь озадачен и смущён.

— Его охота закончена, — заметил мужчина.

— Они всегда питаются в конце охоты, — добавил другой.

— Кровь опрокинет любые весы, — вздохнул третий.

— Сколько у неё осталось времени? — поинтересовался Генак.

— Всё зависит от зверя, — пожал плечами их лидер.

Слин стоял отвернувшись от меня. Он не мог меня видеть. Не это ли было моим шансом? Будет ли у меня другой? Я повернулась и бросилась к реке. Сзади послышался топот, и внезапно я замерла, по инерции чуть не полетев вперёд. Зверь теперь стоял впереди меня, между мной и рекой, опустив голову и угрожающе рыча.

— Он собирается напасть! — услышала я.

Кто-то закричал, скорее всего, Тула.

— Медленно отступи, — велел вожак, успокаивающим голосом. — Возвращайся туда, где слин тебя нашёл, точно на то место, где Ты стояла раньше. Рекомендую тебе встать там на колени и оставаться абсолютно неподвижной.

— Повезло, что он не стал останавливать её когтями или зубами, — заметил Генак, — и не чувствовал запах или вкус её крови.

— Это было бы её концом, — подытожил другой мужчина.

Теперь я стояла на коленях там, где и как мне было сказано.

— Ты не повиновались, — сказал лидер.

— Простите меня, Господин, — прошептала я.

— Ты поступила глупо и неразумно, — укорил он.

— Да, Господин, — признала я.

— Она — варварка, Господин, — объяснила Тула. — Она ничего не знает.

— Если теперь Ты пытаешься встать, — предупредил меня мужчина, — зверь может напасть без предупреждения.

— Сколько времени у неё осталось? — спросил кто-то.

— Я бы предположил, что очень немного, — ответил ему их лидер.

— Есть только один способ удостовериться, что добыча не сбежит, — заметил другой мужчина.

— Конечно, — кивнул третий, — убить её.

— Смотрите на зверя, — указал четвёртый.

Слин присел ещё ниже, его тело дрожало, уши прижались к бокам головы, хвост метался из стороны в сторону. Он явно становился всё более возбуждённым. Похоже, мой опрометчивый поступок разжёг или взбудоражил его.

— Ей не следовало бежать, — сказал Генак.

— Присмотритесь к слину, — призвал его товарищ. — Спорим, что теперь ждать осталось недолго.

— Охота закончена, и он хочет мяса, — прокомментировал другой.

— Обучение непрочно, — покачал головой третий. — Крови возьмёт своё.

— Убейте его, Господин, прошу вас! — взмолилась Донна.

— Помалкивай, — процедил он.

— Пожалуйста, Господин! — всхлипнула девушка.

— Этот слин — очень ценный зверь, — сказал вожак. — Он стоит как пять, и даже как десять, таких как она.

— Пожалуйста, — заплакала Донна.

— Она — ничего не стоящий кусок рабского мяса, недостойный даже того ошейника, который на неё надели, — проворчал он, — добыча слина, беглая кейджера. Разорванная в клочья, она станет превосходным примером для других рабынь.

Донна упала на колени, и её плечи затряслись от рыданий.

Я что, думала, что я всё ещё на Земле? Я была только гореанской рабской девкой. На рынке за меня дали бы гораздо меньше, чем за такое животное.

— Он напрягся! — услышала я шёпот одного из мужчин.

Я быстро наклонилась, и уткнувшись головой в землю, прикрыла её руками. Можно ли быть готовой к когтям, впивающимся в тело, прижимающим тебя к земле, а затем к клыкам, торчащим из этих мощных челюстей, разрывающих и пожирающих твою плоть?

Но внезапно я услышал голос мужчины. Незнакомый голос. Он говорил мягко, успокаивающе.

— Тише, спокойнее, мой благородный друг, — произнёс он. — Хорошо сделано, молодец, хороший слин! Легче, тише, приятель, охота закончилась. Всё кончилось. Охота закончилась, хорошо закончилась. Ну что, дружище, проголодался? Вот мясо, много мяса!