Контрабандисты Гора

Глава 11

На то, чтобы дойти от берега до тарнового лагеря нам потребовалось четыре дня. Всё это время наш путь лежал через лес, казавшийся бесконечным.

Хотя моя ноша не была тяжёлой, мне казалось, что её масса увеличивается с каждым аном пути. Уже вскоре после выхода мои руки начали болеть, тело сначала покрылось бисеринками пота, которые в скором времени превратились в ручейки. Верёвочная петля, державшая меня на моём месте в караване, начала натирать мне шею, я с каждым шагом всё отчётливее ощущала её присутствие. Спустя некоторое время даже одетые в туники рабыни начали спотыкаться.

— Груз на землю, привал, — раздалась команда, которую мы так жаждали услышать.

Мы же не были грузовыми тарларионами, или вьючными кайилами!

Но рабынь часто используют в качестве вьючных животных, для переноски грузов. Это особенно распространено в городах, где расстояния незначительны. Рабыня, нагруженная поклажей — обычное зрелище около рынков, причалов, загрузочных платформ, складов, зернохранилищ и стойл. Мы дешевле мужчин. В деревнях случается, что крестьяне запрягают нас в плуг, чтобы вспахивать свои поля. Поскольку рабыня — собственность, её, как и любое другое животное, можно использовать для любых задач, которые потребуются её хозяину. В действительности, некоторым мужчинам даже нравится смотреть на нас за работой, поручая нам какое-нибудь дело, даже когда в этом нет никакой необходимости. Это полезно ещё и с точки зрения дисциплины, и, конечно, это напоминает нам о том, что мы — рабыни. И даже более лёгкие работы могут служить этой цели. Какой рабыне не случалось натирать полы, голой и в кандалах?

Как же я вымоталась за то время, что тащила свою ношу!

Уверена, меня не для этого столько времени учили готовить, чистить, стирать и шить, красиво носить тунику и ходить с изяществом, говорить, как подобает рабыне, стоять на коленях и ползать на животе, ласкать и целовать, есть и пить из мисок, с благодарностью получать объедки из рук мужчин, пользоваться косметикой, приносить плеть или сандалии в зубах, украшать себя бусами и браслетами, ходить с колокольчиками на лодыжке, просить о ласке сотней способов, представлять себя в цепях и ублажать мужчин на мехах.

— Груз на землю, привал, — услышали мы.

С благодарностью я поставила ящик перед собой, и со стоном завалилась на бок в прошлогоднюю опавшую листву. Лёжа на земле, я заметила на стволе соседнего дерева, приблизительно на уровне глаз рослого мужчины, пятно желтоватого цвета. Мне вспомнилось, что прежде я уже несколько раз видела подобные пятна, но как-то не задумывалась об этом. Я предположила, что это могла бы быть форма необычного мха или своего рода паразитный нарост.

— На колени, — послышалась команда, — пора вас поить и кормить, смазливые животные.

Голос донёсся от головы колонны, оттуда, где находилась первая из одетых в туники рабынь. Я не спешила вставать на колени, оставаясь лежать, как я лежала, поскольку до нашей группы очередь ещё не дошла.

Впереди нас также были мужчины.

Меня мучило любопытство относительно того груза, который мог содержаться в двух больших ящиках, каждый из которых несли четверо мужчин, тем же способом, каким можно было бы нести паланкин.

Что было в остальных мешках, тюках и ящиках, особой тайны не составляло, и любопытства не вызывало.

Мои натруженные ноги саднило, икры болели.

— На колени, смазливые животные, сейчас будем вас поить и кормить, — услышали мы, на сей раз ближе.

Мы, связанные караванной верёвкой, со стонами поднялись на колени, запрокинули головы, завели руки за спину и обхватили левое запястье ладонью правой руки.

Наконец, очередь дошла и до меня, мне в рот втиснули сосок бурдюка, в который я тут же вцепилась зубами, с жадностью и благодарностью, втянув в себя порцию воды. Когда чуть позже я по команде широко открыла рот, в него вложили горстку рабской каши, попросту сырого месива, мягкого, безвкусного, но питательного. Чтобы не поперхнуться, её нужно было глотать крошечными порциями. Такая еда, конечно, рядом не стояла с тем, что мне учили готовить в доме, от жарки боска и тарска, выпечки свежего хлеба с мёдом и маслом, глазированного печенья до соусов на взбитых сливках, запрещённых в некоторых городах, согласно законам регулирующим расходы на предметы роскоши. Кстати говоря, свободным мужчинам, сопровождавшим наш небольшой караван, еда досталась не намного лучше и больше. Рационы гореанских воинов в походе, как мне объяснили, зачастую очень ограничены. Порой это две горсти размоченного в воде зерна, обычно са-тарны — «дочери жизни», маленький мешочек с которой лежит в рюкзаке или висит на поясе. Пани предпочитают рис. Иногда они его варят прямо в своих шлемах.

Привал объявляли каждый ан. На ночь наш караван размещали между двумя деревьями, к которым привязывали верёвку. На время сна руки нам связывали за спиной.

Меня озадачил тот факт, что в этом прекрасном, пустынном лесу, в котором кроме нас, казалось, никого из людей не было, наши мужчины не разводили костров. Также я не понимала, как они находили дорогу через лес, поскольку никаких тропинок или дорог здесь не было. И конечно я не заметила никаких признаков того, что мы следовали известным им путём. Не заметила я и чего-либо напоминающего компас, или что-нибудь похожее на прибор позволяющий определять направление. На судне компас был, я видела его, когда нас выводили на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Он был установлен на пьедестале между двумя рулевыми. Конечно, направление можно было определить и по солнцу, чьи лучи проникали сквозь навес листвы, зачастую раскинувшийся высоко над нашими головами. Я заключила, что на север с некой тайной целью курсировало множество кораблей. Возможно, существовало множество путей к месту нашего назначению, которое, насколько я поняла, было своего рода лагерем, не случайно же его называли «тарновый лагерь». И снова, я не понимала, как наши мужчины находили дорогу в этом лесу. Возможно, с нами были некоторые из тех, кто встречал нас на береге, и они служили проводниками. Мне оставалось только надеяться на то, что мы не заблудились.

— Подъём! — прилетела команда. — Взяли груз!

Я встала, подняла свою ношу на голову и приготовилась двигаться дальше. Я была не в той ситуации, в которой можно было бы расслабляться. Верёвка передо мной петлей охватывала шею восемнадцатой, а сзади шла к сорок третьей. Я была выше её ростом, точно так же как восемнадцатая была немного выше меня. Наш караван состоял из семнадцати девушек. Позже, по приходу в тарновый лагерь, нам предстояло быть распределёнными по-разному.

Внезапно, мы услышали череду последовательных громких шумов, словно что-то хлопало по навесу листвы, закрывавшей от нас небо. Все дружно подняли головы и посмотрели вверх. Листья, сорванные порывами ветра кружась, падали вокруг нас. Я заметила промелькнувшие тени, словно быстрые, жестокие, зубчатые облака на мгновение одно за другим перекрывали солнце. Но эти тени однозначно не могли быть облаками. Над нами было что-то живое! Пронзительный крик прорвался сквозь занавес листвы и некоторые из рабынь вскрикнули. Они, догадалась я, в отличие от меня понимали, что могло происходить там, над кронами деревьев. Но, даже не понимая, я была поражена и испугана настолько, что не могла издать ни звука. Остальные девушки обменивались дикими взглядами. Потом ещё одна стремительная тень пронеслась над нашими головами, и новый хлопок, подобный тому, какой раздаётся при резко растягивании сжатого шёлка, только усиленный до неимоверной громкости сорвал листья с деревьев. А затем снова раздался крик, и ещё одно тело промчалось выше крон. Таким криком, предположила я, можно было бы объявлять о марше Убаров, или заявлять свои права на мир.

— Целая стая, — восхищённо сказал мужчина, стоявший неподалёку от меня.

— Сколько их там? — спросил другой.

— Я насчитал как минимум два десятка, — ответил ему третий.

— Двадцать два, — уточнил первый.

— Жуткие твари, — заявил третий.

— Они прекрасны, — не согласился с ним первый.

— Вот и обнимайся с ними, — проворчал третий.

— Лучше держаться от них на безопасном расстоянии, — усмехнулся второй.

— Или оседлать их, — рассмеялся первый.

— Я скорее соглашусь поужинать с ларлами, — буркнул третий, а потом посмотрел на меня, боюсь, дрожавшую, ничего не способную справиться с охватившим меня страхом, и пояснил: — Это были тарны. Для них убить человека, то же что для нас прихлопнуть козявку. Но есть мужчины, которые управляют ими.

Я бросила опасливый взгляд вверх. Пара листиков, трепеща и кувыркаясь падали вниз. Один чиркнул по моему плечу и упал в траву.

Мужчины были добры к нам, но всегда нужно помнить о плети. И рабыня об этом не забывает. И она изо всех сил надеется, что ею останутся довольны. Здесь, в этом мире, женщины, по крайней мере, если они были такими как я, то есть рабынями, оказались на своём месте, предначертанном им природой. Здесь мы принадлежали мужчинам. Здесь мужчины нами владели, они так пожелали, и теперь делали с нами всё, что им нравилось.

Здесь, в этом мире, я обнаружила то, что так долго подозревала на своей прежней планете, я поняла значение моего меньшего, более мягкого и такого отличающегося от мужского тела, смысл его миниатюрности и форм. Здесь я нашла объяснение тысячи желаний, потребностей и надежд, которые мне приказывали игнорировать или отрицать в моём прежнем мире.

Итак, здесь, на этой планете, мужчины поступали с нами так, как они желали и делали с нами то, что им нравилось, по крайней мере, если мы были рабынями. Но я не возражала. Скорее я была благодарна, хотя бы за то, что меня не оставили в моём прежнем мире. Здесь были истинные мужчины, и я знала, что буду принадлежать им. Здесь были истинные мужчины, и я знала, что принадлежу их ошейнику, и я буду его носить. Я лишь хотела надеяться носить ошейник хорошо, чтобы это нравилось моему господину.

Я часто думала о своём прежнем мире.

Каким искусственным, каким неестественным и ложным казался мне тот мир теперь. Как пусты его ложь и оправдания. Насколько оторван он от природы! Действительно ли природа настолько страшна, что её нужно отрицать и предавать? Очень хотелось бы знать, в чьих интересах было это отрицание и предательство? Неужели биография мира кому-то казалась настолько ужасной, что от неё следовало уйти, а ворота запереть? И разве за этими воротами не остались зеленые поля, бодрящие ветры и тёплое солнце? Можно сжечь книги, но вы не сможете сжечь правду. Кто ответственен за выбор трагических путей, ведущих к страданию и нужде, к несчастью и лишениям? Откуда взялись эти чудовищные извращения, которые могут повернуть живое создание против самого себя, научить его подозревать, отрекаться и терзать своё собственное существо? Кто нашёптывал людям ради собственных преимуществ, объявлял истиной корыстные измышления, полные императивов и требований, скрытых под покровом запутанных формулировок? Кто был таким настолько болезненным и завистливым, ревнующим к здоровью и радости, кто эксплуатировал доверчивость и невинность честного и легковерного? Может ли большинство людей не поверить тому, что им говорят любые из тысячи непоследовательных конкурирующих структур, каждая из которых объявляет, что только она вещает правду?

Я была благодарна мужчинам за то, что у них было оружие. Лес, нас окружавший был тёмен, пустынен и красив. Ночью он было особенно пугающим. Как можно защититься, если твои руки связаны за спиной, и ты привязана за шею верёвкой? Чувствуешь себя стреноженным верром. В действительности, иногда связанных рабынь используются в качестве приманки. Разумеется, рядом в засаде бдит охотник. Дважды рядом с лагерем рыскали пантеры. К счастью, плотоядные животные в большинстве своём, если они не старые, если они в рассвете своих навыков и сил, если здоровы, вряд ли станут нападать на людей, поскольку человек не является их привычной добычей. Конечно, они могут напасть на человека, но если голодают или чувствуют, что угрожают их территории. В любом случае человек — для хищника добыча необычная, и редко становится его первой целью для нападения. Естественно, если зверь почувствует, что ему грозит опасность, на его территорию вторглись, или на него охотятся, он может стать чрезвычайно опасным. Самую большую опасность для человека обычно представляют старые животные, или с ослабленным здоровьем, те, которые уже неспособны охотится, для которых трудно настичь свою более естественную добычу. Безусловно, всегда может найтись необычное животное, например, которое такое, которое однажды, по той или иной причине попробовало человечину. У такого зверя человек, вероятно, будет включён в диапазон его добычи.

— Выпрямись, — велел мне мужчина.

— Да Господин, — откликнулась я.

— Не напрягайся, — сказал он, — будь гибкой, изящной!

— Да, Господин.

— Может, Ты думаешь, что Ты — свободная женщина? — поинтересовался он.

— Нет, Господин, — поспешила ответить я.

— Ты — кейджера.

— Да, Господин, — не могла не согласиться я.

— Ты ведь варварка, не так ли? — уточнил мужчина.

— Да, Господин, — подтвердила я, отчаянно надеясь, что он меня не ударит.

— Тебе больше не разрешено стыдиться своего тела, — напомнил он.

— Да, Господин.

— Так-то лучше, — кивнул он.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила я.

— Мужчины сочли целесообразным, надеть на тебя ошейник, — сказал он.

— Да, Господин.

— Так гордись этим, — посоветовал мужчина.

— Да, Господин, — улыбнулась я.

— Кроме того, — усмехнулся он, — это больше не твоё тело.

— Господин? — не поняла я.

— Твоё тело больше не твоё, — пояснил мужчина. — Оно принадлежит тому, кому принадлежишь Ты сама, твоему хозяину. Ты должна показывать его так, как хочет он, красиво, бесстыдно, нагло, гордо, возбуждающе, уязвимо.

— Да, Господин, — вздохнула я.

— И даже в присутствии свободных женщин, — добавил он, — хотя это и может означать плеть.

— Да Господин, — всхлипнула я.

— Покажи им, чем это должна быть женщина, — усмехнулся мой собеседник.

— Да, Господин.

Наконец мужчина, к моему облегчению, отступил от меня. Правда, он продолжил разглядывать моё тело. Более того, к нему присоединились два его товарища. Я держала голову поднятой и смотрела прямо перед собой.

— Аппетитное животное, — прокомментировал он.

Да, подумала я, пусть я животное, зато, аппетитное.

— Как и все остальные, — заметил его товарищ.

— Именно поэтому они здесь, — пожал плечами другой.

Как они смотрели на меня! Какими оценивающими были из взгляды.

Кем можно было себя чувствовать под такими взглядами, кроме как находящимся в собственности животным!

Но я и была находящимся в собственности животным!

Я сознавала себя имуществом, собственностью, принадлежащим кому-то животным.

Той ночью, в лагере, я корчилась, лёжа связанной на опавших листьях. Я плакала. Пылал каждый дюйм моего тела.

— Лежи спокойно, — буркнула моя сестра по каравану.

— Она хочет господина, — зевнув, объяснила другая девушка.

— Так же как и все мы, — сказала третья.

— Вроде как в тарновом лагере нас должны, то ли продать, то ли распределить, — заметила первая.

— Это имеет какое-то значение? — прошептала вторая.

Две из трёх гореанских лун просматривались сквозь листву. В нескольких ярдах от нас на корточках, опираясь на копьё, сидел часовой. Был ещё один, но он дежурил где-то в другом месте. В свете лун через полог листвы можно было рассмотреть случайные облака, одинокие и неторопливые, проплывавшие в ночной тишине над лесом.

Я лежала и вспоминала тот случай, что произошёл со мной в моём прежнем мире, в месте, казавшемся совершенно невероятным для такой встречи, в проходе большого, переполненного торгового центра. Тогда я заметила, что меня рассматривали так, как могли бы рассматривать рабыню, хотя я была полностью одета. Казалось он, своим пристальным взглядом, словно могучими руками, разорвал и сорвал мою одежду, вскрыв, как будто для оценки рабовладельца, то, что было непозволительно смело прятать под слоями ткани. В тот момент я ощутила, что на меня не просто смотрят, я ощутила, что меня рассматривают, оценивают. Как странно, насколько одно единственное мгновение, одна единственная случайная встреча, может изменить сознание и перевернуть жизнь, переупорядочив существование и его значение. Наверное, уже в тот момент я почувствовала, что где-то замерло в ожидании железо, которым будет отмечено моё бедро, насторожились цепи, готовясь окружить мои конечности, скучает ошейник, которому суждено обнять моё горло. Не ждали ли меня уже тогда, большой, массивный, высокий подиум, по опилкам которого пройдут мои босые ноги, неся меня к моей продаже?

Я заёрзала и пошевелила связанными руками.

Память снова вернула меня в тот полутёмный склад, в котором я лежала на спине у его ног, раздетая и связанная по рукам и ногам, и смотрела на него, возвышающегося надо мною.

Мне довелось увидеть его ещё раз, сквозь прутья выставочной клетки, незадолго до моей продажи, в месте, называемом Брундизиум.

Я не сомневалась, что это именно он был тем, по чьей вине я оказалась в неволе на Горе. Это его невидимая рука привела меня на сцену торгов. Наверное, я должна была бы ненавидеть его, но вместо этого я скорее хотела носить его ошейник.

Конечно, он рассматривал меня как рабыню. И он рассмотрел во мне рабыню. Но рассмотрел ли он во мне свою рабыню?!

Он подозвал меня к прутьям выставочной клетки, чтобы рассмотреть меня снова, но затем отослал меня, небрежно, как рабыню, которой я была.

Той ночью я был продана. И с тех пор я больше его не видела. И наверное больше никогда не увижу снова.

Одна из девушек сказала, что я хотела господина. Несомненно, она была права. Какая рабыня не жаждет найти своего господина? И какой мужчина не жаждет найти свою рабыню? Я начала ощущать, и теперь довольно часто, некое беспокойство в своём животе, некий дискомфорт, который, я боялась, со временем мог стать нестерпимым и невыносимым. Я даже представить себе боялась, насколько ужасны могли оказаться потребности рабыни, и насколько беспомощна она в их плену. Конечно, я должна сопротивляться росту рабских огней внутри моего тела! Насколько же беспощадны мужчины! И как забавляет их то, что они с нами сделали. Так не лучше ли быть ледяной свободной женщиной, рафинированной и сдержанной, не терзаемой потребностями её тела, не обеспокоенной, инертной и безмятежной? Что это по сравнению с ошейником, осознанием себя принадлежащей, как могло бы принадлежать животное? Что настолько преобразовывает нас, заставляет жалобно и беспомощно ползти к ногам рабовладельцев? Я помнила, как рабыни в доме, где меня обучали, стонали и кричали, царапали пол и умоляли. Я ни в коем случае не должна позволить себе так страдать, ни в коем случае не должна позволить себе становиться не больше, чем никчёмной, выпрашивающей ласки игрушкой властного животного. Но я боялась, что как бы я изо всех сил ни сопротивляясь этому, как бы ни трепетала перед этим, это могло быть сделано со мной, и это будет сделано со мной. Я была кейджерой! Но, спрашивала я себя, действительно ли свободные женщины настолько отличаются от нас? Сколькие из них, задавалась я вопросом, в одиночестве своих спален, рыдали, стонали и ворочались под одеялами, в расстройстве избивая свои шелковистые, холодные от их слёз подушки?

Было уже довольно поздно.

В доме мне преподали кое-что о том, как нужно ублажать мужчин, и охранники, которые под наблюдением, как это общепринято, испытали и проверили меня, похоже, были довольными моими реакциями, пусть и рудиментарным и зарождающимися, какими они, возможно, были на тот момент. В последний раз я просила его не оставлять меня, но он, смеясь, оттолкнул меня от себя. Конечно, к тому времени, как я вышла на аукцион, у меня уже было некоторое понимание того, чем я была, и что будет от меня ожидаться. Охранники в темнице были более милосердны, и мы все там находившиеся, в том числе и я, иногда соперничали друг с дружками за то, чтобы ублажить их.

Я никак не могла уснуть, то и дело перекатываясь с боку на бок на опавших листьях под лунами Гора.

Конечно, моё тело говорило мне о моей потребности в господине. Я предположила, что со временем, оно начнёт просить и требовать господина.

Я часто вспоминала одного мужчину, чаще других, чаще всех остальных.

Но он так и не использовал меня для своего удовольствия.

Как глупо, что девушка жаждет определённого господина, что должен быть тот к чьим ногам она желает прижать свои губы больше всего.

Она что, не знает, что она — простая рабыня, предмет, посуда для удовольствия мужчины, для удовольствия любого мужчины?

Я никогда не увижу его снова.

Он отослал меня, бегло осмотрев в выставочной клетке. Мы теперь находились где-то, далеко на севере. Брундизиум остался далеко позади. Я не знала, куда нас ведут, за исключением того, что то место называют тарновым лагерем.

Я никогда не увижу его снова.

Я плакала, нежеланная, покинутая, варварка рабыня.

Я немного покрутила руками в верёвках. Это было бессмысленно, конечно. Меня связал гореанский мужчина. Я была беспомощна, крайне беспомощна.

Последнее, что я услышала перед тем как провалиться в сон, была смена часовых.