Герцогиня на службе у Короны. Кровь и Дух 2

Глава 43 ГРАФ ДЮК

Вторая жизнь. Граф Дюк. Пир в честь Карла Великого

Граф Дюк вошёл в общий зал, где уже гремела музыка и звенели кубки. Воздух был наполнен смехом, ароматом различных блюд и специй, разбавлен легким шлейфом духов и трав, а на полированных стенах отражались отблески факелов и свечей, мерцающих в ритм танцующим парам.

Мужчина задержался у столов, не сколько из-за жажды или голода, сколько ради храбрости. Один глоток — и терпкая жидкость согрела горло, будто помогая сдержать раздражение, которое вызывало само присутствие герцога Терранса.

Бывший друг.

Феликс, как всегда, продолжал совершать одну ошибку за другой, и Дюк, наблюдая за ним, не мог решить — раздражает ли его эта самоуверенность герцога, или виной всему жгучее чувство разочарования в его характере.

Герцог сидел в центре зала, за столом для знати, укрытый от всеобщего внимания балдахином, свисающим с потолка, он был окружён представителями делегации, и с привычной лёгкостью играл роль души компании. Измотанный, но безупречный, он переворачивал свой кубок, демонстрируя крепость духа и — не в меньшей степени — печени. Под общий смех гостей он поднимал бокал снова и снова, словно принимая вызов каждого в этом зале.

Если бы Дюк не знал Феликса так близко, он бы, как и остальные, поверил в эту беззаботную браваду.

Граф Дюк прекрасно слышал шелест дамских голосов, тот самый особенный шепот, что пронизывает любой приём, — сладкий, как виноград, и ядовитый, как змеиный укус.

— Его жена словно ошейник, — прошептала одна дама, лениво обмахиваясь веером. — Её нет, и он наконец-то счастлив, словно время повернулось вспять.

— Если боги будут милостивы, герцогиня пролежит в постели ещё недельку, а то и вовсе уедет в родовой замок — добавила другая с лукавой улыбкой.

— Что вы, что вы! — захихикала третья. — Я не желаю ей зла, лишь крепкого здоровья.

Вздыхали дамы, поглядывая в сторону Терранса с почти священным восхищением.

Дюк слушал, не вмешиваясь, с ледяной вежливостью, за которой скрывалась скука и горечь. Мужчины обычно и не придавали значения женским распрям, было бы леди чем заняться, остальное не важно. Но он слишком хорошо знал этих женщин — их злословие служило им приправой к еде, отдушиной в собственных несчастных браках.

Он перевёл взгляд на Феликса. Тот стоял в окружении гостей, уверенный, как всегда, блистал в своём привычном образе. И Дюк усмехнулся. Нет, счастливица здесь не герцогиня. Счастливчик — он. Терранс. Как всегда.

Леди Бриджит уже начала наступление — опытная, уверенная, с тем самым коварным блеском в глазах, от которого многие мужчины теряли голову, она шла к нему, к Феликсу. Дюк, наблюдая за ней издалека, с трудом верил, что когда-то и сам был под чарами этой женщины.

Она приблизилась к герцогу, словно кошка — мягко, но с явным намерением. Ткань её платья чуть дрогнула, открывая ровно столько, сколько нужно, чтобы приличие спасало от осуждения, но не от воображения. Её ресницы трепетали, как крылья бабочки, а голос звучал тихо, тягуче, будто соткан из шелка и обещаний.

И вот — герцог подаёт ей руку. Дюк машинально сделал глоток, наблюдая, как Терранс ведёт её в танце. Его ладонь опускается чуть ниже дозволенного, движение — на грани дерзости. Он склоняется к ней ближе, чем требует этикет. Всё вроде бы в рамках приличий, но каждый их шаг, каждый поворот тела просто кричит — всё это не так невинно, как кажется.

Дюк сжал губы.

В его глазах герцог поступал глупо. Не стоило соглашаться на эту игру, затеянную по наитию его молодой жены. Феликс должен был понимать, что за любую его «мнимую» слабость придётся платить ей.

Герцогиня толком не освоилась во дворце, она, возможно, просто не знала, с какими последствиями ей придется бороться в этом самом зале. У Оливии просто нет опыта, она не знает силу дворцовых сплетен. Особенно, когда весь двор увидит, что влиятельный муж к ней охладел.

И вдвойне тяжело ей будет, если окажется, что её подозрения — не более чем домыслы и тень, отбрасываемая чужими сплетнями.

По мнению графа, мужчина должен был выслушать жену, а не соглашаться с ней во всём. Хороший муж — тот, кто не позволяет жене идти на поводу у эмоций, кто удерживает от поступков, о которых потом придётся пожалеть.

Муж должен был защитить её, даже если девушка сама не осознаёт, что нуждается в защите, а не ухудшать её положение при дворе.

* * *

Вторая жизнь. До танцевального вечера. В кабинете герцога.

— Вы же слышали её, — воскликнула Оливия, будто эти несколько слов могли оправдать Ариану.

Дюк сжал пальцы на подлокотнике кресла. Он с трудом сдержал усмешку. Да, он слышал. И чем больше слушал, тем меньше понимал, что движет этой женщиной.

— Да, девушка не сама купила зелье, — ответил граф, — да, она уверена, что так делают все… Но важно то, что она собиралась с этим зельем сделать.

Он не мог уловить ни капли логики в рассуждениях герцогини. Вместо того чтобы возмутиться, проявить хоть тень сочувствия к человеку, которого едва не лишили воли, Оливия защищала юную глупышку. И всё это — с какой-то странной искренностью, будто не понимала, о чём говорит.

Граф ожидал от Оливии большего: независимого взгляда на происходящее, умения трезво воспринимать ситуацию. Граф был уверен, женщина должна была быть на его стороне. А она как на зло, старалась заслужить расположение мужа, всячески защищая его сестру.

Она ведь не могла не знать, как семья герцога относится к ней — к самой Оливии.

Но граф не мог остановиться, он понимал, что любой упрёк в сторону семьи герцога, звучит для Терранса как вызов. И упорно старался доставить тому неудобств.

— Продолжай, — произнёс герцог, и его голос прозвучал слишком спокойно. Он сел, глядя на кубок, который всё ещё стоял на столе, словно тот хранил ответ.

— Ты веришь, что в этом бокале — яд? — спросил Феликс, не отрывая глаз от вина.

Дюк перевёл взгляд на герцогиню. Она ходила по комнате, взволнованная, нервная, словно в клетке. И когда наконец остановилась, сделала глубокий вдох и встретилась с взглядом мужа.

— Я всё задавалась вопросом, — начала Оливия, её голос звучал слишком быстро, будто она боялась, что её остановят, не дадут договорить, — почему этот замок так помешан на слухах. Почему никто не пытается их остановить. Каждый новый слух — как костёр, и любой обитатель замка подбрасывает в него по полену. И каждый раз этот костёр разгорается сильнее… И всё это — против нас, против женщин.

Дюк чуть приподнял бровь, лениво переплетая пальцы.

— Так было всегда, женщины двора любят поболтать. И? Причём тут слухи? — протянул он с тенью насмешки, будто наблюдал за излишне эмоциональной актрисой, забывшей свой текст.

Но Оливия не обратила внимания. Она словно не слышала его тона, или, что вероятнее, намеренно игнорировала.

— Даже принцесса подметила, что слухов слишком много. Сначала я думала, что это просто праздная болтовня, но если задуматься… обсуждают всё одних и тех же мужчин — неверность, холодность, равнодушие. И эти разговоры не утихают.

Граф сдержал усмешку. Ах, наивная.

Он посмотрел на герцогиню с тихим любопытством. Она говорила с жаром, с верой, будто это действительно имеет значение — будто слова направленные против женщин могут иметь вес в мире, где всё решают за них.

— Представьте, — продолжала она, делая шаг вперёд, — у вас есть несколько уважаемых мужей, лордов земель. Им нет дела до своих жен — они заняты делами, войнами, политикой. Одни слишком стары, другие слишком горды, чтобы говорить с молодыми женами как с равными. А некоторые жёны… — её голос дрогнул, — вынуждены жить под одной крышей с любовницами своих мужей.

Дюк опустил глаза, пряча улыбку за своей рукой. Как тонко получилось. Даже не подозревая, она попала прямо в цель. Он мельком взглянул на Терранса, но тот, как всегда, сидел невозмутимо.

— А теперь представьте, — продолжала герцогиня уже с чувством, — что все эти женщины становятся объектом пересудов. Их осуждают, выставляют глупыми, неинтересными или пустыми. И даже если всё это ложь — как долго, вы думаете, они смогут ей противостоять? Как быстро они согласятся на всё, чтобы изменить ситуацию? Или как скоро они захотят отомстить?

Дюк откинулся на спинку кресла, внимательно глядя на неё.

Оливия смотрела на мужчин с видом человека, уверенного в том, что только что произнесла очевидную истину. Но граф Дюк, сидящий напротив, лишь лениво постукивал пальцем по столу. Этот сухой, ритмичный звук будто отсчитывал секунды её терпения — и медленно сводил девушку с ума.

— Я думаю, слухи и это зелье связаны, — сказала она наконец, не выдержав. — Сначала кто-то внушает женщинам панику, сомнение, неуверенность в себе. А потом… продаёт им решение. Зелье. Они верят, что это — симпатия, средство вызвать нежность… а на деле — это яд. Медленный, тихий яд, который они сами несут своим мужьям.

Дюк перестал стучать пальцем. Его взгляд стал тяжелее.

Интересная теория, — усмехнулся он про себя. Слишком красивая для правды.

Ариана, сидевшая в стороне, побледнела до синевы. Её руки вцепились в локти, словно она пыталась удержать собственное тело от дрожи. Она выглядела такой напуганной, что казалась не свидетелем, не виновницей, а жертвой происходящего.

— Ариана, успокойтесь! — раздражённо бросил граф, не скрывая презрения. — Пока это звучит как бред.

Он устал от этой сцены. От женских слёз, истеричных догадок и недомолвок. Всё это напоминало ему дешёвую пьесу, поставленную в замке, а у постановщика слишком много свободного времени.

Но Оливия не сдалась. Она выпрямилась, её голос зазвучал твёрже, даже холоднее.

— А как, по-вашему, ещё можно пронести яд, граф? — спросила она тихо, но так, что слова будто повисли в воздухе. — Скажите, если женщина — ваша любовница, жена… после ночи страсти принесёт вам кубок вина, вы позовёте слугу, прислужника с кухни, за бытовым магом с амулетом для проверки?

Дюк усмехнулся краем губ, но промолчал. Он хотел было ответить колкостью, но что-то в её тоне — в этом мрачном спокойствии — заставило его задуматься.

Граф наблюдал за супругами, Оливия и герцог смотрели друг на друга — не мигая, будто между ними, прямо в густом воздухе кабинета, завязался безмолвный разговор, понятный только им двоим.

На лице девушки мелькнула уверенность, слишком искренняя, чтобы её можно было сыграть. Она чуть приподняла брови, задержала дыхание и, не отводя взгляда от лица своего мужа, облизнула губы.

Герцог заметил это движение — и не смог скрыть лёгкой усмешки. Его губы дрогнули, в глазах блеснуло понимание, за которым всегда следует воспоминание. Он покачал головой, будто отвечая на невысказанный вопрос.

Со стороны всё это выглядело так, словно они не просто обменялись знаками внимания — будто за эти мгновения успели прожить целый разговор, вспоминая нечто, что принадлежало только им двоим.

В комнате повисла тишина, а у графа мелькнула мысль, от которой ему самому стало не по себе: а ведь, возможно, герцогиня не так уж и далека от истины.

— Всё звучит складно, — прохладно заметил Дюк, поджав губы, отвлекая пару от их немого разговора — но, как вы сами сказали, Ариана не жена, не любовница. Кто рискнёт продавать подобную отраву семнадцатилетней девчонке? Скорее всего, она всё разболтает.

Дюк перевел взгляд на Ариану, девушка покраснела, словно от пощёчины, и спрятала лицо в ладонях.

— Так, Ариане и не продали. — парировала Оливия, и в её голосе прозвучало нечто похожее на острую уверенность. — С ней любезно поделилась зельем леди Эльна Дюран. О холодности её мужа не говорил только ленивый.

Оливия села, и её глаза, полные ожидания, обратились к герцогу: она ждала от него либо подтверждения, либо похвалы — того самого мягкого признака, что её рассуждения хоть кого-то убедили.

Граф Дюк, наблюдая за этой сценой, невольно почувствовал раздражение и… лёгкую досаду: почему именно поддержки герцога ей так не хватает в этой беседе?

— А если муж умрёт, — задумчиво проговорил герцог, и в его тоне была не формальность, а жёсткая рассудительность, — неужели жена не свяжет свое зелье и его смерть?

— Свяжет, — ответила Оливия тихо, опуская глаза. — Но она не станет говорить вслух. За убийство мужа — смерть. Она уйдёт вдовствовать в свой удел заботиться о детях или уедет за стены монастыря, чтобы замаливать свои грехи.

Во взгляде герцога Терранса мелькнуло нечто вроде уважения: Оливия рассуждала не как придворная дама, а как человек, умеющий видеть причинно-следственные связи. Она смотрела шире сплетен — туда, где заканчивались слова и начинались последствия.

Граф Дюк, стоявший чуть поодаль, наблюдал за сценой молча. Он уже почти приготовился к тому, что герцог попросит женщин удалиться — логично, предсказуемо, как того требовали правила. Они внесли свою долю сведений, теперь настало время мужчин решать, как действовать.

Но герцог неожиданно прервал тишину.

— Оливия? — произнёс он, смотря прямо на неё, будто забыв о присутствии других. — О чём вы сейчас думаете?

Девушка слегка пожала плечами, и, опустив взгляд, тихо сказала:

— Возможно, вы сомневаетесь в моих словах… но я знаю способ проверить всё. Мне кажется, я могу привести вас к заговорщикам.

Граф Дюк уловил, как изменилось лицо герцога. Та уверенность, что всегда скрывалась за его сдержанностью, на миг уступила место сомнению. Он задумался — по-настоящему, глубоко, как человек, привыкший держать под контролем весь мир, но внезапно оказавшийся перед сложным выбором.

Дюк вздохнул и решил положить конец этой неправильной для всех линии.

— Герцогиня Терранс, — произнёс он, сухо и сдержанно, — вы сделали всё, что могли. Дальше мы сами решим, как поступить.

На мгновение лицо Оливии дрогнуло. В её глазах мелькнула обида — искренняя, почти детская. Она посмотрела на графа с таким выражением, будто именно он нарушил хрупкий порядок вещей, изгнав её из круга, где она, по её мнению, имела полное право быть.

— То есть, в хозяйстве, по-вашему, я могу принимать решения, — её голос стал твёрже, в нём зазвенела сталь, — а вот здесь — нет?

Граф почувствовал, как этот яростный взгляд буквально пронзает его. Он хотел было заверить её, что он так не думает.

Но Оливия наклонилась к мужу так близко, что её шёпот был едва слышен — графу пришлось напрячь слух, чтобы уловить слова.

— У нас есть идеальная жертва слухов, муж и его бывшая любовница, — произнесла она заговорщическим тоном. — Скоро в замке будут праздновать пир в честь Карла Великого. Скажите, какой повод для пересудов возникнет, если герцог будет танцевать не со своей женой? Какой соблазнительный шанс откроется у тех, кто ищет предлог навредить вам?

Она сделала паузу, посмотрела на графа Дюка так, будто ждала подтверждения, а затем, ещё более тихо и серьёзно добавила:

— Это наш лучший шанс, не правда ли?

* * *

Утром после бала граф Дюк заметил леди Оливию Терранс — одну, идущую к саду. Она казалась хрупкой, как фарфоровая фигурка, но держала осанку так уверенно, что каждый её шаг звучал твердо и четко; приподняв подбородок, она напоминала воробья, который готов дерзнуть и отнять хлеб у вороны.

Дюк невольно сравнил её с леди Бриджит и убедился: разница бросалась в глаза. Оливию он уважал — за умение держать себя, за управленческую хватку, за находчивость и трезвый расчёт, который редко встречался при дворе. В Бриджит же он видел иную природу: ту, что легко уступит, если выгода окажется соблазнительнее чести.

— Не думал, что вы такова, — произнёс он тихо, вынуждая девушку остановиться. В его голосе звучала искренняя насмешка, но и немного любопытства.

Оливия на мгновение замерла, затем, чуть вздернув нос, оглянулась по сторонам — черты её лица заострились, взгляд стал внимательным и бдительным, как будто она проверяла, насколько безопасно им вести разговор.

— Я думал, вы более принципиальная, — сказал граф, медленно приближаясь, будто пытался прочитать выражение её лица.

— Вы о том, что я не хочу наказывать глупую девчонку? — спокойно ответила Оливия, не оборачиваясь. — Поверьте, она и так наказана.

Граф Дюк прищурился, всматриваясь в неё с лёгким недоверием, как будто пытался понять — лжёт она или действительно верит в свои слова.

— Она маленькая и эгоистичная, такая же, как её брат, — произнёс он холодно.

— Ох, — вздохнула Оливия, чуть качнув головой, — я слышала это от вас уже не раз. Но если бы вы хотя бы на миг забыли о своей неприязни к Феликсу, вы бы заметили кое-что другое. Ариана влюблена в вас.

Она продолжила идти, не глядя на собеседника, словно обсуждала что-то самое обыденное на всем белом свете.

— В этом есть и моя вина. Я не выслушала её, не спросила, почему она ведёт себя странно, — добавила она тихо.

Затем Оливия вновь остановилась и повернулась к графу. Её взгляд был прямым и твёрдым.

— Если бы я не была так занята собой, я бы давно сложила два и два. Влюблённость Арианы заметна каждому, кто хоть немного внимателен.

Граф замер. Он видел, как юная сестра герцога порой краснеет, когда он оказывается рядом, как неловко прячет глаза, но назвать это любовью… до этой минуты ему и в голову не приходило.

— Не тревожьтесь, — продолжила Оливия с лёгкой иронией. — В тот вечер вы едва не потребовали плеть для неё. После всего случившегося, уверяю вас, Ариана сама не осмелится подойти к вам ближе, чем на несколько шагов.

Она произнесла это спокойно, но в её голосе слышался тихий упрёк — не только ему, но и себе.

Решение было принято быстро еще до пира: всем казалось разумным, чтобы Ариана «заболела» и на время исчезла с приёмов. Даже сама девушка восприняла это с облегчением — словно временная изоляция могла стереть позор и дать шанс начать всё сначала.

— И вы вот так легко можете простить герцогу такое обращение с вами? — резко воскликнула леди Мариана Хоммей, появившись будто из воздуха.

Её голос разрушил спокойную атмосферу, и она уже стояла перед Оливией, глаза полны нетерпения и ехидства. Девушка не могла успокоиться:

— Где же ваши уроки о гордости и о том, как должна вести себя жена? Что нужно делать приличной даме? Или вы просто всё стерпите, герцогиня?

Граф Дюк окинул эту сцену безмятежным, чуть холодным взглядом. Мариана — суетливая, ехидная, с постоянным желанием выказывать свою правоту — частенько вызывала у него презрение и скуку. Он видел, как она стремительно догнала их и вломилась в разговор без церемоний, и в этом было что-то детское, глупое: остроумие ради остроумия.

— Или вы уже ищете утешение? — прошептала она теперь прямо у уха Оливии, с вызовом, не стесняясь присутствия графа.

Дюк слушал и воображал, как эти слова ложатся тяжёлым обвинением, зависшим в воздухе. Ему было не по душе это лицемерие — поклонение слухам и презрительным подколкам, которые столь охотно подхватывали дамы при дворе.

— Вы забываетесь! — неожиданно вмешался Дюк, не сдержавшись. Его голос был ровен; в нём явно звучало желание защитить, и это удивило даже самого графа.

— Герцогиня Терранс лишь приболела, а вы уже превратили муху в слона.

Мариана лишь фыркнула и, не теряя ни секунды, выпалила:

— Никто не удивится, если сегодня вы придёте в жёлтом. — С этими словами она толкнула Оливию в плечо и, довольная нанесённым выпадом, стремительно удалилась.

Дюк провёл руками по лицу, ощущая неприятную смесь раздражения и усталости. Мариана, которой так хотелось покрасоваться в обществе, так нетерпеливо сорвала свою маску в погоне за травлей и зрелищем. На несколько минут привычная милая невинность, которую девушка изображала в присутствии мужчин, треснула — и это было едва заметно другим, но довольно доходчиво усвоено графом Дюком.

Граф с горечью отметил, что травля герцогини только набирает силу — и виновата в этом, как ни странно, сама герцогиня.