И вот вся семья собралась за завтраком. Герцог сидел во главе стола — спина идеально прямая, взгляд сосредоточен на донесениях, присланных графом Дюраном. Он держал листы так, будто от их содержания зависела судьба королевства, но слух его явно был настроен на наш разговор.
Ариана, намазывая масло на ещё тёплую булочку, с любопытством наклонилась к сэру Артуру:
— Скажите честно, какое самое ужасное место, где вам приходилось спать?
Артур картинно вздохнул и отложил нож:
— Ах, миледи… Представьте: деревни поблизости нет, ночь холодная и пасмурная. Мы — ещё совсем юнцы, неопытные, решаем ставить лагерь в низине, чтобы укрыться от ветра. На первый взгляд — отличная идея.
— Но? — Ариана наклонилась вперёд, слушая как сказку.
— Но ночью, — Артур выразительно поднял палец вверх, — пошёл дождь. И низина превратилась в болото. Просыпаешься — а вокруг не лагерь, а пруд. Ни шатров, ни ковров, ни сухих плащей. Мы втроём, насквозь мокрые, в грязи.
— Какой ужас! — Ариана выронила нож и прижала ладони к щекам.
Я же, увлекшись, не удержалась и спросила:
— А тент? Вы ведь могли натянуть тент?
Артур развёл руками, словно объясняя очевидное:
— Какой тент, герцогиня? Ветер такой, что любой тент улетел бы дальше ближайшей деревни. Ужасный поход был. С трудом до замка добрались. И что вы думаете? — сразу в дела! Ни сна, ни отдыха.
— Но больше вы в такие неприятности не попадали? — не унималась Ариана.
Артур прищурился и понизил голос, будто делился страшной тайной:
— Спрашиваете про лужу? Честно скажу — спал. Прямо у трактира. В луже. В городе.
Ариана ахнула, а я только покачала головой:
— Вы шутите.
— Не шутит, — неожиданно вмешался герцог, откладывая листы в сторону. Его голос был совершенно ровным, но уголки губ предательски дрогнули. — К сожалению.
Артур всплеснул руками:
— Ну что поделать, герцог, режим — лучшее, что может быть для поддержания сил. Даже сон приходится брать там, где найдёшь.
Ариана прыснула от смеха, прикрывая рот салфеткой.
С того момента, как я пообещала герцогу, что мы «поладим», всё словно вошло в стадию хрупкого затишья. Мы будто заключили негласный договор: ни шагу за черту, никакого давления — только вежливость и осторожная доброжелательность.
Я наконец открыла его подарок: в бархатном мешочке оказалось кольцо с зелёным камнем. Холодное на ощупь, но тёплое в моём сердце. С того дня я носила его на пальце.
И впервые лёд тронулся: Феликс заметил кольцо. Его взгляд скользнул к моей руке, задержался, и я, опустив глаза, едва слышно прошептала:
— Спасибо за подарок.
Это короткое «спасибо» стало началом нашей новой, более ровной главы. Мы научились быть рядом, не задевая острых углов. С утра за завтраком обсуждали лишь планы на день — сухо, но почти мирно. Вечером встречались за общим столом и обменивались парой дежурных фраз. Каждый оставался в своей сфере, будто жили под одной крышей как осторожные соседи, а не супруги.
Иногда меня приглашала принцесса Элинор — составить ей компанию в садах или на прогулке. А иногда мне выпадало сопровождать Феликса вместе с делегацией: в поездках по замковым землям, в осмотре достопримечательностей и укреплений королевского домена.
Вечером того же дня, когда закончились все обязательные мероприятия с делегацией, я позволила себе роскошь поступить так, как велело сердце. Поддавшись то ли интуиции, то ли простому желанию побыть одной, я с лёгкой улыбкой отклонила приглашение лорда Дербиша встретиться в библиотеке. С той же невозмутимостью отказалась от вина в компании леди Бриджит, и даже мольбы Арианы не смогли склонить меня присоединиться к веселью в общем зале.
Я осталась у себя, в тишине собственных покоев. За окнами медленно сгущались сумерки: небо наливалось густым синим, а тени на стенах становились длиннее и мягче. Я сидела, всматриваясь в этот покой, словно пыталась разглядеть там ответы на свои вопросы. Вскоре зажгла свечи, подготовила себе уютное место у камина и наконец решилась: настала пора открыть книгу, которую я давно откладывала.
Тяжёлый переплёт «Жизнеописания Карла Великого» приятно лёг в руки. Я открыла страницу там, где остановилась в прошлый раз, вдохнула запах старого пергамента — и почувствовала, будто ухожу в другой мир, туда, где судьбы королей переплетаются в историю.
«Карл Великий — Защитник Земель». Фрагмент.
При дворе короля Карла Великого существовал Орден Хаоса — тайное братство магов, чьи силы выходили за пределы человеческого понимания. Их умение управлять чужим разумом стало оружием страшнее любого клинка. Одним лишь взглядом они могли погрузить человека в безумие, заставить его тело гореть в невидимом огне, а душу — кричать от муки.
Маги утверждали, что те, кто носит в себе тьму, обладают большими правами, чем простые смертные. Этот догмат расколол верхушку королевства: одни видели в них новое будущее, другие — угрозу всему человеческому роду.
Восстание Ордена Хаоса потрясло Северную часть королевства и самого Карла Великого. Города падали без меча, армии теряли силу ещё до того, как обнажали сталь. Тогда защитник, ведомый отчаянием, ценой собственной крови, заключил тёмных магов в оковы бессилия.
Многие из них были казнены. Другие исчезли, скрывшись за пределами королевства, — их имена стерли из летописей, их замки с имуществом были уничтожены и проход в королевство для них запечатан навек.
Ближе к ночи, когда шум и веселье постепенно угасали, гости покидали общий зал, а замок затихал, готовясь ко сну, я вдруг почувствовала, как что-то неладное чувство подкралось ко мне. Сначала показалось, что свет свечей померк — словно кто-то приглушил их пламя. Затем пол ушёл из-под ног, и я едва удержалась за спинку кресла.
Тяжесть воздуха будто обрушилась на меня тяжёлым грузом: голова закружилась, а в висках забился молот — быстрый, беспощадный, без определенного ритма. В груди стало тесно, дыхание перехватило, и каждая попытка вдохнуть приносила только боль. Перед глазами расплывались силуэты, а комната полная тишины и покоя казалась слишком громкой, а очертания предметов слишком резкими, и любое движение резкой болью резало по коже.
Я закрыла глаза и прижала пальцы к вискам, пытаясь удержать себя в этом зыбком равновесии. Казалось, что сама земля подо мной колышется, а мысли тонули в густом, вязком тумане.
Вдруг в тишине раздался стук в мою дверь. Я, прилагая последние усилия, словно через вязкий туман, сделала несколько неуверенных шагов. Каждое движение отзывалось болью в висках, и всё же я потянулась к ручке.
Дверь скрипнула, и я увидела его. Феликс. Уже не в парадном костюме, а в белой рубашке, небрежно расстёгнутой на груди, и тёмных штанах. Он выглядел непривычно простым, почти домашним, и всё же в его взгляде читалось нечто настороженное.
— Ваша светлость… — прошептала я, пытаясь собрать мысли, но слова путались, обрывались. — Не нужно… давайте… перенесём… другой день… я прийду к вам… вы приходите…
Я бормотала обрывки фраз, сама понимая, что они звучат бессвязно. Горячка жгла меня изнутри, сознание ускользало, и мне было мучительно стыдно показывать себя такой слабой.
Он же не сказал ни слова. Просто шагнул ближе, и прежде чем я успела возразить, поднял меня на руки. Его хватка была надёжной, уверенной, и мои протесты — тихие, сбивчивые — он словно не слышал.
Я чувствовала, как мир качается вокруг, а сердце стучит слишком громко. В следующее мгновение моё тело коснулось прохладных простыней, ткань приятно охладила мою разгорячённую кожу.
Феликс задержался на миг, глядя на меня, но ничего не сказал. Затем я услышала его шаги, гулкие, уверенные, будто удары в виски. Он дошёл до двери, и со звоном, болезненно отдающимся в моей голове, та захлопнулась.
Горячка разрывала меня изнутри, мир плыл и искрился перед глазами. Тени сливались в причудливые образы, и я не сразу поняла, что это чьи-то руки — сильные, уверенные — прикасаются ко мне.
Чужие пальцы скользнули к шнуровке моего корсета, и я попыталась отстраниться, но сил не было. Тугое платье вдруг стало свободнее, и я жадно вдохнула полной грудью, будто только что вырвалась из заточения.
— Эва… — пробормотала я, чувствуя, как ткань соскальзывает с плеч. — Скоро всё пройдёт… обычно первый час тяжелее всего.
Ответа не последовало. Только сосредоточенные, молчаливые движения. С невероятной силой эти руки поднимали меня и снова укладывали на место — так легко, будто я была тряпичной куклой. Корсет исчез, платье тоже. Мои пальцы коснулись другой ткани — мягкой, нежной. Лёгкая ночная сорочка опустилась на плечи, и я вздрогнула от её прохлады.
— Я не хотела, чтобы он видел меня такой, — прошептала я и, вдруг сама удивившись, тихо рассмеялась. — Или, может… всё равно.
Меня осторожно уложили на подушки, укрыли одеялом. Неумелыми, но старательными движениями мои волосы собрали лентой, пряди выбивались, щекотали лицо. Даже в бреду я думала о глупостях — о том, что сначала их надо расчесывать, иначе утром они будут спутаны.
Металл коснулся моих губ — холодный, резкий, чужой. Вода? Нет… горечь пронзила язык.
— Пейте. Это настойка, вам станет легче. — кубок снова коснулся моего лица, настойчиво, но бережно.
— Эва… — прошептала я. — Эти магические бури… Ты выглядишь как мой муж. Даже голос похож…
— Оливия. — Голос был слишком глубоким, слишком уверенным. — Это настойка, незачем терпеть целый час. Сделай глоток.
Чьи-то сильные руки легко приподняли моё тело, будто я была не тяжелее покрывала. Под голову скользнула вторая подушка, и я оказалась в полусидячем положении.
— Вот теперь пейте. — приказ прозвучал мягко, но непререкаемо.
Он наклонился ближе, и я почувствовала дыхание на своей щеке — прохладное, свежее, такое реальное, что я боялась открыть глаза, чтобы не разрушить иллюзию. Я сделала несколько жадных глотков; горьковатая жидкость холодом разлилась по горлу, снимая жгучую жажду.
А потом на мой лоб легло что-то влажное. Холодное. Обжигающе приятное. Я вздрогнула, но через миг позволила себе расслабиться. Ткань осторожно скользила по коже, унося с собой жар, а я погружалась в глубокий сон.
Я проснулась ранним утром. За окном звенели голоса пробуждающейся природы: щебет птиц, шелест листвы, едва уловимый гул замка, который только начинал оживать. Учитывая, как мучительно проходила ночь, я не ожидала встретить утро в таком прекрасном самочувствии.
Но что-то тяжёлое и тёплое давило мне на грудь.
Феликс.
Он спал прямо на моей кровати, как был — в рубашке, даже не сняв кожаные сапоги. Его рука лежала поверх моего одеяла, словно он сторожил меня даже во сне. Я замерла, вслушиваясь в его спокойное дыхание.
Мой взгляд скользнул по лицу мужа: спокойное, серьёзное даже во сне. Потом я посмотрела на себя — лёгкое ночное платье, на плечах сбившаяся ткань. Я дотронулась до волос и вытащила неумело завязанную ленту — видимо, его рук дело. В стороне стоял тазик с водой, по борту свисало мокрое полотенце, пахнущее травами и прохладой. На столике у постели я увидела её — ту самую настойку, которую когда-то давал мне Истат.
Я задержала дыхание. Как он узнал? Как понял, что у меня случился приступ?
Мысль поразила меня.
Я вспомнила тот глубокий порез — ту встречу в коридоре родового замка. Тогда, после очередного приступа, я хотела выйти на улицу, вдохнуть ночной воздух, а вместо этого столкнулась с ним. Его рука была в крови, свежая рана пересекала кожу, и в памяти до сих пор жгло то странное ощущение: будто наши страдания были связаны.
В ту ночь он бросил вопрос — правда ли я ощущаю потерю сил? Но глаза его смотрели слишком пристально, слишком внимательно. И теперь, снова… он оказался рядом именно вовремя.
Что это? Случайность? Я не знала, что перевесит во мне — подозрительность или желание поверить, что всё это могло быть простым совпадением.
И тогда взгляд зацепился за раскрытый фолиант, оставленный накануне. Листы были чуть помяты, будто кто-то к нему прикасался. Я снова прочитала знакомую строчку:
«…ценою собственной крови он заключил тёмных магов в оковы бессилия».
Слова пульсировали в голове, обретая новый, пугающий смысл. Сумасшедшие мысли навязчиво возвращались — ещё вчера я отметила странность этой фразы. «Игра слов», — тогда успокаивала себя. Но теперь, после этой ночи, уверенности больше не было.
«…ценою собственной крови…»
Стараясь не разбудить его, я осторожно приподнялась и подняла его руку. Пальцы дрожали от напряжения. Его кожа была гладкой, без малейших следов пореза. Я перевела дыхание и уже почти успокоилась. Но во мне всё ещё теплилось сомнение, и я потянулась к другой руке. Предплечье скрывала ткань рубашки. Я медленно, почти невесомо, начала приподнимать край рукава, открывая чуть больше.
Феликс шевельнулся во сне. Я замерла, сердце стучало так громко, что казалось — он сейчас проснётся от одного этого звука. Но он не открыл глаза.
Всё чисто… — успела подумать я, облегчённо выдыхая.
И вдруг его рука, словно сама по себе, потянулась ко мне, притянула ближе. Его тело оказалось рядом, тёплое и тяжёлое. Я застыла в его объятиях, слишком ошеломлённая, чтобы вырываться. Сейчас, он уснет, и я пойду на улицу на поиски прохлады и свежести — тихо прошептала я себе, снова погружаясь в сон.