Герцогиня на службе у Короны. Кровь и Дух 2

Глава 26 ОЛИВИЯ ФОРШ

Прошлая жизнь. События до смерти и возвращения Оливии в прошлое.

Я никогда не забуду, как впервые въехала в стены королевского замка. До этого момента весь мой мир ограничивался городом, где я родилась: шумными улицами, лавками, рынками, домами, тесно прижатыми друг к другу. Всё казалось привычным и простым — величественные здания в столице, всё равно были «человеческого» масштаба.

А здесь… здесь всё было иным. Стены замка поднимались ввысь, словно горы, — не каменные блоки, а монолитная крепость, построенная не для красоты, а для вечности. Башни уходили так высоко, что я задирала голову, и всё равно не видела конца. Ворота, через которые мы въехали, казались воротами не в дом, а в другой мир.

Мы ехали верхом, только вдвоём. Ни свиты, ни почёта. Лишь конский топот, отдающийся эхом в тишине двора. Нас остановила стража — и проверили так строго, будто мы были подозрительными путниками, а не супругами, получившими приглашение служить здесь. Пропустили нас без лишних церемоний, и мы оказались внутри, как потерянные мотыльки в огромном светильнике.

Здесь всё было знакомо и незнакомо одновременно. Каменные арки, которые должны были казаться холодными, сияли разноцветными витражами. Широкие дворы, где мог бы разместиться целый городской квартал, пустовали, и от этого казались ещё более безразмерными. Люди, которых мы встречали, не задерживали на нас взгляда: каждый спешил по своим делам, так работает слаженный механизм.

Мы сами искали управляющего замком, сами вышли на кастеляншу, и даже устроить быт пришлось без чьей-либо помощи. Ни приёма, ни приветственного ужина — ничего. Лишь ощущение, что мы крохотная песчинка, которую унесло ветром прямо в этот каменный улей.

И всё же я видела, как муж держался уверенно, с горящими глазами. Его сердце кричало: «Это наш шанс». А я… я смотрела вокруг и пыталась поверить, что смогу вписаться в этот чужой, строгий, прекрасный и пугающий мир.

И вот через некоторое время, я ощущала себя частью этого замка, я любила гулять по саду, смотреть с городских стен на столицу, стоять во дворе, прислонившись к холодному камню стены, и наблюдать за жизнью замка.

Утро шумело вокруг: стража менялась на постах, слуги торопились к кладовым и кухням, в воздухе витали запахи дыма и свежеиспечённого хлеба. Но я слушала не это. Моё внимание привлекли женские голоса — тонкие, журчащие, с колкой усмешкой в каждом слове.

— Говорят, герцог Терранс вновь приехал один. Оставил свою жену в родовом замке, — хихикнула одна из девушек, перебирая ленты в корзине.

— Ну а что, — подхватила другая, — с принцессой он теперь всегда рядом. И отношения у них… ближе, чем положено. Все это знают.

— Так и что же? Если жену он оставил, а принцесса явно глядит на короля, значит, место рядом с герцогом свободно. — В её голосе скользнула мечтательная нотка. — Любая женщина хотела бы оказаться на месте той, что сумеет его удержать.

— Побойтесь богов. А вы не думали, что жена беременна. Вот он и не везёт её сюда? — рассудила последних еще одна девушка.

Смех, сдавленные вздохи, шелест юбок. Их слова зацепились за меня, будто шипы. Я злилась, неужели нельзя быть добрыми людьми. Неужели для них чужой брак — пустая вещь? Мужчина, оставивший жену ради другой женщины, достоин лишь осуждения, а не восхищённых пересудов.

Но больше всего меня раздражали не слухи о нём — о его холодности, его якобы «близости» с принцессой. Нет. И даже не то, что темой пересудов стала моя сестра. Мы никогда не были близки: с детства между нами стояло соперничество — молчаливое, но непримиримое. Мы соревновались во всём: внимание родителей, успехи в обучении, даже наряды.

И лишь когда я покинула родной дом, я вдруг осознала, что моя душа больше не тяготится этими чувствами. Словно соперничество растворилось без влияния мачехи, оставив после себя лишь лёгкую пустоту. Я даже позволила себе подумать: может быть, когда мы обе повзрослеем и отодвинем прошлое, у нас появится что-то вроде слабого уважения друг к другу. А там, в далёком будущем, — и робкая, осторожная дружба.

Меня терзали именно эти женские голоса. Голоса женщин, для которых честь и счастье другой жены ничего не значит. Для которых чужое место в сердце и в доме мужчины — лишь лакомый кусок, который можно вырвать, если потянуться посильнее.

Я чувствовала, как сжимаются пальцы, будто сама хотела вцепиться в этих болтливых дурочек. Разве им неведомо, каково быть объектом всех взглядов? Разве они никогда не боялись стать мишенью для насмешек?

Я всё ещё ловила на себе тени чужих разговоров, когда мысли переключились на господина Форша. Он недавно получил приглашение от лорда Хоммея, а теперь получил назначение на постоянную службу. Наверное, это означало, что мне, как его жене, придётся жить здесь и искать общий язык с теми самыми девушками, что только что язвили о браке моей сестры и герцога.

Я думала о своём муже. Он часто взывал к религии и строгости нравов, и в его представлении «достойная женщина» не имела права на лишний смех или взгляд. При близком общении, я поняла насколько муж был далёк от светской жизни и, казалось, даже презирал её, но всё равно отчаянно пытался занять лучшее место при дворе.

Я видела, что господина Форша тяготит пребывание в королевском замке. Слишком много здесь было шума, лицемерия и завуалированных интриг.

Меня раздражали его страхи, которые падали и на меня холодной тенью. Он боялся любого осуждения, боялся не угодить и не соответствовать. Даже мои платья — скромные, по меркам других дам и вовсе неприметные — оказались под его пристальным взглядом. Он считал их слишком нарядными для нашего положения.

И вот я стояла во дворе, терпеливо ожидая прихода швеи, которая должна была «упростить» и без того мой скромный гардероб. В груди зрела обида. Казалось, что с каждой снятой лентой, перешитым декольте, я все больше убеждаюсь, как сильно не доверяет мне муж.

Повозка въехала во двор, колёса скрипели по камням, гружёная свёртками тканей, перевязанными золотыми шнурами. Слуги, толкаясь, торопливо снимали рулоны и раскладывали их на скамьях. Женщины восторженно перешёптывались — кто-то ахал при виде тончайшего шёлка, кто-то трогал бархат, словно боялся, что он исчезнет.

И вдруг меня будто ударило в грудь. В глазах потемнело, лоб покрылся липким потом. Я смотрела на свои руки — и с ужасом заметила, как из пальцев вытягиваются тонкие тёмные нити. Они колыхались в воздухе, будто живые, и тянулись в сторону повозки.

Шаг. Ещё один. Ноги подгибались, дыхание сбивалось, а сердце билось так громко, что гул эхом отдавался в ушах. И вот — на середине пути я начала задыхаться. Горло сдавило, словно невидимая петля затянулась у меня на шее. Воздух будто вырвали из лёгких. В ушах звенел пугающий шёпот: «Беда. Беда. Беда».

Я развернулась — и тут же споткнулась. Передо мной возникла морда коня, блеснувшая влажными глазами. Зверь, почуяв моё движение, всхрапнул и рванулся.

Я застыла, словно приросла к земле. Секунда — и копыта обрушатся мне на грудь.

— Назад! — чей-то голос прорезал гул двора, звон копыт и сильные руки резко дёрнули поводья сбежавшего от конюхов жеребца.

Лошадь встала на дыбы, брызнув пеной с уздечки. Сердце упало в пятки — я рухнула на колени, не смея ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Высокая фигура одним движением соскользнула из седла. Мужчина — в дорожном плаще, в полном обмундировании, тот самый, что остановил коня на скаку, — бросился передо мной, заслоняя от взбесившегося животного. Его сапоги гулко ударились о камень, и я впервые подняла на него глаза.

Взгляд — холодный, пронизывающий, почти враждебный. Он смотрел так, словно видел меня насквозь, но при этом не узнавал. Его глаза, темные, почти стальные, скользнули по моему платью, оценивая ткань, фасон, каждую мелочь, способную выдать положение в обществе.

— С ума сошли? — голос прозвучал резко, властно, словно приговор. — Дама должна стоять там, — он кивнул в сторону, где другие женщины наблюдали за разгрузкой, — а не шататься под копытами.

Я пыталась заговорить, но слова не шли. Он не ждал ответа. Он поставил меня на ноги, помог отряхнуть мое платье, еще раз небрежно осмотрел мое тело на предмет повреждений.

Его пальцы поправили поводья, сдерживая коня. А взгляд обратился к конюхам, упустившим животное, мужчины виновато смотрели вниз, ожидая свой строжайший выговор. Он снова осмотрел меня.

— Позаботьтесь о девушке и конюхах. — бросил он небрежно своим людям.

В следующую секунду он снова забрался в седло, будто ничего и не произошло. Я же осталась стоять, дрожа, сердце билось где-то в груди. Слуги тем временем осторожно заносили рулоны тканей в замок, а я всё ещё слышала внутри тот чужой шёпот: «Беда. Беда. Боль».

* * *

Стоило провести целый день, разглядывая свои пальцы, чтобы я понять — это не сумасшествие и не чёрное проклятье, спустившееся на мою голову, а проявившийся дар отца. Тот самый дар, о котором я мечтала с самого детства.

Я поняла, что каждый раз, оставаясь одна, украдкой рассматриваю свои ладони. Гладкая кожа, длинные пальцы — всё так же, как прежде. Но стоило задержать взгляд и сосредоточиться, как я видела нечто большее.

Я словно ждала, что из глубины, из внутренней тьмы снова проступят эти жуткие тёмные нити, которые я видела во дворе. Они будто существовали отдельно от меня, дышали собственным холодом, предупреждая, угрожая.

За обедом моё внимание привлёк разговор за соседним столом. Швеи оживлённо обсуждали новые ткани, доставленные во дворец. Платья, которые им предстояло сшить для принцессы Элинор, казались почти сказкой: тончайший шелк, мягкий, как облако; бархат глубокого пурпурного королевского цвета; золотые нити, переливающиеся в свете факелов. Женщины щебетали, будто речь шла о чуде, ниспосланном с небес.

Я же слушала и думала совсем о другом. Я видела перед глазами не платья, а чёрные нити, тянущиеся к тем свёрткам. В отличие от отца, который предупреждал лишь о несчастьях связанных с его судьбой, и только за секунды до события— я чувствовала нечто большее, великую беду, и внутренние чувства мне подсказывали, что все это не произойдет в этот момент.

Но как такую угрозу могли таить ткани? Это ведь не еда, куда легко подмешать яд. Это не оружие, спрятанное под видом подарков. Это просто платье.

Мысли терзали меня. Я накручивала себя весь вечер, пока в голове не сложилась жуткая картина: ткани станут причиной ссоры, недоверия между королём и принцессой. А оттуда — рукой подать до разрыва союза и новой войны.

Я не могла больше молчать. Я не могла носить это в себе, пока сердце разрывалось от тревоги.

И с этими мыслями, с тяжёлым комом в груди, я направилась к единственному человеку, который мог меня поддержать. К моему мужу — господину Форшу.

Я рассказала ему всё. О той волне нахлынувшего страха, о нитях, что тянулись к моим пальцам. О странной тягучей боли, о чувстве беды, которое сковало меня, когда я увидела ткани. Всего лишь ткани.

Форш слушал молча, сидя в кресле, удобно откинувшись назад. Его руки, сложенные на груди, казались слишком спокойными для моих слов. И когда я закончила, он… рассмеялся. Не зло, — сдержанно, тихо, так, будто я рассказала ему о каком-то наивном сне.

— Моя милая, — протянул он, глядя на меня так, словно я была капризным ребёнком. — Ты же знаешь, у нас обоих низкий потенциал. Я ничего не вижу, никаких нитей. Возможно, твоя впечатлительная натура… — он сделал выразительный жест рукой, мягкий, будто бы сочувствующий, — немного разыгралась, мы совсем недавно в замке Короля, много впечатлений и усталость…

Я понимала о чем он говорит, в нас обоих таились следы магии. Но я видела силу, видела эти нити. А его недоверие лишь заставляло меня злиться больше. Проследив за эмоциями на моем лице, лорд Форш неожиданно заключил:

— Если ты так боишься тьмы перед глазами, я могу поговорить с людьми из Ордена. Они помогут. Мы можем завтра на службе обсудить нити.

Моё сердце рухнуло вниз. Я сразу поняла — этого допустить нельзя. Кто знает, что решат служители о моем даре и здоровье. Орден редко был благосклонен к женщинам.

— Нет, — выдохнула я быстро. — Нет нужды. Нити лишь метафора моих чувств. Никаких нитей. Просто чувство. — поспешила я солгать.

Я сглотнула, осознав, что сказала слишком много. Его вера в Орден была безграничной, и он мог в любой момент решить, что моё поведение — уже сумасшествие.

— Но… — я не выдержала. — А если с тканями действительно что-то не то?

Он посмотрел на меня с тем самым терпеливым взглядом мужа, который объясняет жене прописные истины.

— Дорогая, — сказал он мягко, но с нажимом, — прекрати. Ткани — инициатива сторонников лорда Хоммея. Благодаря этому человеку мы имеем крышу над головой, достаток и уважение во дворце. Ты хочешь всё испортить своими фантазиями?

Я почувствовала, как лицо вспыхнуло от его тона. Но он продолжал, словно не замечая моей обиды:

— Ничего не произойдет. Я лишь призываю тебя молчать. Во благо нашей семьи.

— Но предчувствие было слишком сильным, — прошептала я упрямо.

Форш вздохнул и поднялся, словно разговор был окончен. Его ладонь лёгким движением коснулась моего плеча — жест, который должен был быть утешением, но чувствовался как приговор.

— Оливия, — сказал он спокойно. — Иногда женщины слишком много чувствуют. И слишком часто ошибаются. Оставь это. Не порть всё.