Русский реванш. Ледокол Сталина

Глава 1

24 сентября 1918 года. Военный госпиталь, Майнц, Территория Германской Империи, оккупированная Францией.

— Как вы себя чувствуете, мсье Малетин?

По правде сказать — недурно, особенно учитывая обстоятельства, ведь в это тело я попал после смерти предыдущего владельца. То есть, после отзыва его души куда-то кем-то и зачем-то, тело то ещё ничего, хоть и поранено изрядно, но зато молодое. Подпоручику Андрею Николаевичу Малетину всего двадцать лет и пять месяцев, а четыре осколочных ранения хоть и привели к большой потере крови, но ничего важного в организме не повредили. Порвали шкуру, застряли в мясе — в таком возрасте всё заживёт как на собаке. Усугубила всё тяжёлая контузия, она оказалась фатальной для прошлого владельца этой тушки, я же никаких её последствий не ощущаю. Порванная плоть болит, а голова — тьфу-тьфу-тьфу.

— Сегодня лучше, чем вчера, доктор, — улыбаюсь лечащему врачу, — спасибо вам.

В себя, точнее не в себя, а в подпоручика Малетина, я пришёл три дня назад, и все три дня отвечаю доктору этой фразой. Она ему нравится, а мне не жалко. Андрюха оставил мне в наследство отличный французский, неплохой немецкий и почти полный курс классической гимназии, с латынью и древнегреческим. Очень кстати его знания, особенно во Франции. Не пришлось симулировать амнезию — вся память предшественника оказалась в полном моём распоряжении. Вместе с его героической биографией и орденами.

— Я рад, мсье. К вам настойчиво просятся сослуживцы.

Малетин пошёл на эту войну с выпускного курса Шестой гимназии тогда столичного Санкт-Петербурга /ссылка 1: 12 марта 1918 года столицей стала Москва/ в апреле 1916, едва ему исполнилось восемнадцать, недоучившись всего четыре месяца. Пылкий юноша с сердцем горячим записался вольноопрелеляющимся в Первую Особую русскую пехотную бригаду, отправляющуюся на помощь союзным французам. Поступок идиотский, но по-настоящему патриотический, этого не отнять, не поделить. В мясорубке под Верденом, в ноябре, Малетин выжил с одним лёгким, но очень кровавым) ранением — штык германца скользнул по ребру и вскрыл шкуру правого бока. В том сражении погиб ротный, подполковник Генерального штаба Клёсов, и ещё восемнадцать русских офицеров, поэтому после излечения Малетину без аттестации присвоили чин прапорщика и назначили командовать взводом. Ну ещё бы, ведь французики отметили его «Военным крестом» (Croix de guerre), сразу с «Золотой звездой». После прорыва «Линии Гинденбурга», наши наградили прапорщика Малетина орденом Святого Георгия четвёртой степени и произвели в подпоручики, а французы за захваченную гаубичную батарею «бошей» не пожалели «кавалерственный» знак «Почётного легиона» и двенадцать тысяч серебряных франков. Ещё бы они пожалели, когда каждая из четырёх трофейных «Крупповских» гаубиц стоит по восемнадцать тысяч в мирное время. Пропить успели только четыреста франков /ссылка2: монета один франк «Жерминаль» = 5 гр. серебра/, хотя ни в чём себе не отказывали.

— Кто меня домогается, доктор?

— Полковник Готуа, прежде всего.

Георгий Семёнович Готуа очень хороший командир, которого Малетин искренне уважал. После переворота в Российской Империи, в феврале 1917-го, в составе экспедиционного корпуса Русской Императорской Армии оживились различные революционные агитаторы, и его подразделения стали попросту ненадёжны. Даже многие офицеры обсуждали идиотский «Приказ №1» /ссылка 3: приказ, изданный объединённым Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов (Петросовет) 1 (14) марта 1917/ как прогрессивный и демократичный, что уж тут говорить о нижних чинах. Французы демократическую новацию в армии не оценили, корпус отозвали с фронта и начали возвращать в Россию, но разрешили остаться добровольцам, так и сформировался «Русский Легион», под командой полковника Готуа, в составе Марокканской дивизии французов. И так получилось, что именно этот Легион, а точнее, взвод подпоручика Малетина первым прорвал немецкую «Линию Гинденбурга». Если бы не «февральский переворот», наградили бы Андрюху за это «Золотым Георгиевским оружием» и в чинах подняли, но не судьба. Впрочем, ни сам Малетин, ни тем более я, армейскую карьеру делать не планировали. Андрей хотел после войны поступить в университет и мечтал создать собственное философское учение, я-же точно знаю, чем закончится «Белое движение». Да ещё и «Испанка» на пороге /ссылка 4: испанским гриппом в 1918−20 годах переболели до пятисот миллионов человек, число жертв по разным оценкам составило от 20 до 100 миллионов/, так что от Европы сейчас нужно держаться как можно дальше. Помочь я сейчас всё равно ничем не могу. Не пришли ещё к власти те люди, которым действительно стоит помогать. Да и нечем мне пока помогать, моё послезнание этого периода слишком поверхностно, зато я очень хорошо знаю «Великую Депрессию», даже писал по ней диссертацию — такой шанс упускать грех.

— Буду рад, если вы разрешите.

— Не разрешил бы, у вас до сих пор три раны открыты. Но обстоятельства действительно особенные. Через три дня наш госпиталь эвакуируют в Нанси. Надеюсь, вы воздержитесь от алкоголя.

Да, антибиотиков пока нет, процесс заживления идёт медленно, в глубокие раны вводят катетеры для отвода гноя, оставляя их открытыми. Такими темпами мне ещё месяц лежать. Впрочем, для меня лично это даже к лучшему. Готуа и остальные офицеры рвутся вернуться в Крым и оттуда сделать Россию снова… Снова чем? Они и сами этого не знают. У каждого из них свои взгляды на достойное будущее Отечества. Они проиграют, но говорить я этого не буду. Всё равно не поверят, сейчас им кажется, что повторится 1905-й, что ещё вернётся «Серебряный век», нужно только чуть-чуть поднажать и загнать «быдло» обратно в стойло.

— Не сомневайтесь, доктор. Мы просто поговорим.

Палата у меня одноместная и довольно просторная. Накал боёв на Западном фронте сильно снизился и своих раненых французы успевают отправлять на родину, к тому-же я здесь единственный пациент — Кавалер Ордена Почётного Легиона.

Из девятнадцати офицеров нашего Русского Легиона Чести выжили всего восемь. То есть семь, ведь подпоручик Малетин теперь ненастоящий. При прорыве германской линии обороны под Терни-Сорни погибли четверо, включая нашего священника Богословского. Хороший был дядька, Малетин хоть и не набожный человек, но своего тёзку очень уважал именно за отвагу и самоотверженность. Выпили, конечно, за помин души. Это не считается пьянством, поэтому доктору я почти не наврал.

Из приятного: всех нас, русских, представили к наградам: нижних чинов, а их осталось в живых двести двадцать семь — к Военным крестам, а офицеров — к Орденам Почётного легиона. Нас с полковником Готуа, уже действительных Кавалеров, сразу к третьей степени (Командоров). Представил сам командующий маршал Фош, так что отказа наверняка не последует. Я бы лучше взял деньгами, но сослуживцы довольны. Господа офицеры любят такие украшения мундиров больше, чем дамы ювелирку.

— Денщика с вами отправить, Андрей Николаевич? — поинтересовался на прощание полковник Готуа.

Денщик — это удобно, тем более что на жаловании мой Ухватов сейчас у французской казны, да только ведь я в ближайшее время в Россию возвращаться не планирую, а у него там родители-братья-сёстры.

— Благодарю, Георгий Семёнович, но не стоит. Доктор говорит, что мне ещё пару месяцев постельный режим гарантирован, это если вообще выживу.

— Полно вам, Андрей. Выживите обязательно, — подбодрил меня ротный.

Ротный у меня целый подполковник. Весь легион чуть больше роты составом, но рот две и командуют ими подполковники, давно заслужившие повышение в чине.

— Я тоже на это надеюсь, Игорь Сергеевич, но денщик для меня сейчас больше обуза, ведь контролировать я его не смогу. Да и ненастоящее я благородие, сами ведь знаете, случайно так получилось, я человек сугубо штатский. Побрить меня и санитары могут, а больше и не нужно нечего.

Из прошлой жизни я ушёл осознанно. Слишком мне там не нравилось в конце двадцатых годов двадцать первого века. Дело даже не в собственном возрасте, хотя седьмой десяток прожитых лет оптимизма не добавлял, а в полной потере человечеством каких-либо целей. Это человечество утратило понятие «западло», так что в стойле ему самое место. Я не протестовал против чипирования всех этих странных созданий, я от них ушёл молча, не прощаясь. Благо, мне было куда уходить.

Нет, именно в Малетина я попасть не планировал, да и вообще рассчитывал на более значимую фигуру в другой эпохе, лет так на пятьдесят пораньше, но Духи решили так. Самое нелюбимое мною время.

Слишком сложный сейчас исторический период — вся Россия сошла с ума. «Красные» и «Белые» — сейчас они оба хуже. «Красные» бредят мировой революцией и готовы спалить мою страну для разжигания глобального пожара, а «Белые» уже открыто призывают интервентов, готовые согласиться со статусом практически колонии «цивилизованного мира». Не все, конечно, но полярность в целом такая. Я знаю, что у этих «цветных» сумасшедших ничего не получится, ни у тех, ни у других. К власти придёт «Красный монарх» и «Новый Бонапарт» и у страны снова появится шанс. Императора Сталина я признать готов, но до этого момента ещё двадцать лет. Раньше светиться смысла нет, сейчас и он никто, а я тем более.

Воевать в Гражданской я не собираюсь. Да и Малетину смысла нет. Он ведь здесь не высочество, не светлость и даже не сиятельство. Внук священника, сын инженера, всех капиталов — полученные за захваченную германскую гаубичную батарею французские франки. «Красные» по крайней мере «цивилизаторов» нагнут уже в ближайшие пару лет. Другой идеологии противостояния сейчас просто нет. Анна Васильевна, мать Андрея Малетина скончалась пять лет тому назад, а отец, Николай Дмитриевич, железнодорожный инженер, пять лет женат новым браком, теперь практически чужой человек. Уже пять лет как общение практически прервано. Конфликта вроде и нет, но общаться попросту не о чем. Отец не расстроится, ему плевать. Сослуживцы? Да, возникла с ними дружба, если выживут — буду думать, как им помочь, а пока повлиять на их судьбу всё равно не способен. У них ведь нет послезнания и понимания творящегося сумасшествия, они себя нормальными считают. Даже правыми, убеждёнными в своей правоте. Блаженны верующие, надеюсь, им повезёт уцелеть. Очень ценный генофонд.

В Нанси я пролежал полтора месяца, до 12 ноября 1918 года. Накануне, 11 ноября в железнодорожном штабном вагоне командующего силами Антанты в Европе, французского маршала Фердинанда Фоша было подписано Компьенское перемирие. Первая мировая, пока единственная и называемая Великой война закончилась. Военные действия уже не возобновятся. Дальше Версаль и германский реванш. «Ледокол Сталина», говорите? А что, идея хорошая, попытаться стоит. Мягко, без фанатизма, правильным софтом на германский хард. Версаль большевики не признают и это отличный козырь в пропаганде. Факт есть факт, а подложить под него всякое можно умеючи.

Награждение Командорской степенью Ордена почётного легиона утвердили, поэтому из госпиталя меня забрал порученец президента Республики Раймона Пуанкаре. Именно он является Великим магистром Ордена и лично посвящает кавалеров в высшие степени. Спасибо храброму подпоручику Малетину за геройства, до Парижа добрались с комфортом за счёт казны. Французской, или орденской — не важно, главное щедро, мундир от лучшего портного, шикарный люкс в персональный автомобиль с водителем. Я вышел из госпиталя на костыле с приговором — не годен к продолжению строевой службы по инвалидности. Протестовать я и не собирался, хромать мне действительно ещё долго, полгода минимум, да и инвалидность, полученная на армейской службе, после этой войны будет неплохо оплачиваться. Да-да, будет оплачиваться именно французами, ведь мы служили в их Марокканской дивизии.

В госпитале я написал повесть «Год Верденской мясорубки», по мотивам будущего Ремарка, только с героями французами и сразу адаптированную под театральную постановку. Хорошо получилось, не зря Андрюха на филолога учился, польза есть. Повесть-пьеса издателей заинтересовала, было из кого выбирать. Мсье Жюль Граналь заинтересовался предложением — мой отказ от авторского гонорара с издателя в обмен на агрессивную рекламу и большой тираж.

— Сто тысяч экземпляров — это слишком амбициозно, мсье Малетин.

— И тем не менее, мсье Граналь, вас это заинтересовало.

— Это возможно, но на нескольких языках. Вы ведь отлично владеете немецким, а русский вообще родной.

Теперь к Малетину добавился я с английским и испанским, но это я делить ни с кем не собираюсь.

— Мы обсудим издание на всех языках после исполнения первой части договорённости. Давайте обсудим рекламную кампанию.

Я не обучался на маркетолога, но даже дилетантских знаний человека двадцать первого века здесь вполне хватает. Выбирать то не из чего, только газеты да «наружка» на афишах, поэтому кашу маслом не испортишь. Со ста тысяч экземпляров мне бы причиталось пятьдесят тысяч, вот на них и гульнём, такие деньги у Граналя точно есть.

— Понимаю. У вас очень интересный не только литературный стиль, но и подход к делам. Оплачивать заведомую критику — это ново.

— Это вложения обязательно окупятся, мсье Граналь. Всё реклама, кроме некролога. С критиками я поспорю, есть у меня аргументы.

А ещё мне нужна видная трибунка во французской медиасфере. Сейчас это газеты и театр с синематографом, который скоро станет звуковым. Скоро и радио подключится в эту самую медиасферу. Мы сможем сделать неплохой бизнес, если Граналь оправдает доверие.

— Я совершенно не разбираюсь в вашем театре, мсье. Полагаю, вы лучше меня выберете постановщика.

— Мне нужно подумать, мсье Малетин. Слишком необычные у вас методы, постановка ведь должна попасть в общий поток.

— Совершенно верно, мсье Граналь. Скандальность приветствуется, максимальная критика приветствуется даже в самых злобных формах, лишь бы не молчали.

— И снова весь ваш гонорар направляется в рекламу. Вы надеетесь заработать переводами и изданием за границей? Уверены, что там про трёх французов будут читать больше, чем в самой Франции?

Вообще-то, главная цель всей начинающейся кампании будущий фильм, первый в истории звуковой, но и в международном спросе уверен на все сто. Но это мы сейчас обсуждать не будем.

— Это моя первая повесть, но далеко не последняя, мсье. Я рекламирую прежде всего себя, а не конкретный текст.

И это тоже, так что не соврал ни разу. Георгиевскому кавалеру и Командору Ордена почётного легиона Андрюхе Малетину не стало бы за меня стыдно. Разве что за попёртую у Ремарка общую идею, но ведь она переработана из условной пьесы Чехова в сценарий для фильма Гая Ричи. В театре такое подать сложно, но и там «дер шкандаль» организовать можно, в театре французы от Бродвея ещё не отстают, а вот в кино уже вполне реализуема всякая триллерщина-блокбастерщина. То есть станет реализуема с приходом звука.

— Хотите получить Нобелевскую премию по литературе?

— Рассчитываю на это вполне обоснованно. Не вижу достойных конкурентов.

— Я в деле, мсье Малетин.

— Тогда запускайте кампанию завтра-же, как только нотариусы заверят контракт.

— Не хотите подождать до награждения? О нём обязательно напечатают.

— Необходимо успеть поднять шум до того, мсье Граналь. Я не планирую долго оставаться во Франции.

— Возвращаетесь в Россию?

Так я тебе и сказал.

— По большому кругу, мсье. Раскрыть вам свой маршрут я пока не готов, но уже готов доверить представлять вам свои интересы во Франции. Идею вы поняли. «Год Верденской мясорубки» — это пробный шар. Доверяю вам его разыграть. Полностью доверяю. Мне интересен результат.

— И мне он очень интересен, мсье Малетин. Есть в вашем подходе что-то не от мира сего.

Молодец. Главное чуешь. Должны сработаться. Кадры не набегут из ниоткуда, их нужно растить самому. Граналю всего сорок два, его ресурса хватит надолго.

— Тогда добавляем этот пункт в наш договор — вы мой агент во Франции. Творите, мсье, постарайтесь удивить даже меня и вы не пожалеете.