Божьим промыслом. Серебро и олово

⠀⠀ Глава 39 ⠀⠀

Он как следует поужинал, отдохнул, помылся после дневного зноя, а как зазвонили колокола, просил Гюнтера нести ему одежду. А Леманна отправил к конюхам, чтобы те запрягали карету. Как всё было готово, отправился на Овсяную площадь, где когда-то держали курфюрсты свои конюшни, а купчишки склады с овсом. Теперь это было место хорошее, как раз для женского монастыря. Агнес не соврала ему: едва он подъехал и вышел из кареты, так открыли дверь в заборе. А карету в монастырь не пустили. И он отправил экипаж с Леманном в трактир, а с фон Готтом и Кляйбером зашёл за стены монастыря. Едва вошёл, так ему и говорит привратник:

— Направо идите, господин. Вон туда, где на втором этаже в окнах свет.

И там, в том доме, его ждали. Старенькая монахиня, открывшая им дверь, осветила их всех лампой, потом кланялась и говорила:

— За мной идите.

Она поднялась по лестнице и около одной двери остановилась:

— Господин, вас ждут, а эти господа, пусть тут побудут, я им пива вынесу.

— Прекрасно, — ответил генерал и открыл дверь в комнату, где было светло и разговаривали женщины.

Они не только там разговаривали и смеялись, они пили вино. И их было… трое.

Комнаты и паркеты чисты. Отличная резная мебель и дорогая посуда, как ему показалось, не совсем подходили для монастыря. Кроме Брунхильды и Агнес, там была ещё одна, явно благородная госпожа. Едва генерал вошёл, как дамы поднялись к нему навстречу. Брунхильда обняла его:

— Братец, — прижалась к нему и не отпускает. — Скучала по вам.

— Дядюшка, позвольте вам предварить — мать-настоятельница, аббатиса Дебора.

Волков поклонился госпоже, та уже давно не молода, на вид ей… Лет пятьдесят, может. Но в молодости женщина несомненно была хороша собой, лик у монахини был красивый и строгий, такой, как и положено иметь аббатисе.

— Барон, — она вежливо кивнула ему. — Премного наслышана о ваших победах и подвигах. Про вас только где не говорят. Даже девы христовы и те про вас болтают, вместо того, чтобы молиться.

— Девы христовы? — удивляется генерал. — Обо мне, кажется, много врут, так и скажите им.

— О, рыцарь божий ещё и скромник, — восхищается монахиня. — Как о вас говорят: Длань господня и Опора святого престола.

— Солдаты прозывают его инквизитором, — добавляет Агнес. — Многие еретики, колдуны в аду, корчась в муках проклинают его.

— Не сомневаюсь, нисколько, — соглашается аббатиса.

— Это личные покои матери-настоятельницы, — говорит ему Брунхильда, — она была к нам добра, поблагодарите её, братец.

— Ах, вот как, — он снова кланяется аббатисе, — благодарю вас, добрая госпожа.

Вообще-то он думал, что она что-нибудь спросит у него:

«Неужели монашку не удивляет, что брату и сестре надобно тайное место для уединения? Интересно даже, что ей рассказала про нас Агнес?»

— Не благодарите, барон, — отвечает монахиня и на её строгом породистом лице появляется улыбка. — То сущая безделица.

Монахиня поклонилась ему, и, не сказав более и слова, вышла из покоев. Волков и графиня уселись за стол, Брунхильда села совсем близко к нему, а Агнес стала разливать вино в бокалы. На столе был старый сыр, наколотый на южный манер в крупную крошку, резаные фрукты, сладости, немного ветчины и белый хлеб.

И только тут генерал обратил внимание на то, что на племяннице домашнее свободное платье. И вообще она вела себя тут… Как хозяйка, что ли… Поглядывала на «дядюшку» и «тётушку» и улыбалась едва заметно. Но удивляться всему тому барон не спешил. Ему было не до удивлений. Так как чувствовал, у себя на колене руку Брунхильды, она так и висла нём, сидела так близко, что он ощущал её дыхание на своей щеке, её грудь прикасалась к его плечу.

— Выпейте, дорогие родственники.

Волков сделал глоток и ему не понравилось вино, он не любил сладких вин. Вот графиня сделала несколько глотков с удовольствием. Потом взяла пару кусочков сыра, закусила, и снова привалилась к генералу. Даже голову на плечо положила, а Агнес, видя это, и спрашивает:

— А письмо герцогу, когда же вы писать думаете?

— Ой, не сейчас, — сразу отвечает Брунхильда. Она тут стала потягиваться. — Не хочу… Не до того мне. — И потом добавляет: — Поможешь мне раздеться?

— А ты и разоделась… — без всякой злости упрекает «тётушку» Агнес. Сама же оставив свой стакан, встаёт, подходит к Брунхильде, и первым делом снимает с её головы чепец и распускает графине волосы из причёски. — Знала куда шла, а одежд как на бал надела.

— Хотела пред господином нашим во всей красе предстать, — отвечает графиня, улыбаясь и снова касаясь Волкова, и поглядывая на него ласково…

— И долго ли ты перед ним покрасовалась? — интересуется «племянница» и начинает распускать шнуры на «спине» платья.

— А хорошо тут у вас, не душно, — говорит Брунхильда, вставая, чтобы Агнес было легче. Берёт свой стакан и разглядывает его пристально: — И посуда красивая.

«… у вас? У кого это "у вас?»

— Это личные покои матери-настоятельницы, — поясняет «племянница», помогая графине.

«Личные покои?»

Генерал удивляется, но ничего вслух не говорит, думает потом расспросить Брунхильду на этот счёт, а та уже подает Агнес рукав, чтобы помогла ей высвободить руку. Ещё немного и верхнее платье из тяжёлой парчи падает на пол. Дальше уже графиня сама скидывает одну из юбок, оставаясь в одной нижней рубахе.

— Завтра до петухов приду, — обещает Волкову и Брунхильде «родственница».

— До петухов? — немного разочаровано говорит графиня.

— Господину и его оруженосцам в женском монастыре делать нечего, — отвечает «тётушке» «племянница». — Монахини рано встают, увидеть могут… а на улице его карета… Толки ещё пойдут, так что рано приду, — она улыбается со значением, — вы уж управьтесь.

А потом она уходит, и графиня, допив вино из своего стакана и заперев дверь, подходит к барону и начинает расстёгивать ему дублет. Её груди под тонким сукном сорочки, так и манят, и он прикасается к ним, а Брунхильда лишь улыбается тому.

— А чего это Агнесс тут в своей домашней одежде ходит? — спрашивает генерал у «сестрицы».

— Ходит и ходит… Нам то что за дело? — без всякого интереса к тому отвечает Брунхильда, и кладёт ему руки на плечи. Она явно разгорячена вином и её сейчас интересует совсем другое.

— Просто она тут как дома у себя.

— Она здесь на богомолье остаётся, видно и спит здесь же, вот домашнее и привезла, — продолжает красавица и тянет его за руки: ну пошли уже.

И подняв, ведёт Волкова к кровати, а там скидывает с себя последнюю одежду:

— Вы так хотели, господин мой?

А он ничего ей не отвечает, а лишь притягивает женщину к себе, крепко берёт её за зад, так крепко, что она пискнула даже, но барон тому значения не предаёт, а всё ещё удерживая её превосходное, идеальное тело в своих руках, целует женщину в шею.

⠀⠀

⠀⠀

Ещё темно было, когда в дверь постучали:

— Господин, — это был Кляйбер. — Тут к вам госпожа Агнес.

Волков встаёт и как был, идёт к двери отпирать. «Племянница» пришла, будто и спать не ложилась. Умытая, одетая, с уложенными волосами. А еще у неё поднос, на котором стоит лампа и лежат писчие принадлежности. Не обращая внимания на наготу генерала, она входит в покои.

— Кляйбер, — говорит Волков в открытую дверь. — Езжай в трактир за каретой.

— Да, сеньор, — доносится из темноты.

Агнес, по-хозяйски разбираясь на столе, отодвигает съестное и вино, готовит место для работы, а сама и говорит громко:

— Вставайте, тётушка.

— Господи… Агнес… Почто в такую рань меня поднимаешь? — стонет Брунхильда из постели.

— Вставай, говорю! — требует «племянница». — Дядюшке нужно уезжать отсюда. Напиши ему письмо и можешь ещё поспать.

— Так пусть он днём ко мне приедет, я ему напишу всё… — Брунхильда так и валяется в простынях.

— Нет, — твёрдо говорит барон. — У меня дел много, я после завтрака уеду.

— Уедете? — Брунхильда оживает, садится на кровати. Кажется, эта новость ей пришлась не по душе. — Сегодня?

— Да. — Волков опускается в кресло, начинает одеваться. Агнес приносит от кровати и подает ему одежду. — У меня дел много.

— Ах, как жаль, а я думала, что вы ещё повидаетесь с графом, он так хотел с вами побыть, — разочарованно говорит Брунхильда и снова падает в перины.

— Вставай уже, — требует Агнес. — Иди к столу.

— О, Господи, Агнес… — стонет графиня. — Какая же ты настырная.

Но повинуется. Встаёт медленно и как есть — без одежды и босая, с распущенными волосами… Прекрасная идёт к столу, проходя мимо генерала, проводит рукой по его волосам, садится, наконец, за письмо. Открывает чернильницу, выбирает перо, потом смотрит на Волкова:

— Ну, что писать?

— Как ты его называешь? — интересуется генерал.

— Просто Карл, — отвечает графиня.

— Просто Карл?

Прекрасные женщины. Вот уж кто точно может себе позволить этакую фамильярность с герцогом Ребенрее.

— Давно его так зову, — уверяет генерала графиня. А он смотрит на неё, на её лицо, на волосы, прикрывающие плечи, на грудь, на низ живота… Даже того света, что даёт лампа, стоящая на столе, достаточно, чтобы понять — она и вправду совершенна.

«Роскошная плоть. Сотворил же Господь такую. Ни одного изъяна. Хоть и не молода совсем. А с возрастом ещё и поумнела немного». А Брунхильда, поймав его взгляд на себе, улыбается и расправляет волосы.

— Пиши уже! — напоминает ей Агнес.

— Ну, что писать-то? — спрашивает красавица и глядит на своего «братца».

⠀⠀

⠀⠀

— "Ваше Высочество, да хранит Господь вас и вашу фамилию". — диктует Волков не спеша. — "Спасибо вам за вашу заботу, и ваш подарок, да только я к вам в Ребенрее не вернусь!"

— Ой, не спешите, братец… — требует Брунхильда. — Не успеваю за вами… Вон уже попачкала лист.

«Ничего, так даже и лучше».

И он продолжает чуть медленнее:

— "…Если негодяи, замыслявшие против сына моего дурное, так и остались без возмездия, то не иначе всё ещё от своего не отказались, а лишь ножи точат. Ждут его. Здесь, в Ланне, он у архиепископа в безопасности и пойдёт в монастырь учиться скоро…"

— В какой монастырь ещё? — графиня снова перестаёт писать. — Я думала, он тут со мной, в Ланне, будет учиться.

— Потом, потом поговорим, сейчас пиши, — просит её Агнес, и Брунхильда, макая перо в чернила, говорит:

— Да уже не знаю я, нужно ли графа пускать в монастырское учение.

"… да и мне здесь спокойнее, дом мне архиепископ жаловал, пенсион жаловал. Хорошо бы поместье от вас иметь, но уж лучше живой, да без поместья, чем в поместье том да на погосте. Спасибо на том и долгих вам лет". — Тут Волков перестаёт диктовать. — Подпишись, как ты подписываешься с ним.

— Угу, — говорит графиня и подписывает письмо.

«Хильда Фолькоф графиня фон Мален».

Агнес забирает у неё письмо и начинает читать, а сама графиня, вся, как есть прекрасная в своём первозданном естестве подходит к генералу и садится к нему на колени. Обнимает его, целует его в щёку и шепчет:

— А я только тут узнала, насколько вы знамениты. Там, в Вильбурге, брат и брат, Эшбахт и всё, генерал у Карла, а тут, куда не приду, так везде про вас спрашивали. И хотят знать, как вы тех побили, как вы этих побили… А как из Винцлау вернулись, так только и разговоров было, что о вас. Досада, что вы отъезжаете сегодня, граф закручинится, он, так о вас говорит всё время.

— Я ему напишу, — обещает генерал, а сам гладит красавицу по заду.

— Лучше приезжайте ещё.

— Выберу время, — снова обещает он. — Приеду.

А тем временем Агнес уже подвязала письмо лентой: всё готово. Вам пора, «дядюшка». А у Брунхильды вдруг слёзы. Вот никогда за нею такого не было, а тут вдруг. Вцепилась в ему в шею.

— Говорю же, приеду, — обещает он, удивляясь её поведению.

— Да уж приезжайте, — она целует и целует его. Отпускать не хочет.

Но Агнес неумолима, тянет генерала к выходу, насилу оторвав барона от графини. Хорошо, что та была без одежды была, а то потащилась бы за ним и на лестницу. И там Агнес не оставляет его, а провожает на двор, освещая путь. А он и спрашивает, всё ещё удивляясь:

— Не узнаю её, что это с нею?

— После нападения того она такой стала, и меня тоже обнимает каждый раз. Прижимается, как дитя малое, — поясняет «племянница». — А ещё я ей сказала, что вы единственный муж в нашей «семье», и кроме вас, у неё никого не будет, кто за неё и за графа заступиться сможет. Вот она и прониклась.

«…в нашей семье? Она и себя к „семье“ причислила…»

У самых дверей на улицу, генерал останавливается:

— Приглядывай за ними.

— Не волнуйтесь, дядюшка, графа отправим в монастырь, а за неё… — Она усмехается. — За графиню не волнуйтесь, уж она, при её-то телесах, в нищете прозябать никогда не будет.

Она целует ему руку на прощание, а он…

«Ну, раз она тоже моя семья…»

Обнимает её за плечи и двукратно целует в щёки, в одну и другую, кажется, то первый раз. И сейчас он снова чувствует тот знакомый ему, неприятный, и едва уловимый запах. И вдруг понимает, что это от неё пахнет кошками.

⠀⠀