Божьим промыслом. Серебро и олово

⠀⠀ Глава 35 ⠀⠀

— О доме подумаю, потому как деньги мне нужны, — наконец произносит он. — Но дёшево тебе его не отдам, я его не только деньгами брал. Он не просто мне достался.

— Понимаю, дядюшка, замки и жизнь при дворах стоят не дёшево, — сразу соглашается племянница. — Скажете — сколько, столько и собирать буду.

И только после этого, наконец, принимается за селёдку. Но тут он же спрашивает:

— Ты Брунхильде деньгами помогала?

— Поначалу, — отвечает Агнес. — Да вы же её знаете, у неё под юбкой своя казна имеется, да и не казна, а чеканный двор, я только её в свет вывела, а дальше она сама. Теперь ей от меня и не нужно ничего. Ей последний раз любовничек её прислал ларь, с пятью сотнями флоринов. Сказал, что то графине с графом на год. Это сорок золотых на месяц, чего ей теперь грустить?

— И кто же это так богат? — Волков опять удивлён. И немудрено: пять сотен… И то ведь даже не гульдены. Флорины! А южные деньги всяко тяжелее денег северных.

— Так вы его знаете! — отвечает Агнес. — Он человек здесь весомый.

— Я его знаю? — Волков смотрит на племянницу. И на секунду в голове его мелькает мысль: может это САМ? Но тут же он прогоняет её, нет, конечно… Брунхильде, естественно, всё равно с кем ложиться в постель, если за то будут давать по ларцу золота, пусть даже то будет древний старик, но архиепископ…

«Уж больно он стар, да и болен. На его ноги было страшно смотреть ещё в те времена, когда я жил тут. Как он ещё с тех пор жив — непонятно, а уж с молодой бабой в постели забавляться… Нет, то точно не старый поп».

— А вот он вас помнит, знает хорошо. — Продолжает «племянница».

— Ну, уж не тяни — говори!

— Отец Родерик, помните, лысый такой? — отвечает ему Агнес.

— Полысел значит, — говорит генерал. — Викарий архиепископа.

— Генеральный викарий, — поправляет его «племянница». — С должности канцлера он ушёл, говорят, сам отпросился. А вот насчёт имущества — так Его Высокопреосвященство ему доверяет. — И она говорит, понизив голос: — Он ведёт все его денежные дела и дела доменные, и все личные дела курфюрста по Ланну и Фринланду. Про все долги курфюрста ведает.

«Теперь понятно, откуда у Брунхильды ларцы с золотом».

— А в миру зовётся он Корнелиусом Цумерингом…

«Ах вот к кому поехала Брунхильда. Ещё и графа туда взяла».

— …он дружен со многими банкирскими домами, — продолжает Агнес. — Лицо в городе важное. К нему и канцлер архиепископа, брат Петер за деньгами ходит, и бургомистр на поклон заезжает.

«Ну, что ж… Графиня знает, к кому пристроиться, коли надо будет, так и с лысым подружится».

Тут им подали большую сковороду, на которой шипели в жиру плотно лежащие друг к другу кривые сосиски — и коричневые свиные, и белые бараньи. Тут же были и увесистые оладья из говяжий печени в муке присыпанные луком, и ломти хорошо прожаренной грудинки, что вся в прослойках. Беспардонный фон Готт, видно от голода, вскочил с радостью, стал вперед дамы и сеньора накладывать себе в тарелку всего, что только было в сковороде.

«Невежда! Болван!»

Волков едва успел, вперед него, взять и положить «племяннице» печени с луком, помня, что она раньше её любила, опасаясь, что этот варнак всё самое вкусное со сковороды сметёт. И тогда Агнес взглянула на «дядюшку» с признательностью. Взяла вилку, а он отломил ей хлеба, и позвав лакея, велел принести даме пива в стакане, а не в тяжёлой кружке.

И поедая тот оладий из печёнки, и запивая его пивом, дева и говорит барону:

— Дядюшка, хочу вам жениха своего представить.

И тут же генерал вспомнил, что ему рассказывал про её женишка, ловкий человек Грандезе. И он делает вид, что забыл:

— Ты мне говорила о каком-то…

— Он из фамилии Штайнов, первые мукомолы и торговцы мукой во всём Ланне. — Поясняет Агнес. — Они будут счастливы ежели вы к ним с визитом будете.

«Да уж будут». В том он не сомневался. И на всякий случай интересуется, забирая себе остатки грудинки и пару сосисок:

— А из приличных людей никого не нашлось?

А дева престала есть, смотрит на него почти с укором: зачем же вы спрашиваете, или вы не понимаете чего-то? Вам напоминать надо…? Но ничего не напомнила, а лишь пояснила совсем тихо:

— Муж мне надобен. Не должно девой быть в моих летах. А этот… будет молчать… Будет предан мне… — а после добавила: — Значит и вам тоже.

Волков тут вспомнил подробности из письма. И про палки, что вставляют в зад этому жениху какие-то дурные бабы, и что мочатся на него. Плюют. А потом подумал то же и про Агнес.

«Неужто она с ним тоже… так же поступает? Ну, а с чего бы ещё быть ему преданным ей? Всяко она красивее тех дурных вдов».

Но уточнять насчёт всего этого он не стал, постеснялся: то бы выглядело бабьим любопытством, которое ему не к лицу. Но с тем фактом, что «племяннице» и вправду давно надо было быть замужем, он спорить и не думал:

«Пора, пора конечно… Вон какая яркая бабёнка. И фон Готт и даже сопляк Леманн на неё пялятся. А мужа нет. Подозрительно сие. И раз уж нашла какого-то, кто будет про неё молчать… Чёрт с ними, пусть хоть мочится на него, хоть ещё что делает… Лишь бы всё то в люди не выходило».

— Ладно, схожу к твоим мукомолам, — наконец произносит генерал. — Но то вовсе не значит, что я дам добро на вашу свадьбу. А уж если и дам, так на приданное пусть не надеются. Им того, что ты Фолькоф, и то счастье.

Агнес бросает вилку и хватает его руку, целует её. Улыбается, блажная. Кажется, дева счастлива:

«Или у неё не только нужда в свадьбе, но ещё приязнь великая. Надо будет при случае набраться храбрости и спросить: как у них там всё делается. Мочиться на мужа она будет до главного дела? Или сразу после? От большой женской радости».

И после его согласия встретиться с женихом, Агнес заторопилась, доела быстро свою печёнку, и сказала:

— Дядюшка, через два часа приезжайте ко дворцу архиепископа, пойдём к нему, а сейчас мне нужно заехать к Штайнам, сказать, что вы будете. — Она смотрит на него и добавляет: — Скажу, что завтра будем к обеду.

— Нет, — сразу не соглашается генерал. — Рассиживаться там не буду. Только короткий визит знакомства ради.

— Как пожелаете, дядюшка, — соглашается «племянница».

Агнес ушла, если не сказать, убежала. Два часа у него было. И были ещё дела.

— Что? Опять едем куда-то? — вздыхал объевшийся фон Готт.

— А вы бы подремать хотели? — интересуется Волков.

— А что же не подремать, если естество после обеда просит.

— В седле спите, по своему обыкновению.

— В городе сие невозможно, — вздыхает оруженосец. — Можно голову о вывеску разбить.

— О, вам о том чего грустить? Вы ею всё одно не пользуетесь, — говорит генерал, садясь в карету, когда Кляйбер откидывает для него ступеньку.

— Пользуюсь, между прочим. Я вообще слыву человеком умным, — Фон Готт подтягивает у своего коня подпругу, ослабленную на время обеда для отдохновения животного.

Волков уже из окна кареты глядит на него долгим взглядом, полным скепсиса:

— И в каких же краях слывёте?

— И не в краях, а кругах молодых людей Вильбурга.

— Ах, вот где… — теперь генералу всё стало понятно. — Ну, тогда берегите свою голову. А пока подумайте своей умной головой, как нам проехать к западной стене.

⠀⠀

⠀⠀

Волков хорошо понимал, что трудолюбивый человек, ежели ему дать времени, может сделать многое. Главное, чтобы ему никто не мешал. Но тут и генерал был удивлён тем, что сделал мастер Яков Рудермаер с тем клочком земли у западной стены, который барон купил много лет назад. И всё началось с самого прохода. Раньше то был ход меж заборами, в котором два человека могли разойтись лишь коснувшись плечами. Теперь туда пролегал путь, по которому запросто прошёл бы воз в пару коней. А хлипкие кривые заборчики, по сторонам того пути, вдруг стали крепкими и высокими. Ехать на карете к стене он, конечно, не решился, а когда вылез и пошёл пешком, то ещё издали увидал возвышающиеся строения над заборами, прилепившиеся к городской стене. Они были ладные, крепкие, скорее всего не жилые, а хозяйственные. Коридор меж заборов заканчивался вратами и дверью. Кляйбер, шедший впереди, попробовал дверь, и она поддалась. Он и вошёл первый.

Места там было мало, вот и строил Яков нужные помещения по стене в два этажа. И чуть ли не четверть всего места занимал крытый склад под уголь, ещё тут же были кузницы. В одной, у раскалённого горна, работали люди, ещё один, голый по пояс и чёрный от угольной пыли, стоял у склада с углём и с интересом рассматривал Волкова и его спутников. И тогда из одного строения, притулившегося к стене, вышел человек и пошёл к генералу.

— Хорошего дня вам, господин, — он поклонился.

— И тебе быть здравым, — отвечал барон продолжая оглядываться. — И кто же ты есть, добрый человек.

— Я Андреас, подмастерье господина Рудермаера.

— Ах вот как…

— Вы, видно, пришли разузнать про свою аркебузу? Вот только она ещё не готова.

— Не готова? — переспрашивает Волков и наконец, оглядев всё вокруг, идёт к одному верстаку под навесим, где лежат несколько сложенных в кучку труб. Андреас идёт за ним. Генерал сразу опознаёт в них мушкетные стволы. И подойдя интересуется. — А где же сам мастер?

— Он крестит свою дочь, должен уже быть.

— Дочь крестит… Это прекрасно, прекрасно… А что же с аркебузой?

— Барон берёт одну из трубок и подносит её к глазу, проверяет, ровна ли она. И кладёт её обратно на верстак.

— Нарезаем ствол, начали господин, думаю, что до воскресения закончим, а потом закалим его и сразу начнём ладить замок под пружину. Замок и ключ для взвода, уже готовы, а как закончим с ними, так отдаём аркебузу серебрянику, он уже по прикладу и цевью серебро положил, а останется лишь нанести чернение на замок и ствол. Думаю, что через три недели ваша аркебуза будет готова, — объясняет ему человек.

— А напомни-ка мне, любезный друг, — ласково говорит генерал, — сколько я вам за ту аркебузу буду должен?

— Сколько должны за аркебузу?

— Да, сколько? А то я запамятовал, — продолжает Волков.

— Так я про то ничего не знаю, — отвечает человек и генерал видит, что он врёт. Не хочет об этом говорить. — Серебро… Это всё дело мастера, а я моё дело — железо.

Волков всё понял и хотел уже передать Рудермаеру, чтобы тот его нашёл, но Андреас, как раз и говорит ему:

— А вон же и сам мастер!

Барон никогда не был спесив с теми, кто ему был предан или приносил пользу, вот и сейчас он без всяких церемоний обнял Якова Рудермаера, а потом, отстранившись, похлопал того по животу и стал вспоминать:

— Не припоминаю, чтобы у тебя было брюхо, Яков. Раньше ты был просто крепок. А теперь вон что… Кажется ты стал хорошо жить.

— Это всё моя жена, — смеётся кузнец. — Невозможно, как вкусно готовит. Господин, все говорят, что вы были в южных странах. И дрались там с колдунами.

— Неужто и сюда слухи добрались? — Волков не хотел о том говорить и перевёл разговор: — Ты, как сказал мне твой хитрый подмастерье, крестил сегодня дочь?

— Да, четвёртая моя, — не без гордости сообщает Яков.

— И что, все девы?

— Нет, второй вышел сын, девиц же у меня три, — сообщает кузнец.

— Тебе придётся много работать, девам надобно приданное.

— Да, господин, уж иной раз боюсь к жене прикасаться, боюсь, что опять девка выйдет, — смеётся Рудермаер.

Генерал молча достаёт золотой:

— Твоей новокрещёной на приданое.

— Спасибо, господин, — кузнец кланяется. — Уж отложу ей, не потрачу.

— Ну, а как у тебя дела? Настроил тут всего, дорогу к себе расширил, вижу, вон, ты уже нарезные стволы научился делать… — Волков указывает на тех людей, что колдуют с зажатым в тиски стволом.

— Да, строю по надобности, заодно люди мои тут живут, у кого жилья нет, а насчёт мастерства — да, поднабрался, — с гордостью отвечает мастер, — поднаучился, уже седьмую аркебузу делаю, пружину, конечно, покупаю, серебро и узоры — тоже не моё, а вот приклад, цевьё и замок, ствол режу… Всё сам. Всё сам!

— Это прекрасно, сколько же ты берёшь за такою аркебузу?

— Да не так и много, господин, вот эта будет самая богатая, вся в чернёном серебре, вся в птицах и зверях, так она будет стоить сто восемьдесят талеров.

— О! — генерал и не скрывал, что удивлён. Вообще-то он бы и сам от такой не отказался, если бы мастер ему подарил. — Вовсе не плохо.

— Так больше половины я отдам серебрянику, да ещё семь талеров за пружину, господин. А ещё людям жалование, — пояснял ему мастер, — а то, что останется… Банкиру своему отнесу.

— Банкиру?

— Да… Меняла Бухвальд, что сидит на Колодезной площади, я у него денег занял. Шесть тысяч. Он просил процент лучше, чем иные негодяи.

— А на что же? — Волков опять удивлён. Хотя и не так уже сильно.

— Я же купил место в гильдии. Почитай уже год как.

— В гильдии оружейников?

— Да, господин, иначе эти подлецы не позволяли мне торговать оружием в городе, лавку иметь не дозволяли, а гильдия кузнецов не позволяла лемеха для мужиков ковать, даже лошадей ковать не давали, да ещё не давали мне ничего нужного, я у ни у тех, ни у других не мог ни пружины купить, ни инструмента надобного, куда не пойду, что не спрошу — только для членов гильдии. И хоть ты золото им предложи, ни в какую не соглашались… Ещё и морды кривили. Теперь-то хоть разговаривать стали, — объяснял ситуацию мастер.

— А что же ты заложил банкиру?

Генерал обводит рукой строения: не это ли?

— Да что вы, нет, нет, — качает головой Рудермаер. — Как же я ваше имущество заложу? Нет. Дом пришлось заложить. Я же домишко за женою взял.

— Вот как? Дом в Ланне? Хорошее приданное.

— Да, хорошее, но она у меня сызмальства хромая, так что приданное её убогость уравновешивает. И вот теперь каждый год меняле пятьсот талеров возьми, да и отдай, иначе домик заберёт, — вздыхает кузнец.

— Теперь тебе нельзя ни болеть, не умирать, — замечает генерал.

— Господи, убереги, — крестится Мастер. — Ну да ничего, теперь-то дела получше пошли. Аркебузу эту нарезную доделываю, а уже есть новый заказ на такую же, да ещё дюжину аркебуз фитильных для солдат комендант запросил. Аванс дал. А ещё замков для мушкетов нужно восемь. Так что работы на два месяца. — Он улыбается. — Ежели так пойдёт, я с долгами быстрее рассчитаюсь, может соберусь и это всё, — он обводит рукой свои домики и кузницы, — я у вас ещё и откуплю.

— Ну, уж на это не рассчитывай, — сразу говорит ему генерал. И даже пальцем грозит: — Теперь я точно тебе это не продам. Зато цену за аренду поднимать не буду, хотя везде всё растёт. Всё будет как раньше. Но продавать — нет… Мало того, я тебе свой заказ сделаю, сделаешь быстро — так считай, что на два года аренду выплатил.

— А что же надобно сделать? — Интересуется Рудермаер.

— А надобно мне… — Волков задумывается на секунду. — Надобно мне два десятка новых, хороших мушкетов, а ещё пару хакенбушей (затинных пищалей) под дюймовую пулю.

— О, вы желаете сесть в осаду? — Рудермаер смотрит на своего старого знакомца. Теперь удивлён он.

— Я построил замок, и там должно всё быть, что положено.

— Замок!? Это прекрасно. Ну, поздравляю вас, господин. Я сделаю, что вам надобно.

— Только делай всё хорошо — из хорошего железа, хакенбуши должны быть крепкими, чтобы их не рвало от двух за раз пуль.

— Я никогда плохо не делаю, господин, — напомнил барону кузнец. — И железа плохого никогда не беру. Так что не волнуйтесь, хакенбуши будут крепки, и пару пуль, и лишнюю порцию пороха будут держать как положено.

На том они и пожали друг другу руки, но мастер не отпустил генерала, и прежде, чем тот ушёл, он просил его:

— Господин.

— Да, Яков.

— У меня сегодня крестины… Ну, дочь-то… Каки-то люди будут… Я пива хорошего заказал… Свинины купил, жена пожарит… Может, и вы заглянете, а то жене и всем соседям я про вас рассказывал… Так они посмеиваются… Не верят.

Мастер говорит мягко, не настаивает. Он не очень-то верит, что генерал к нему придёт.

Но Волков ему не отказывает (зачем же отказывать человеку, что многие годы делает тебе очень нужные вещи?):

— Я скоро буду у архиепископа… Не знаю, когда он меня отпустит. Если до ночи уйду от него — загляну. Говори адрес.

— Заглянете? — не верит кузнец. — Уж буду молиться.

— Ты сильно-то не молись, я уехать завтра хочу, долго у тебя сидеть не буду. Погляжу новорожденную и всё.

— Да хоть просто загляните, хоть на минутку, буду и тому счастлив.

⠀⠀