Божьим промыслом. Серебро и олово

⠀⠀ Глава 37 ⠀⠀

— Завтра к ним идём, — отвечает Агнес. — Молю бога, чтобы жених ему пришёлся.

— И я буду молиться, — он поворачивается к генералу. — Довольно ей в девках блаженствовать. Выдай её уже замуж, пусть при муже будет, а то кривотолки без того по городу идут, — говорит архиепископ, и не давая Волкову ответить, снова вдруг начинает о другом: — А за сестрицу свою не переживай… В том нужды нет, будет с нею всё хорошо… Тут ни моих, ни твоих хлопот не нужно… Дом я ей дал, пенсион какой-то назначил… Кое-что ей с её поместья приходить будет… А облагодетельствовать её… — Он машет рукой, — целая очередь желающих, ещё и драться будут, за право золото ей приносить…

В этом барон и не сомневался. Да, Брунхильда была ему вовсе не чужой, но больше волновался он за графа. В общем всё складывалось неплохо, можно было сказать, что визит удался, но остался один ещё важный вопрос, может наиважнейший, и тогда барон решается начать и говорит курфюрсту:

— Я рассказывал вам, Ваше Высокопреосвященство, что когда я шёл из ущелья упырей ко Шваццу, то меня остановили бюргеры из Туллингена. Все при железе и о конях многие.

— Ну, да… Ну, да… Ты сказал, что они отобрали у тебя законную добычу.

— Ещё и принцессу хотели увезти, над людьми моими издевались, что лечения искали в их городе.

— Помню, помню и что же?

— И вот я, когда к вам ехал, вдруг в Эвельрате заметил то, что и не замечал раньше, — продолжает генерал. И так как курфюрст его слушает внимательно, он продолжает: — то было торговое подворье поганых Туллингенцев.

— Ах вот что ты увидал? Узнаю тебя, узнаю… — тут архиепископ заулыбался. — И что же, богато то подворье?

— Небедно, — отвечает Волков и кажется ему, что курфюрст будет не против его затеи. — А мне как раз надобно с долгами рассчитаться, и замок достроить.

И он не ошибается:

— Замок достроить? — кажется это его желание понятно святому отцу. — Замок обязательно достраивай. Обязательно. Тебе без него никак. Так что… Грабь, — Его Высокопреосвященство машет рукой, — забирай всё, что уворовано у тебя, с лихвой бери. Ты в своём праве.

И тогда барон привстаёт со стула, берёт руку архиепископа и целует его красивый перстень. А старик гладит его по голове и говорит:

— А как возьмёшь у купчишек, так пришли и мне, старику на лекарства, десятину… Как положено… — И тут же исправляется: — Две десятины, две… Да, так мне будет не обидно.

— Непременно пришлю. — Обещает генерал.

И на том аудиенция была закончена. Он уже пошёл к дверям и Агнес, после пары слов со стариком, догоняла его, когда вдруг архиепископ окликнул барона:

— Мо́лодец! Постой-ка! — манил его рукой обратно. И генералу пришлось вернуться. Причём он думал, что поп сейчас ещё раз повысит долю в его будущем предприятии, но тот вдруг спросил у него: — А ты знаешь, как назывался твой Эшбахт в прошлые времена?

— Нет, монсеньор, — после короткого раздумья отвечал барон. — Что-то было, да не могу вспомнить.

— А раньше он звался западный Шмитценген. Понимаешь? — Рассказывает ему святой отец. — Западный. А восточный Шмитценген, он на другой от тебя стороне реки, и зовётся он, как тебе, наверное, известно, Лейдениц. Лейдениц и Эшбахт — это одна земля была когда-то, но Малены отгрызли тот кусок за рекой у Фринланда, а Филленбурги и не стали за него спорить. А что за него спорить? Когда-то, до тебя, твой Эшбахт был землёй бросовой, пустыней. Понятно тебе это?

— Понятно. — Говорит генерал.

А архиепископ и заканчивает:

— Достраивай свой замок, приводи в разум своих противников и Маленов, и купчишек, всех, всех… Не стесняйся, не милуй их… И никого не бойся.

— Я всё понял, Ваше Высокопреосвященство. — Волков ещё раз поклонился курфюрсту.

— И пиши хоть иногда про свои дела… Хоть своей племяннице, нам всем интересно про тебя знать.

— Обещаю, Ваше Высокопреосвященство.

Когда они наконец покинули залу, уже на лестнице генерал остановился и тихо спросил у своей «племянницы»:

— Как же ты смогла так ловко прижиться при дворе его? Неужели и он берёт у тебя твои зелья?

— Зелья? — Агнес спокойна и холодна. — Больше всё лекарства. А зелья он просит редко.

— Лекарства?

— Он ещё крепок, но сам едва ходит. А боли в ногах донимают его по ночам, спать не может, один раз при мне говорил, что надо попросить палача, чтобы отнял у него ноги, чтобы не докучали день и ночь. Вот я ему и делаю лекарства от боли и для почек. — Волков не знает, верить ей или нет, он просто смотрит на красивую молодую женщину, а та и продолжает: — Настой мака для снятия боли, он хорошо ему помогает, а для почек отвар можжевельника и чистотела. Мне про те лекарства Ипполит рассказал.

Волков не очень-то ей верит, но как тут проверить, да и не его это дело, пусть поп сам думает, чем она его лечит. И он говорит ей:

— Осторожнее будь.

— Буду. Для того и свадьбу затеваю. Его Высокопреосвященство на том первый настаивал. Пока архиепископ в силах, ни мне, ни вам бояться нечего, — уверено отвечает дева. — Он умный, к вам он большой интерес имеет, а я его лечу.

И они спускаются дальше.

«Большой интерес! Конечно, мне он и пограбить дозволит на своей земле, в надежде, что я дострою замок и рано или поздно устрою свару с герцогом. И тогда старый поп, конечно, примется помогать мне. Всеми силами. Но не начиная прямой войны с Ребенрее. Поэтому он и сказал мне про западный Шмитценген. Вон как мягко стелет: и „сестрицу“ обласкал, и „племянника“ пристраивает. Посему предлагает и с маленами не милосердствовать. Всё клонит к своему… К войне против герцога. Это у высокородных игра такая, вековая. Тут дело даже не в серебре, просто в упрямом соперничестве. Помнит старик, что у него, или у его предков, увели кусок земли, да не земли, а глины с кустами, но всё равно — увели же! Так надо вернуть. Малены против Филленбурга. И хоть ещё сто лет пройдёт, всё равно помнить будут: кто у кого, когда-то, что-то украл».

Уговорившись встретиться завтра после завтрака, он с Агнес попрощался. И хоть уже стемнело, поехал к своему кузнецу на крестины — обещал же. И немало удивил собравшихся своим появлением, хотя долго у него там не пробыл. Покачал новорожденную на руках, выпил за здоровье её родителей пару глотков уже выдыхающегося пива. На прощание напомнил кузнецу про свой оружейный заказ. И уехал, оставив мастера Рудермаера и его хромую жену в святом благоговении, впрочем, как и других гостей. И… Из-за этого он не успел встретиться с Брунхильдой.

— Госпожа графиня вас дожидалась, и уехала совсем недавно. — Сообщил ему приказчик, что был главным в трактире в эту ночь.

— Дьявол! — А ведь он очень хотел с нею встретиться. Но поехать к женщине в том виде, в котором он был, генерал не мог. Весь жаркий день и душный вечер он не менял ни платья, ни нижнего. Ему нужно было мыться, да и поужинать не помешало бы. И он просит у приказчика воду и ужин к себе в покои. Тот всё исполняет тотчас. А генерал, поужинав и помывшись, вдруг понял, что не так уж он и хочет забираться сегодня в постель к самой прекрасной женщине, которую только видел за всю свою жизнь. Ему просто лень одеваться и в ночи катить к графине. И тут барон сам себе подивился. Разве в иные годы он так себя вёл?

«Чертова старость!»

Но сил куда-то собираться у него не нашлось, и он послал Гюнтера к кучерам, сказать, чтобы те выпрягали из кареты лошадей. А сам взял лампу, книгу и устроился на кровати. Но и десяти минут не читал. Так умаялся за день, что и капли сонные опять не понадобились.

⠀⠀

⠀⠀

С самого утра, он едва закончил с жареными яйцами и колбасой, и едва принялся за кофе, как к нему явился человек, которого никак не ожидалось увидеть.

Бернард Копплинг приехал к нему с целым ворохом бумаг:

— Вчера вы были у моей матушки, и оставили изрядную сумму денег. Но всё дело в том, что отец может и не приехать в ближайшее время. И посему я могу взяться, за него, тем более что все чертежи и планы по вашему замку отцу делал я. Отец будет вовсе не против, а даже и рад, что я снял с него часть его работы.

«А буду ли рад я? Ещё не известно, каков ты мастер!»

Впрочем… Дом у этого Копплинга был весьма неплох, и в хорошую его карету, что остановилась как раз под окном у генерала, были впряжены очень неплохие кони. Да и сам архитектор к себе располагал: солидный уже, не юный.

— Я с вашим батюшкой много ругался, — произносит Волков.

— За всю мою практику, — отвечает архитектор, — у меня не было случая, чтобы хоть раз за всё строительство не довелось мне не поругаться с заказчиком. — Тут он развёл руками. — Таково наше ремесло.

— Вы пьёте кофе? — спросил у него тогда генерал.

И Копплинг вдруг удивил его:

— Если хорошо оно жарено. Вот у вас, я сразу почувствовал, едва вошёл, что пожарено хорошо.

— Сливки и сахар? — так приятно было Волкову находить людей, которые не морщились и не плевались от напитка. Он указывает архитектору на стул за столом: прошу вас.

— Разумеется, — тот кланяется и садится. И тут же добавляет: — Но давайте решим один вопрос сразу, господин барон.

— И что это за вопрос?

— Я просмотрел бухгалтерскую книгу отца, и там сказано, что он вам объявил, и что вы с тем согласились, что для завершения дела выплатите ему тысячу двести гульденов, а вы матушке передали лишь тысячу, я сегодня те деньги пересчитал. Вот и вопрос. Вы обязуетесь доплатить двести злотых?

Тут генералу захотелось вспылить… Но, честно говоря, стал он припоминать, что именно о тысяче и двух сотнях говорил ему старый архитектор в последнюю их ругань. И к тому же барону очень не терпелось закончить замок. Очень. А ещё он рассчитывал в скором времени пополнить свои сундуки. И посему нехотя согласился:

— Будь по-вашему. — И он кричит: — Гюнтер! Чашку господину Копплингу.

⠀⠀