Божьим промыслом. Серебро и олово

⠀⠀ Глава 28 ⠀⠀

А тут и баронесса, наконец, проснулась. Славилась она сном крепким. Видно её разбудил кто-то. Кто-нибудь из прислуги, чтобы потом она их за космы не оттаскала. Она вышла заспанная, увидала Ипполита с женой и спросила:

— А… Вернулись?

Лекарь и супруга его, вставали и кланялись хозяйке Эшбахта:

— Добрый день, госпожа Элеонора Августа.

— Ну, говорите, как съездили, как вам Винцлау? Какие там цены? — Она сразу присела к столу.

А Ипполит, взглянув на генерала весьма многозначительно, потом говорит ей:

— Госпожа, мы с дороги, умаялись, завтра придём и всё расскажем в подробностях: и про землю, и про Швацц, и про двор маркграфини.

— И вправду, — поддержала его супруга.

— Завтра, так завтра, — согласилась баронесса.

Гости стали собираться, а Волков пошёл на двор проводить их, и вспоминая многозначительный взгляд лекаря, предполагал, что принцесса передала ему какое-то письмишко, о котором лучше не знать баронессе. И оказался он прав. Ипполит, прежде чем сесть в карту, передал ему не письмо… А увесистый пакет на несколько страниц, со словами:

— Просили лично в руки.

Чтобы не тешить беса любопытства, что проживал в душе его супруги, генерал прячет письмо под рубаху.

— Уж пойдёмте спать, господин мой, — зевая говорила ему супруга.

— Сон ещё не идёт, почитаю немного, — отвечает ей барон. — Ложитесь, я скоро приду.

Едва она скрылась наверху, так он достал письмо Её Высочества и, что уж тут скрывать, немного, самую малость, заволновался. Увидел округлый почерк маркграфини и тут же стал вспоминать её саму… Крепкое без изъянов, и по-настоящему желанное тело ещё не старой и пылкой женщины.

«Друг мой сердечный, увидав вас в первый раз, в том страшном замке, ещё тогда я поняла, что вас мне послал сам Господь. И что вся тяготы, все испытания, что я претерпела тогда, были уготованы мне Провидением. Не иначе! Не иначе! И вот тому новое подтверждение. Ваш юный и удивительный врач, господин Брандт, единым делом, мановением руки излечил мою горячо любимую дочь Ирму Амалию, которую не могли годами вылечить иные врачи, кичащиеся своими знаниями и дипломами. Дева, что несколько лет ела с малым желанием и большим трудом, после того как появился ваш лекарь, вдруг просит на утро сладкой каши из риса. И поедает всё, что ей положили, а потом просит ещё. И за день из той еды ничего не отвергла, и в обед снова просила каши. И тут же от господина Брандта я узнала, что солдаты вас прозывают Дланью Господней. И всё, за что бы вы не взялись, Господь благословляет. Теперь у меня, как и у ваших храбрых людей, в том нет никого сомнения. И дочери мои, те тоже считают вас паладином Господним. И всё спрашивают, не приедете ли вы ещё к ним. Мы все молим о том Господа, и благодарим Его за то, что он послал вас. Дочери каждый вечер вспоминают ваши рассказы про ведьм и упырей. И говорят, что им вы надобны. И особенно надобны мне, так как я задыхаюсь в доме своём. Как птица задыхается в тенетах. Мы утешаем себя надеждой, что вы приедете с посольством уже к рождеству, вместе с моим женихом. Вы, дорогой мой друг, и знать не можете, как тяжело нам в нашем же доме, где нас окружают одни холодные недруги. Никого тут нет, кому бы я могла довериться, кроме моей Магдалены. Вот и ещё одно подтверждении того, что вы посланы Господом. Магдалена, которую подыскали мне вы, стала единственным человеком во всём огромном доме моём, на которого я могу положиться. Ещё есть наш друг Гуаско, но его отодвигают от меня, грозятся убрать из дворца за ненадобностью. Канцлер мой о том уже дважды говорил. Сказывал, что двор не может себе позволить такие траты. Я же, даже не могу написать вам письмо, ибо знаю, что оно будет прочитано, или и вовсе украдено и до вас не дойдёт. Только с вашим господином Брандтом и смогла вам передать послание. И я подумала, дорогой мой барон, что всякий человек, которого вы мне присылали, становился мне истинным другом как моя Магдалена, а то и спасителем, как доктор Брандт. И ещё подумала, если вдруг среди ваших знакомых будут какие-нибудь люди честные, и ищущие места и щедрого господина, так присылайте их ко мне. Хоть рыцарей, хоть расторопных слуг, хоть дев или дам, что готовы стать мне помощницами и товарками, ибо мои прежние все побиты колдунами. Ваша рекомендация будет мне правилом, ибо уже ясно, что на кого указываете вы, на того указывает Господь. — И тут вдруг у него появилась мысль. А ведь госпожа Ланге… Уж вот кто точно подойдёт принцессе. Та и умна для жены необыкновенно, и в хозяйстве первая в округе. И барон, запомнив эту мысль, продолжил чтение: — Надеюсь вы найдёте кого-нибудь, до Рождества, а если нет, то мы с дочерьми будем ждать вас. Надеюсь, дела ваши сладятся, и вы найдёте время приехать к нам. А ежели и это не удастся, то буду ждать вас с посольством.

Ах… Барон! Ночи не проходит, чтобы я на вспомнила ваши крепкие руки. Вспоминаю ещё то, как едва мы выбрались из замка кровопийц, а я всё думала, попросит ли рыцарь у спасённой принцессы, причитающуюся ему награду. И сначала думала, как вам в том отказать, а потом глядя на вас, вспоминала вашу храбрость, ваше чувство такта, и как вы помогали мне в трудном том быту, уже и ждала, чтобы вы требовали своего. А уже вскоре думала, какими словами вам ту награду предложить, если сами вы не осмелитесь. Но всё сложилось тогда так же, как пишут про то в романах. А потом я вспоминаю нашу поездку по Цирлю, мягкие подушки в карете, ночную жару, свою наготу пред вами… А ещё вспоминаю наши ночи у меня во дворце. И в душе всё начинает пылать. Иной раз аж уснуть не могу. И думаю, что те дни после моего освобождения, были самые сладкие в моей жизни. Когда ужас схлынул, избавителем моим стал именно такой рыцарь, о котором я читала в юные годы и после. Так и живу теми воспоминаниями. Иной раз пропадаю в них так, что и не слышу, как меня дочери зовут.

Я о том побоялась писать вашему сеньору, чтобы он не подумал чего, но вы уж постарайтесь попасть в посольство… Буду ждать вас. — И подписано сие послание было кратко и просто: — Ваша Оливия.

Ни титулов, не многих имен. Просто «Ваша Оливия». И читая последние строки, он вдруг стал вспоминать дни и ночи, проведённые с маркграфиней. Да, она без всяких сомнений имела в себе женскую притягательность. Но это её письмо… Лучше ему было лежать под замком. Не дай Бог баронесса до него доберётся. И он пошёл в спальню, всё ещё думая о тех жарких ночах в Винцлау, о горячем теле принцессы. Письмо он положил в ларец, в котором хранил золото и другие важные письма. А потом… Понял, что не уснёт, так как строки письма не на шутку его разволновали. А тут, в ночной духоте Элеанора Августа откинула простыню вовсе. И тогда Волков подсел к жене и задрав подол лёгкой рубашки провел рукой по её бедру, а та сразу глаза раскрыла и всполошилась:

— Чего вы?

— А то вы не знаете, чего, — усмехается супруг. Поворачивая её к себе поудобнее.

— Что же вас так разожгло? Ночью-то? Дня вам не было. — Но не злится, хоть он её и разбудил. Баронессе приятно столь неожиданное внимание мужа.

— Так ночь, время страстей, — отвечает ей супруг. — А вы спите, ежели хотите, я сам управляюсь.

И надо признаться, что жена в этот раз, вызывала у него чувств больше, чем шестнадцатилетняя придворная девица. Может, причиной тому было пылкое письмо принцессы, разбудившее в нём такие приятные воспоминания.

⠀⠀

⠀⠀

Утром жена была необычайно ласкова и весела. А когда он, позавтракав, и не спеша выпив кофе, стал собираться в дорогу и велел запрягать карету, Элеонора Августа пожелала его сопровождать.

— Зачем же вам сие? — удивился барон. И понимает, что жена едет с ним по своим скрытым мотивам. — Я еду к Амбарам, смотреть сколько нужно строить складов.

— И я погляжу, — настаивает супруга. — Что мне в четырёх стенах-то киснуть весь день?

— Дурь какая! — говорит ей барон. — Сходите в церковь. Да готовьтесь, завтра вам на званном обеде у Фезенклеверов быть. Уж найдите способ затмить там всех иных дам.

— Успею я собраться… — И так как муж уходит, и ничего ей не говорит, кричит ему, уже сердясь: — Знаю я какие склады вы смотреть собрались. Уж не глупая!

«И опять при слугах на мужа кричит, как же отучить её от этого?»

⠀⠀

⠀⠀

Ёган разъезжал по его владениям, а Кахельбаум господина ждал у причалов. Они прошлись по берегу, посмотрели на лодки и баржи.

— Сейчас всё лишь начинается, господин барон, — говорил ему управляющий. — Лодок мало. Будет больше, но таких очередей из барж, как в прошлом году, — Кахельбаум изображает пессимизм, — не будет. Так что, предлагаю всё зерно скупить самим, и уложить его на хранение до февраля. Только так мы хоть немного выровняем доход от этого урожая.

Это было генералу уже ясно и самому, не зря он вчера весь день объезжал свой удел. Видел, видел, что пшеница хорошая сохранилась лишь на солдатских полях, в низинах, куда с весны собиралась с окрестных холмов хоть какая-то вода.

— Ладно, — соглашается барон, — начинайте строить новые амбары. Где вы думаете их ставить? — Он оглядывается, но не видит рядом с пристанями свободной земли, всё уже застроено.

— Там, там есть хороший пригорок, — управляющий указывает вверх по реке, — как раз ветер будет выдувать лишнюю влагу из зерна, не попреет до весны.

— Да, стройте.

— Господин, ну а деньги? Деньги на скупку зерна? На новые амбары у меня есть, но недели через две мужики уже начнут убирать рожь, нужно будет начинать скупать. Думаю, что рожь тоже нужно скупать, — напоминает ему Кахельбаум.

Генерал кивает: да, да… Ладно. Найду я деньги. Хотя понятия не имеет, где их искать. Может взять из того золота, что отложено на достройку замка? Нет, нет… Об этом даже думать боится. Замок для него стал навязчивой идеей, целью жизни, от которой он не хочет отступаться. Значит, опять придётся занимать у маленских прохиндеев под бешеные проценты. От этой неприятной мысли, Волков тяжело вздыхает.

Конечно же баронесса имела основания по утру во время отъезда супруга испытывать некоторые волнения. Элеонора Августа догадывалась, что именно сегодня супруг может заехать в один красивый дом на берегу Марты. Она как в воду глядела, после, весьма поверхностного осмотра причалов и складов, и разговора с управляющим, генерал поехал навестить свою дочь, и всё ещё очень привлекательную женщину.

Серый шёлк. Её платье было такого же оттенка, что и дублет барона, и украшено оно было не так уж часто встречающимся в этих краях чёрным кружевом. Высокая причёска, идеальная чистота, прекрасные зелёные глаза. Да, госпожа Ланге, несомненно, несла в себе частицы благородной крови. Поставь рядом с нею тех напудренных и нарумяненных девиц из самых первых фамилий, так гляделись бы они дочерями кухарок, что как-то раздобыли себе шелков и бархатов.

Очаровательная Анна Тереза, разодетая как принцесса и больше похожая на прекрасную куклу, вышла к отцу, и совсем по-взрослому сделала реверанс.

— Здравы будьте, батюшка.

— Идите же ко мне, — барон, едва выпрыгнул из кареты, протянул к ней руки. А девочка попыталась поцеловать ему руку, но он схватил её и поднял, прижал к груди.

Мать прекрасного ребёнка только улыбалась, глядя на них, улыбкою сдержанного благородства. А когда Волков подошёл к ней она склонилась в книксене, и уж ей удалось поцеловать ему руку:

— Счастлива видеть вас, господин мой.

— Вы всегда так нарядны, моя дорогая? — Волков усаживается на стул и сажает дочь на колено и нюхает её волосы.

— Всегда, — за дочь отвечает прекрасная Бригитт. — Всегда, когда знаем, что вы можете зайти к нам в гости.

— Кучер сказал, что видел вашу карету у пристани, — бесхитростно отвечала девочка. — Матушка сказала, что вы непременно заедете, вот мы и стали одеваться в бальное. Побыстрее… — И после она засмеялась.

— Как вам не стыдно, Анна Тереза, выдавать свою матушку. — Её мать смеялась тоже.

И Волков посмеивался вместе с ними, крепко прижимая к себе дочь.

А Бригитт и говорит, вставая:

— Обед уже, велю накрывать.

⠀⠀