Божьим промыслом. Серебро и олово

⠀⠀ Глава 33 ⠀⠀

За столом были и учитель графа, и фон Готт, и Кляйбер, и Леманн, это кроме графини, юного графа и Волкова. И барон отметил ещё один прибор подле левой руки графини, но кто-то так и не явился на обед. Брунхильда же была по-настоящему рада, и сияла. Она, забывая есть, с удовольствием слушала умные разговоры «дяди» и «племянника» в которые иногда вставлял реплики учитель. И весь вид её выражал счастье. Она улыбалась, когда видела, что Георг Иероним каждую минуту удивлял своего «дядю» познаниями в мертвом языке или какими-нибудь разумными рассуждениями, которых от иного, столь же юного человека, нипочем было не услышать. Конечно, Брунхильда гордилась своим умным мальчиком. А как же ей не гордиться, ведь это именно она произвела на свет это чудо. И женщина, слушая своего сына, то и дело касалась руки своего «брата». Нежно, совсем по-сестрински, каждым прикосновением как бы вопрошая: ну, что братец, разве ваш племянник не чудесен? И Волков даже сжал её руку один раз в ответ на её прикосновения. И поглядел на красавицу. Потом, когда люди его ушли, учитель увел графа, а ему и графине сварили кофе, они наконец смогли поговорить о важном. И барон спросил:

— Как вы тут устроились?

— С божьей помощью… — отвечала графиня. — И с помощью Агнес.

«С помощью Господа и с помощью Агнес… По меньшей мере, странное сочетание».

— А что же она тебя быть к себе не просила?

— И речи о том не вела, я у неё так ни разу и не была в гостях. Но она мне помогла, — тут Брунхильда смеётся. — Ну, а как же? Мы всё-таки родня.

Генерал смотрит на неё и вздыхает сыто:

— Она тебе помогла, значит?

— Как никто, — заверила его Брунхильда. — Она меня и архиепископу представила и местным людям. Денег дала для начала… Дом мне первый сняла, пока Его Высокопреосвященство мне этот дом не жаловал.

— Жаловал? — тут генерал решил уточнить. — Так он тебя не допустил сюда пожить, а жаловал?

— Жаловал, жаловал, — Брунхильда улыбалась счастливо, и поводя рукой вокруг говорила: — То всё моё. Отец Константин, это сакелларий дома Его Преосвященства, мне выдал бумагу, и местный нотариус, голова лиги нотариусов Ланна, мне ту бумагу заверил на той неделе: всё — отныне этот дом мой. Там, в бумаге, сказано, что жилище в полном моём распоряжении, я даже продать его могу…

— Как легко тебе иной раз живётся! — Волков и не нашёл, что ещё сказать по этому поводу. Он-то думал, что графине и графу просто дали приют — живите, дескать, бесприютные. Теперь же, ошеломлённый таким известием барон думал: «Это как же сильно поп из Ланна не любит герцога Ребенрее… Так сильно, что назло тому бывшей его фаворитке дома дарит? Или эта распутница старику самому голову вскружила?» Иная какая причина такого подарка барону в мыслях не являлась.

— Да уж легко, — говорит ему Брунхильда с укором. — Особенно легко становится, как вспомню, что негодяи моего сына убить хотели, как били нас железом, как из пистолей едва мне в лицо не палили, аж волосы пламенем жгло. — Она делает паузу. — Так что этот дом, мне Господь даровал не просто так.

Генерал с нею не спорит, он допивает кофе. И тут слуги, собрав последнюю посуду со стола, оставили их в столовой одних, и тогда Брунхильда снова положила свою руку на его ладонь и зашептала:

— Господин мой, ежели вы желаете меня, так можно прямо сейчас найти минуту и место для уединения.

— Ишь ты… — Волков усмехается. А сам, осмотревшись и убедившись, что их никто не видит, трогает её грудь… Грудь женщины тяжела, графиня родила троих детей, но при том сохранила свежесть и упругость своего тела. — … сама мне предлагаешь. Что это с тобой?

— Граф о вас каждый день спрашивал, "когда барон будет, будет ли вообще, не бросит ли нас"? — рассказывает Брунхильда, а сама, поглядывая на двери с опаской, вдруг кто войдёт, его руку к своей груди ещё сильнее прижимает: не стесняйтесь, мой господин. — Я и сама о вас всякий день думала, молилась вместе с графом, чтобы вы быстрее из чужих земель вернулись. Вот и соскучилась по вам. — Она говорит это искренне. И Волков эту искренность видит, а ещё он чувствует в её речах… страх. Графиня всё ещё боится… Скорее всего за сына. Даже тут, в Ланне. Вот и рада приезду «братца», вот и будет его приваживать изо всех своих женских сил. И тогда он говорит, отпуская грудь красавицы:

— Мне тайком, да по углам, тебя брать не хочется, хочу видеть тебя голой. Всю.

А она шепчет ему:

— Так я не против, господин мой, всё что пожелаете, только слуги у меня, половина из местных. — Она снова смотрит на дверь. — Они, кажется, следят за мной.

— Приставлены? — тихо спрашивает генерал. — Архиепископом?

И тут Брунхильда отвечает ему чуть погодя:

— Нет, не им… Другим человеком.

— Ну, конечно же, — Волков говорит это с явным неудовольствием. — Твоё «святое место», долго пустым не бывает, ты уже сыскала себе какого-то дурака.

— А что же мне было делать, братец? — Шепчет ему графиня. — Как слабой женщине в чужом месте, да без мужского плеча?

— А точно тебе было надобно только лишь мужеское плечо? — ехидно интересуется Волков.

— Господин мой, — выговаривает ему Брунхильда всё так же тихо. — Без чего-то мужеского я ещё как-нибудь проживу. А вот как мне прожить без денег, без связей в чужом городе, да ещё с чадом на руках, да ещё когда такие враги страшные на нас охотились, словно волки на оленей. Это у вас, у мужей, есть мечи, перчатки латные, силы огромные, а у нас, у жён, лишь «святые места», вот ими и пользуемся как можем, чтобы выживать. Чтобы детей своих спасать. А как иначе?

Волков смотрит на прекрасную и взволнованную женщину несколько секунд, и взгляд его становится мягче, он даже к руке её прикасается:

— Ладно, ты молодец. Сына уберегла, нашла ему кров… А уж как? Ну, как получилось. Обидчиков ваших я уже, кажется, знаю. Всем воздам в скорости.

Брунхильда складывает руки молитвенно и говорит горячо:

— Молю Господа о справедливости. Уж воздайте им, воздайте этим негодяям, господин мой.

Тут генерал достаёт письмо, и вертит его перед глазами красавицы: знаешь от кого это? И она берёт у него письмецо и едва развернув его небрежно кидает бумагу на стол: даже и читать не буду. И на непонимающий взгляд «брата» отвечает:

— Карл пишет. В какой раз уже.

— И тебе не интересно, что он пишет? — Удивляется генерал.

— Так я и так знаю, что он пишет. Хочет, чтобы вернулась.

— А откуда, ты же его письма в огонь кидала? На глазах его посыльных.

— Может кидала, а может и не кидала, — смеётся графиня.

И опять у генерала во взгляде непонимание: ну допустим, и что же ты думаешь делать?

— Возвращаться я не желаю, — заявляет красавица. — Выбрал он себе эту дуру молодую, так пусть с нею и милуется, а то, что с нею у него не всегда в постели ладно выходит, так это пусть его любовница волнуется.

— О чём это ты? — Волкову не верится в такие глупости.

— Да о том, что сила мужская уже у него не та, о том весь двор говорит, — и она добавляет с гордостью: — а со мной у него всё всегда выходило. Всегда. — Тут она шепчет так тихо, что генерал едва разбирает слова: — Зелье Агнес помогало. — И потом снова говорит громче: — Вот он меня назад и зовёт, прельщает всячески.

— И чем же прельщает? — Сразу интересуется Волков.

— Штауфенхольмом, — сразу отзывается Брунхильда. И снова в её словах слышится гордость.

— Так это… Новым его замком? — Этот день не престаёт его удивлять.

— Дворцом. Ему уже лет шесть кажется, в общем, он прельщает меня этим дворцом со всем поместьем вместе. — Она вспоминает: — Там место красивое. Дворец на озере стоит, ивы по берегу, а вокруг дворца сады. А в нём прекрасный зал для балов, а паркеты там какие… — Женщина улыбается.

Ивы, паркеты, сады… Всё это замечательно и прекрасно, но барона интересует главное:

— А сколько же в год приносит Штауфенхольм?

— Не знаю… — говорит красавица и добавляет небрежно: — Карл как-то говорил… Кажется, тысяч тридцать… Или что-то около того.

«Тридцать тысяч и прекрасный замок?»

— И что же ты? Не думаешь вернуться?

— Чтобы жить в деревне? — она корчит гримаску и высовывает язычок как от чего-то неприятного, и поясняет «брату»: — Он же зовёт меня не ко двору.

— А куда же? В поместье хочет тебя видеть?

— Именно что в поместье. При дворе меня его мегера сожрёт тут же. Она же меня со свету сжить мечтала, вы ведь не знаете, как она ко мне своих товарок подсылала, а те приходили со своим лакеями ко мне, жаровни приносили, чтобы мне лицо щипцами прижечь.

— Это… Герцогиня? — догадывается генерал и ужасался. — Это когда же такое было?

— Ещё в начале, когда Карл мне выделил флигель для жития при дворе, тогда и было… Угрожала мне… До меня Карл дамам юбки задирал, конечно, но никого так не приваживал, как меня… И жильё во дворце не давал, а потом про меня ей ещё и епископ, клоп зловонный, гадина, ещё в уши нашёптывал. Хорошо, что Карл им всем приказал помалкивать… А жене сказал, что отправит её саму от двора жить куда-нибудь в захолустье. — Это графиня вспомнила уже с удовольствием. — А с Карлом лучше не шутить, он просто так словами не разбрасывается. Тогда она и попритихла.

«Странное дело, герцогиня мою сестру травить обещала, лицо щипцами жечь, а меня и мою жену привечает как родственников. Хотя и про меня ей епископ Вильбурга должен был всякого наговорить. Вот и пойми этих высокородных баб?»

А Брунхильда продолжала:

— А когда ещё тот случай с молодым принцем приключился, так она снова взбеленилась, почуяла, змея, что Карл за меня не вступится, поклялась, что в замке мне живой не быть и письма мне с угрозами писала… обзывала всяко… Хотя молодого принца, я особо и не привечала, он таскался за мной, везде, ловил меня в коридорах, чтобы поговорить, пока отец не видит, подарочки дарил, да я не брала, а я тогда опечалена была, что герцог мне молодую предпочёл, так он и воспользовался… А потом ещё и хвалился, дурак… А уж мамаша его как тогда взбеленилась… — И тут на глаза женщины наворачиваются слёзы: — Дочерей мне от двора забрать не дали, а теперь пишут, что эта старая тварь от двора моих девочек убрала, отправила жить в монастырь. — Она смотрит на генерала теперь с негодованием. А потом смахивает лежавшее на столе письма на пол, словно это оно во всем виновато. — Я этого Карлу нипочём не прощу. И уж сидеть в деревне и ждать, пока он ко мне пожалует, чтобы я его кровь старую разгоняла? Нет, уж… Не нужен мне его Штауфенхольм. Мне… Мне теперь и в Ланне не дурно жить. Да и не кидаются на меня тут с ножами ещё. И из пистолетов в меня не палят.

И Волков в этом с нею соглашается: несомненно, пока здесь ей и графу будет спокойнее. И он спрашивает, скорее машинально, чем пытается её переубедить:

— И к герцогу ты не вернёшься?

— В деревню-то? Жить там и ждать пока Карл приедет, да осчастливит меня? — Она усмехается высокомерно: — Уж нет! У меня здесь вся неделя расписана обедами и ужинами, хожу по гостям и все ещё просят быть, даже не знаю к кому пойду, а кому откажу, потому как скучны…

И генерал её прекрасно понимает: ещё не стара, красива необыкновенно, мужи вокруг неё вьются, балы, ужины, комплименты, подарки… Жизнь интересна, а там в поместье что? Пусть даже и в прекрасном… И тут он интересуется:

— А кто же твой избранник?

— Он меня о том просил никому не говорить. — Отвечает Брунхильда и добавляет злорадно. — А то вы ещё Карлу скажите, он беситься будет.

— Будет, — заверяет её генерал.

И тут же красавица продолжает с усмешечкой, видно эта мысль ей пришлась по нраву:

— Хотя, пусть побесится, он всё равно узнает… Виттернауф ему всё разузнает. Хорошо, скажу… Потом.

Она улыбается, явно довольна тем, что курфюрсту сия весть придётся не по нраву.

«Потом? Ну, потом так потом. Видно, с любовником хочет посоветоваться на сей счёт».

Может она и права, что не спешит раскрывать своих сердечных секретов. Поумнела, конечно, графиня фон Мален, жизнь научила, но генералу нужно привезти от неё ответ герцогу, и он говорит:

— Курфюрсту надо будет непременно ответить, — а Брунхильда глядит на него дерзко, и тогда он поясняет: — я скажу, что писать. То для нашего общего дела будет нужно. Но то письмо должно быть написано твоею рукой.

— Как пожелаете, братец, — говорит Брунхильда покорно, хотя глаза её ещё горят огнём негодования.

У него ещё множество вопросов: и про дела Агнес, и про местных нобилей, и про нового её мужчину, но ему пора, надобно ещё ночлег приличный найти, и он поднимается:

— Я, как найду ночлег, как устроюсь, так тебя призову к себе. Ты уж приходи.

— Так только позовите, все приглашения отложу, к вам поеду, — отвечает Брунхильда и тоже встаёт, высокая, статная, локоны пшеничные из-под чепца выпадают. Красавица целует барона в щёку целомудренно, как сестра. Но притом обнимает весьма страстно и шепчет ему: — Уже жду, когда же позовёте.

И она идёт за ним, а он вдруг останавливается и говорит:

— Письмо от герцога брошено валяется. Ты что, так его и оставишь? Слуги прочтут же.

И тут Брунхильда, глядя на генерала хитро посмеивается, и повиснув у того на руке, тихо говорит:

— Когда… Кое-кто узнает, что принц Карл меня соблазняет поместьем со дворцом… Так щедрее будет… И расторопнее.

«Она точно стала умнее, это несомненно».

Перед тем как уехать, барон тепло попрощался с «племянником» и обещал мальчику, что скоро непременно приедет к нему ещё.

⠀⠀