Божьим промыслом. Серебро и олово

⠀⠀ Глава 27 ⠀⠀

Дорфус был хорошо одет, при том он не выглядел как богатый горожанин. Стёганая, казалось бы, солдатская куртка, отличалась от простой одежды тем, что была по груди покрыта неплохим чёрным бархатом, горло, как и кисти рук его, по последней моде скрывали тонкие кружева. Не было на нём офицерского шарфа, но даже и без него, лишь по его шпаге и сапогам для верховой езды, всякому было ясно, что перед ним человек воинский. Майор, офицер штаба, не брезгующий и в строю постоять, если дело важное, и посему уважаемый нижними чинами, слыл человеком памятливым, умным и ответственным. Дорфус никогда, во всяком случае прилюдно, не терял присутствия духа, и был сторонником обдуманной инициативы, быстрых и решительных действий. Человеком, который во всех начинаниях Волкова, старался находиться среди участников, в первых рядах. А посему, всегда случался первым, когда… Полагалось делить добычу. Он мог себе позволить и бархат, и дорогой эфес меча, и хорошего коня, и золотые кольца на пальцах. У Мильке же всё было иначе. Одежду он носил весьма простую, и когда генерал господам офицерам предложил фасоль со свининой, в отличии от Дорфуса, который удовлетворился лишь пивом, Мильке согласился поесть, и просил положить себе порцию весьма солидную. Такой порции был бы рад даже пехотинец, после дневного марша. Генерал взглянул на самого молодого человека, что сидел за столом:

— Леманн.

— Да, господин генерал, — юноша сразу бросил ложку и встал.

— Во время еды можете не вставать, — произнёс барон, и когда молодой человек послушно сел, продолжил: — Вы, надеюсь, понимаете, что всё, что вы здесь услышите — тайна, и никому разговоры наши передавать нельзя?

— Да, господин генерал, господин фон Готт мне о том сразу рассказал, и отец про то ещё раньше говорил, — сообщил ему молодой Леманн.

Волков был удовлетворён этим ответом, и после оборотился к Дорфусу:

— Ну, майор, чем порадуете?

— Хочу сказать, что обосновались они там не плохо, — отвечает тот. — Оказывается, уже семнадцать лет в Эвельрате у туллингенских своё торговое подворье. Телеги через перевал идут всё время: в снег, в дождь — идут. И не мудрено, дело-то, наверное, прибыльное.

— Конечно прибыльное, спросите у медников в Малене, почём нынче олово. Узнаете — так удивитесь, — отвечает ему генерал.

— Оно и видно, — отрываясь от фасоли вставляет Мильке, — земля под подворьем своя, выкуплена вся, у них много земли, рядом ещё и конюшни на семь десятков лошадей. А телеги какие у них… — майор качает головой от восхищения. — Нам бы такие не помешали. Оси железные, втулки железные, колёса на железной полосе… Вроде не очень большая, а сорок пудов, а может и сорок пять, запросто возьмут, и на каменистой дороге не развалятся.

— Главное они увозят в Лейдениц, на реку, грузят и спускают по реке до Нижних земель. Много ещё берут купцы из Ланна. Остальное идёт нам, в Мален, и немножко горцам, — продолжает Мильке. Ему, судя по всему, очень нравится фасоль, и вспоминая туллингенское торговое подворье, он, забывшись, с удовольствием облизывает ложку. — Купцы с севера у них уже расписаны… Ну, кому, когда за товаром приплывать. Из Винцлау им возят олово до перевала возницы тамошние, там, где-то в Эддене, в горах, возле самого перевала, у них большой склад, там чушки переваливают на телеги фринландские, а те уже спускают олово в Эвельрат.

— Всё это очень… Получается недёшево, — замечает генерал.

— Недёшево, — соглашается офицер, — но вы же сами заметили, что олово дорого неимоверно. Видно, всю дороговизну своей ценой покрывает. А купцы там… — Тут Дорфус усмехается, — одеты побогаче вас будут, господин генерал. Даже приказчики и у тех шапка из бархата с пером белым, а то и шёлк под курткой мелькнёт.

— Ладно, а вы были в самом подворье?

— Нет, а через ворота я посмотрел. Прямо на дворе я… — тут Мильке вспоминает: — наверное, не менее тысячи чушек видел, может даже две, не посчитать их было с улицы, каждая пуд весит… Сложены в стопки. А что там у них в складах и конторах… — Он качает головой: — Не узнал. Но здания богаты, экипажи возле — богаты, сами купцы, как я уже сказал, в бархате и парче.

— В жару-то? — Удивляется генерал.

— Они все из-за перевала, видно им жара не в диковинку, — поясняет офицер. — В общем, добра там столько, что их телегами за раз всё не увезём, неделю нужно будет всё к реке возить…

Волков ещё и не говорил им о том, что собирается грабить туллингенцев, но и Дорфус и Мильке ни секунды не сомневались в его намерениях. Знали своего генерала.

— Ладно, — с удовлетворением после услышанного произносит барон. — А теперь о главном… Что там с охраною?

И тут Дорфус пренебрежительно машет рукой:

— Две дюжины пузанов, парочка на выезде стоит — спит, остальные пиво пьют в караульной.

— Не местные? — уточняет генерал.

— Нет, у всех выговор южный.

— Очень хорошо, — кивает Волков, это облегчало ему задачу. С местными фринландскими людьми пришлось бы обходиться ласково, а со свиньями из-за перевала он церемониться не собирался. Нет, убивать он их конечно не собирался. Но тем не менее.

— Так что, господин генерал, когда мы воздадим должное брюханам из Туллингена? — Интересуется Дорфус и, кажется, ему не терпится начать, хочется поучаствовать в этом деле.

Но Волков не спешит отвечать. Тут всё не просто. Одно дело приехать и наказать городских свиней из-за перевала, и совсем другое дело разорить дотла целое торговое представительство на чужой земле. Да, герцог дал ему добро на отмщение, на рыцарский фехт, и с фогтом Фринланда у него неплохие отношения… Но то, о чём сейчас ему говорили офицеры, к чему они уже были готовы, называлось у пращуров «казус белли».

«Съезжу-ка сначала в Ланн, тем более что архиепископ меня туда давно звал, а в ларце лежит письмецо курфюрста к Брунхильде. Как раз одно к одному складывается. Посмотрю, послушаю старого попа и тогда всё решу. А то вдруг он взъерепенится после моего набега, и решит ещё по старой их взаимной любви, герцогу войну объявить. Герцог потом мне голову снимет, у него все мысли сейчас о Винцлау, а тут война с Ланном. Нет, нет… Деньги, конечно, очень нужны, долги уже поперёк горла… Но так рисковать нельзя!»

И генерал делает знак рукой офицерам: нет, пока торопиться не будем. И, кажется, немного разочаровывает их.

Он за день вымотался. И поездки по своей земле и важные встречи со своими людьми утомили его так, что, когда в доме стало тихо, и баронесса с детьми уже спала, он даже книгу почитать не смог. Глаза закрывались сами, и без всяких сонных капель. Барон уже встал и лампу взял, думал подниматься к баронессе.

А тут вдруг кони за воротами ржут, почуяв конец пути. Шум, разговоры. И он, ожидая гостей, думает:

«Карета что ли? Никак графиня с графом пожаловали? Не прижилась и в Ланне, получается!»

Эта мысль показалась ему неприятной, а ещё ему стало жалко и свою старую подругу Брунхильду и своего умного «племянника».

«Неприкаянные, нужно будет дом им в Малене подготовить».

А дворовые с лампами уже отпирали калитку, и он пошёл встречать гостей. И уже во дворе, стоя на пороге, услышал хрипловатый не очень-то приятный, но очень знакомый голос:

— Кляйбер?! — догадался генерал.

— Я, господин! — донеслось из полутьмы, освещаемой лампами, где собрались прибывшие и домашние люди.

У него сразу отлегло от сердца: не Брунхильда.

— А где наш лекарь?

— Так вот они, за забором, жену из кареты выгружают! — Кляйбер идёт к нему и подойдя кланяется. — Здравия вам, господин!

Волков протягивает ему руку, а сам уже взбодрился, сон ушёл, и он очень хочет знать о поездке.

— Ну, как съездили?

— Насилу успели на последнем солнце через реку переплыть. А так — хорошо, господин, хорошо, доктора нашего одарили подарками, принцесса рада была… Дщерь поздоровела… Берндт будить вас не хотел, хотел домой ехать, дескать, завтра всё расскажу… Так я говорю, что вы не спите ещё, уговорил его к вам заехать сначала.

— Ты молодец, всё правильно сделал. — Теперь генералу уже не терпится узнать подробности. А о Кляйбере он думает:

«Хороший помощник из него вышел, вроде из простых, но не глуп и предан. Надо будет пожаловать ему серебра. Дам двадцать талеров, а потом может и звание».

— Ну, проходи в дом.

Но Кляйбер не спешит выполнять просьбу генерала, мнётся:

— Господин, от меня там много толку не будет вам, господин лекарь всё расскажет, а я домой пойду… Устал.

— Ну, хорошо, потом расскажешь, как съездил.

⠀⠀

⠀⠀

Волков уже со слов Кляйбера понимал, что всё сложилось удачно, посему не торопил гостей. Велел Марии подать им вина, пива и всё той же фасоли. Беартис Брандт за дорогу… Похудела. Одета она была вызывающе безвкусно, и опять же в розовое платье, такого же цвета, что купила и его баронесса, и потому барон лишь подумал: никак у них поветрие какое-то. Тем не менее он сказал учтиво и обращаясь именно к ней:

— Поездка пошла вам на пользу, моя дорогая. Как вам Винцлау?

— Ой, как же тяжко бывало… — защебетала она, едва не закатывая глазки для выразительности. — Жара такая невыносимая, в карете в полдень душно, аж дышать невозможно, а как с гор съехали, как к Шваццу подъезжали, так дорога стала пыльной… — Она машет платочком. — Ох… Насилу живыми доехали.

— Понимаю, понимаю… А как же вас приняли при дворе? — продолжает барон, и снова спрашивает у жены Ипполита, а не у него самого.

— Да и принимать не хотели! — ещё больше жалуется женщина. — Едва взашей не погнали, уж мы и говорили им… Дескать мы к Её Высочеству… Дщерь лечить… Так они не слушали: и старшего звали, а тот всё послушал и ушёл, а через час пришёл и говорит без всякой вежливости: вон отсюда! Езжайте к чёрту!

Теперь генерал смотрит на самого Ипполита Брандта: неужели так и было?

А тот кивает:

— Сказали, что принцесса нас принимать не будет, что дочь её и так лечат, а бродячие лекари при дворе ни к чему.

— Вы же не сказали, что прибыли от меня? — уточняет барон. — Того делать не нужно было.

— Нет, не говорили, но Кляйбер нашёл способ добраться до егермейстера, одному лакею дал пол талера, тот за ним и сходил, а господин к вечеру и вышел. Я ему ваши письма и передал. И на следующее утро нас ко двору и допустили… Вернее, меня.

— Я-то на постоялом дворе его дожидалась, — вставила Беартис Брандт. — В жару-то такую.

— Ну, а инхаберин, как прочитала ваше письмо, как узнала, что я от вас, так сразу повеселела. Стала про вас, про вашу сестрицу спрашивать, всё ли с вами и с нею хорошо. И потом повела меня к дочери… Ну, я её осмотрел…

— И вылечил! — воткнула пухленькая жена доктора. — А сам же глуп, говорит принцессе, что это не он, а дева сама выздоровела.

Волков в удивлении смотрит на Ипполита: в самом деле, что ли? А тот и говорит:

— Я и понятия не имел, что за хворь с нею, — признаётся лекарь посмеиваясь.

— Но как же такое возможно?

— Случай, господин барон. Всего навсего случай, — тут Ипполит пожимает плечами: — Я осмотрел деву, у неё истощение, малокровие, мускулов нет, на лицо серая — слабосилие как оно есть. Спрашиваю: что кушает? А няньки мне: ест мол она мало, еду иной раз извергает, больше пьёт сладкие воды. А я как раз хотел взглянуть её испражнения насчёт наличия крови. Вот и сразу решил дать ей слабительное, отвара сенны на основе конопляного масла, живот у неё был впал, думаю, кишечник у неё не набит, дам три ложки. И сказал, что утром зайду, и попросил, чтобы её кормили сладкими кашами на молоке. И… — Тут скромный врачеватель стал улыбаться, что несвойственно для него. Улыбаться с самодовольством.

— И что же? — спрашивает генерал.

— А утром он явился, — за мужа стала говорить жена, — а ему и говорят, принцесса пошла на поправку. Еду просила с утра, кашу просила, пирожки… Сама встала и пошла в покои сестры… Ожила в одночасье. А он глупый и говорит принцессе, дескать: я тут не причём. Хорошо, что принцесса умная женщина, во всём разобралась и сказала, что с Ипполитом в дом её явился ангел.

— Ангел, — понимающе кивает Волков: да, да… Ангел. А потом и спрашивает: — Так ты и не понял, чем дева болела?

— Нет, — смеётся молодой лекарь. — Но принцесса сказала, то Провидение.

— Ну, и вознаградила тебя?

— Вполне, — отвечает лекарь.

⠀⠀