Аптекарский огород попаданки

Глава 85.

Я шагнула за сестрой Анной в тесную палатку, и полог за мной тяжело опустился, отрезая шум лагеря. Внутри пахло сыростью, карболкой и дымом от костров, что пробивался сквозь швы полотна. Свет масляной лампы дрожал на стенах, бросая тени на шаткий столик с бинтами и одинокий табурет.

Анна кивнула на свёрнутый плащ в углу, и я, не споря, опустилась на него. Сердце всё ещё колотилось после стычки с папенькой и Ставрогиным, и слова генерала Скобелева, прогнавшего их, звенели в ушах, как далёкий колокол.

— Задёрни полог покрепче, — сказала Анна, и голос её, низкий и твёрдый, не терпел возражений.

Я повиновалась, пальцы дрожали, пока я затягивала верёвку. Вернувшись, я застыла под её взглядом — суровым, но в то же время понимающим. В глазах Анны, тёмных, как осенняя ночь, мелькало что-то тёплое, почти материнское. Она молчала, и это молчание давило, будто каменная плита.

— Ну, — заговорила она наконец, скрестив руки на груди, — правда ли то, что твердили эти господа? Ты и впрямь княжна?

Я сглотнула, чувствуя, как горло сжимается. Лгать Анне было бы глупо — она видела меня насквозь, как видела всех сестёр, с которыми мы делили эту тяжкую ношу. Я кивнула, медленно, словно каждое движение отнимало силы.

— Правда, — выдохнула устало. — Всё правда. Папенька… князь Иван Ипатиевич Демидов. Он хочет выдать меня за Ставрогина. Но я сбежала. Я не хочу той жизни. Хочу быть здесь, сестра. Хочу помогать, врачевать, быть полезной.

Анна прищурилась, её лицо осталось неподвижным, но в глазах мелькнуло уважение, смешанное с тревогой. Она шагнула к табурету, села, и дерево скрипнуло под её весом.

— Полезной, говоришь, — повторила она, и в голосе её был лёгкий упрёк. — А чего хочешь ты, Александра? Не для раненых, не для Бога, не для других. А для себя. Чего жаждет твоё сердце?

Вопрос ударил, как гром. Я замерла, чувствуя, как мысли кружатся, словно листья в бурю.

Чего хочу я? Для себя?..

Я так долго бежала — от папеньки, от Ставрогина, от замужества, что едва помнила, каково это: желать чего-то для себя. Но под взглядом Анны, твёрдым и проницательным, ответ всплыл сам собой, как ключ из глубины.

— Хочу остаться, — сказала я, и голос мой окреп. — А ещё… Хочу найти того, кто дал мне надежду, — пальцы письма с алой печатью. — И… хочу найти брата. Я думала, он погиб, но теперь… теперь я знаю, что он, быть может, жив.

Анна вскинула брови, но не перебила. Она ждала, и я, набрав воздуха, рассказала ей всё: о Николаше, о его любви к рисованию, о войне в Туркестане, о разговоре с поручиком Воронцовым, о гербе со стрелой и саблей, что, возможно, создал мой брат. Слова лились сбивчиво, путались, но Анна слушала, не отводя глаз.

— Самарканд, значит, — сказала она, когда я умолкла, переводя дыхание. — Ты хочешь ехать туда? Искать его?

Я кивнула, чувствуя, как решимость растёт, словно горячая волна.

— Да. Если он жив, если есть хоть малейший шанс… Я должна. Если я верну Николашу, папенька, быть может, перестанет… — я запнулась, подбирая слова, — перестанет видеть во мне лишь невесту для Ставрогина. А если нет… я всё равно хочу знать. Я люблю его, сестра Анна. Он мой брат. Верю, Бог спас его. Хоть и не знаю, как его найти.

Анна молчала, глядя в пол, пальцы её теребили край рукава. Наконец она подняла взгляд, и в нём читалась суровая решимость.

— Это опасно, Александра, — сказала она. — Самарканд — не Москва, и даже не Балканы. Совершенно иной край. Пустыни, горы, чужие обычаи. И война там до сих пор не затихла. Туркестан неспокоен. Не боишься?

Я покачала головой, хотя страх шевельнулся где-то в глубине, как тень.

— Меня ничто более не страшит, — ответила я твёрдо. — Я видела смерть здесь, в Плевне. Видела, как люди теряют надежду. Я готова к испытаниям. Если Николаша жив, я найду его. А если нет… хотя бы узнаю правду. Попытаюсь узнать.

Анна кивнула, и на губах её мелькнула улыбка — редкая, как луч солнца в ноябре.

— Хорошо, — сказала она. — Ты сильна, Александра. Сильнее многих. Но знай: отец твой и Ставрогин не отступят. Они правы в одном — по закону ты здесь без их дозволения. Сёстры общины за тебя, мы тебя не выдадим, но если власти вмешаются… могут быть… последствия. Готова ли ты к борьбе?

— Готова, — ответила я без колебаний. — Но, быть может, мне лучше укрыться. Ехать в Самарканд — это не только поиск брата. Это… спасение. На время. Пока я не найду ответы.

Анна задумалась, взгляд её стал далёким.

— У меня есть связи в Самарканде, — сказала она наконец. — Двоюродный брат мой, Павел Григорьевич, служит там майором в гарнизоне. А ещё сёстры нашей общины — три из них уехали туда в прошлом году, помогают в госпитале при крепости. Они примут тебя, дадут кров. Но дорога будет долгой, Александра. И тяжёлой. Ты уверена?

— Уверена, — выдохнула я, чувствуя, как сердце бьётся быстрее. — Я должна.

Анна встала, подошла к столу и достала из-под бинтов кожаный кошель. Отсчитала несколько серебряных рублей и протянула мне.

— Это всё, что могу, — сказала она. — На дорогу хватит. Павел в Самарканде поможет. И ещё… — она помедлила, глядя на меня с теплотой. — Да поможет тебе Господь, сестра. Ты идёшь правым путём.

Я взяла деньги, чувствуя, как слёзы жгут глаза. Вскочив, я обняла Анну, и она, хоть и застыла на миг, мягко похлопала меня по спине.

— Иди, — сказала она. — Собирайся. Я договорюсь, чтобы тебя вывезли с обозом до порта. А там… молись и не теряй веру.

Сборы были быстрыми. Я взяла лишь самое нужное: свои немногие пожитки да кусок хлеба, который сестра Прасковья сунула мне со слезами. Сёстры провожали молча, но их взгляды — Прасковьи, Марии и других — грели, как очаг. Они обнимали меня, шептали благословения, и я чувствовала, как их тепло укрывает меня, словно щит.

К вечеру обоз был готов. Меня усадили в телегу, груженную пустыми бочками и мешками, рядом с молчаливым возницей, чьё лицо было спрятано под широкополой шапкой. Анна шепнула ему что-то, и он кивнул. Сёстры стояли у края лагеря, их силуэты таяли в сумерках, и я, сжимая саквояж, шептала молитву, чтобы бог уберёт моих сестёр.

Дорога до Варны, порта на Чёрном море, заняла три дня. Телега скрипела, колёса вязли в грязи, и я куталась в платок, дрожа от холода. Возница молчал, лишь изредка покрикивая на лошадей. На ночлегах в деревнях я спала на соломе в сараях, а днём грызла хлеб, запивая водой из фляги.

В Варне я пересела на пароход до Одессы — Анна дала мне письмо для капитана, и тот, буркнув, выделил мне угол в трюме. Море штормило, и я, цепляясь за переборки, молилась, чтобы буря не потопила нас.

В Одессе я нашла поезд до Москвы — товарный, с жёсткими лавками, где ехали купцы, солдаты и крестьяне. Дорога заняла неделю, и я, глядя в мутное окно, писала письмо Груне. На остановке в Харькове я купила перо, чернила и бумагу, и, пока поезд стоял, скрипела пером, изливая всё, что наболело.

«Милая моя Груня, здравствуй!

Пишу тебе из поезда, что везёт меня через степи и города, и сердце моё полно тревоги и надежды. Прости, что не писала так долго — дни в Плевне были тяжкими, и перо едва держалось в руке. Но теперь, когда я еду в Самарканд, хочу рассказать тебе всё, дабы ты знала, что со мной и зачем я решилась на этот путь.

Вчера в госпитале случилась оказия. Папенька и Ставрогин явились в лагерь, требовали, чтобы я вернулась. Они кричали, грозили, но сёстры общины и генерал Скобелев встали за меня. Папенька ушёл, но я знаю — он не отступится. А я… я не могу вернуться, Груня. Не могу стать женой Ставрогина, жить в клетке. Моя душа рвётся к иному.

Но главное, Груня, — Николаша. Я думала, он погиб, но поручик Воронцов, один из раненых солдат, рассказал мне, что видел его в Самарканде в семьдесят четвёртом. Николаша нарисовал тот герб — стрелу и саблю, как на письмах В.Б. Я не знаю, он ли писал мне, но если он жив, я должна его найти. Сестра Анна, добрая душа, дала мне денег и письмо к своему брату в Самарканде, он майор в гарнизоне. Там же есть сёстры общины, они помогут.

Еду я через Одессу, Москву, а дальше — в Оренбург и Ташкент. Дорога долгая, и сердце моё дрожит, но я верю, что Бог ведёт меня. Груня, молись за меня. А ещё… напиши, как ты, как Вениамин, как ваше дитя. Я так рада за вас, душенька, и молю, чтобы вы были счастливы.

Твоя верная Александра Октябрь 1877»

Из Москвы я ехала в Оренбург по железной дороге я добиралась десять дней в душном вагоне, где пахло махоркой и потом. Сидела у окна, глядя на бескрайние степи, и читала письма В.Б., ища в них намёк на Николашу.

В Оренбурге пересела на почтовую карету до Ташкента — три недели тряски по пыльным дорогам, с ночлегами на постоялых дворах, где подавали жидкий чай и чёрствые лепёшки. Карета ломалась дважды, и я, сидя у обочины, молилась, чтобы не напали разбойники. В Ташкенте я нашла караван, идущий в Самарканд, — верблюды и повозки, груженные шерстью и чаем. Дорога заняла ещё пять дней, и я, укрывшись от солнца платком, смотрела на горы, что вставали вдали, как стражи.

Когда Самарканд показался на горизонте — минареты, купола, стены крепости, — я почувствовала, как слёзы жгут глаза. Я была здесь. Я приехала за Николашей. И, быть может, за правдой о В.Б.