Аптекарский огород попаданки

Глава 83.

Мои пальцы дрожали, я сжимала вощёную бумагу так крепко, что она едва не рвалась. Сердце колотилось, будто готовое выпрыгнуть из груди. Неужели? Неужели этот момент — тот самый, которого я ждала столько месяцев?.. Однако Алексей продолжал молчать.

— Поручик, — начала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, хотя он дрожал, как осиновый лист на ветру. — Просто скажите… вы видели эту печать?

Вместо ответа Воронцов неуверенно кивнул. С моих губ едва не сорвал стон, но я сдержалась.

— Где? Когда? — настаивала я, почти умоляла. — Прошу вас, расскажите всё, что знаете.

Алексей нахмурился, его взгляд метнулся от печати ко мне, а затем куда-то в сторону, словно он искал ответ в тёмных углах палатки. Его бледные губы шевельнулись, но он по-прежнему молчал, и это молчание было мучительнее любых пыток. Я наклонилась ближе, чувствуя, как от напряжения сводит плечи.

— Пожалуйста, — выдохнула я, и в голосе моём прорвалась настоящая мольба. — Это… это очень важно. Для меня. Я должна знать.

Он кашлянул, поморщившись от боли, и я тут же поднесла ему жестяную кружку с водой. Он сделал глоток, медленно, словно тянул время, и я едва сдерживалась, чтобы не встряхнуть его за плечи. Наконец, он заговорил, и голос его был слабым, но в нём чувствовалась искренность.

— Я… не уверен, сестрица, — начал он, хмурясь ещё сильнее. — Может, мне и показалось. Голова-то после ранения… мутит иногда. Но… вроде бы видел. Похожее. Очень похожее.

— Похожее? — переспросила я, и голос мой сорвался. — Как это — похожее? Это был такой же герб? Стрела и сабля, скрещённые на щите? Или что-то другое? Прошу вас, вспомните!

Он снова посмотрел на печать, прищурившись, будто пытался разглядеть в ней что-то давно забытое. Его пальцы, лежавшие поверх грубого одеяла, дрогнули, и он сжал их в кулак, словно борясь с собой. Я видела, как он мнётся, как боится сказать что-то не то, и это терзало меня ещё больше. Что он скрывает? Почему не говорит прямо?

— Алексей, — сказала я, стараясь говорить мягко, но твёрдо. — Я не сержусь, не осуждаю. Просто… я должна знать. Если вы видели эту печать, если вы что-то помните, скажите. Даже если это мелочь. Даже если вы не уверены.

Он вздохнул, и в этом вздохе было столько усталости, что я на миг почувствовала вину за свою настойчивость. Но отступать я не могла. Не теперь, когда ответ был так близко.

— Ладно, сестрица, — сказал он наконец. — Было дело. Года два назад… или три? Точно не скажу. Я тогда в Туркестане служил, в Самарканде. В семьдесят четвёртом, кажется. Мы тогда с бухарцами воевали, Хивинское ханство брали. Тяжёлое было время, жаркое. Песок, пыль, кровь… Ну, вы сами уже знаете, что такое война…

Я кивнула, хотя мысли мои уже неслись вперёд.

Самарканд, 1874 год… Русские войска действительно вели кампанию в Туркестане, присоединяя земли Средней Азии к империи. Хивинская война закончилась в 1873 году, но в 1874-м в Самарканде ещё шли стычки с местными эмирами, и русские гарнизоны стояли там, поддерживая порядок. Но что общего у этой войны с этой печатью? С В.Б.?..

— И вот, — продолжал Алексей, — служил я тогда с одним парнем. Молодой совсем, года на четыре младше меня. Весёлый такой, душа компании. И рисовать любил. Прямо талант у него был. Бывало, сядет вечером у костра, достанет карандаш, бумагу — и ну чертить. То пейзажи, то портреты товарищей. А иногда… гербы какие-то выдумывал. Фантазия у него, видать, богатая была. И вот один раз, помню, нарисовал он такой герб… вроде как этот. Стрела, сабля, щит. Точно такой — не поручусь, но очень похожий.

Я затаила дыхание. Сердце стучало так громко, что я боялась, он услышит.

— Как его звали? — спросила я, голос мой был едва слышен. — Того парня… как его звали?

Алексей посмотрел на меня. Он снова замялся, и я почувствовала, как отчаяние подступает к горлу. Воронцов сглотнул, словно собираясь с духом, и наконец выдохнул:

— Николай. Николай Демидов.

Мир вокруг меня замер.

Шум госпиталя, стоны раненых, скрип телег за стенами палатки — всё исчезло, растворилось в этом имени, которое ударило меня, как молния.

Николай Демидов… Мой… брат. Мой Николаша?..

Тот, кого я оплакивала, кого считала погибшим на войне. Тот, чья смерть разбила сердце нашей семьи, заставила отца седеть, а меня — искать смысл в науке, в помощи другим.

Но как?.. Как это возможно?..

— Нет, — прошептала я, качая головой. — Нет, это… это не может быть он. Вы… наверное, ошибаетесь.

Я смотрела на Алексея, ища в его лице хоть намёк на то, что он пошутил, ошибся, что это просто совпадение. Но его глаза были серьёзны, и в них не было ни тени насмешки.

— Сестрица, — сказал он тихо. — Я всё верно говорю. Звали его так. Николай Демидов. Из Рязанской губернии, говорил. Молодой, светловолосый, глаза голубые, как небо. Всегда с улыбкой, даже когда тяжело было. И рисовал он… как ангел какой-то.

Я закрыла глаза, чувствуя, как слёзы жгут веки.

Это был он. Это был мой Николаша.

Светлые волосы, которые он вечно теребил, голубые глаза, что сияли, когда он рассказывал о своих мечтах, улыбка, от которой становилось теплее даже в самый холодный день. Я видела его так ясно, будто он стоял передо мной: мальчишка, который лазил со мной по деревьям, который прятал мои книги, чтобы подразнить, который ушёл на войну и не вернулся.

Но что всё это значит? Как он мог быть причастен ко всему этому?..

— Вы уверены? — спросила я, открывая глаза и глядя на Алексея так, словно он держал в руках ключ к моей судьбе. — Расскажите о нём. Всё, что помните. Как он выглядел, что говорил, что делал. Прошу вас.

Алексей кивнул, хотя в его взгляде всё ещё читалась неуверенность. Он откинулся на подушку, словно собираясь с мыслями, и начал говорить, медленно, подбирая слова.

— Ну, как я сказал, молодой он был. Лет восемнадцати, может. Стройный, но крепкий. Лицо… открытое такое, доброе. Все его любили. Он, бывало, истории рассказывал — про свою семью, про сестру, которую очень любил. Говорил, что она умная, что хочет врачом стать, а он ей гордится. Я тогда ещё подумал: повезло девчонке с таким братом…

Я прижала руку к груди, чувствуя, как сердце сжимается.

Николаша… Он говорил обо мне. Он гордился мной. Даже там, на войне, среди песков и крови, он помнил меня. Слёзы всё-таки прорвались, и я быстро вытерла их рукавом, надеясь, что Алексей не заметит.

— А ещё, — продолжал он, — он любил всякие затеи. То стихи сочинит, то песню споёт. А рисовал… я ж говорю, талант. Помню, как он этот герб нарисовал. Сидели мы вечером, после боя. Усталые все, злые. А он достал бумагу, карандаш и давай чертить. Сказал, что стрела, мол, это символ решительности, а сабля — храбрости. Я ещё посмеялся: «Ты, брат, прям геральдику сочиняешь». А он только улыбнулся. Сказал, вот, мол, сестрице покажу, ей понравится…

Я задохнулась.

Герб… для меня? Николаша нарисовал его для меня? Но как тогда он оказался на письмах В.Б.? Как эти письма дошли до меня?

Мысли путались, кружились в голове, как осенние листья на ветру. Ничего не складывалось. Это всё не могло быть правдой.

— И что же с ним стало? — спросила я, и голос мой дрожал так, что я едва узнавала его.

Алексей помрачнел, и я увидела, как тень легла на его лицо. Он отвёл взгляд, словно вспоминать это было больно.

— Это было под Самаркандом, — сказал он. — Летом семьдесят четвёртого. Мы тогда в рейд ходили, на караванные пути. Бухарцы напали неожиданно. Ночью. Всё смешалось: крики, выстрелы, кони ржут. Я сам еле выбрался, пуля в плечо попала. А Николай… его не нашли потом. Говорили, пропал без вести. Кто-то сказал, что погиб, но тел не было. Мы искали, конечно, но… пустыня, сестрица. Там всё теряется. Но иные порой возвращаются…

Я молчала, чувствуя, как холод пробирается под кожу. Пропал без вести…

Не погиб, а пропал.

Это было даже хуже, чем смерть, потому что оставляло надежду — тонкую, хрупкую, как стекло, но такую мучительную.

Я вспомнила, как отец получил известие о Николаше. Как он сидел в кабинете, сгорбившись, с пустыми глазами, сжимая в руке письмо от командира полка. «Признан погибшим», — было написано там.

И мы все смирились с такой участью. Но что, если Николаша жив? Что, если он всё ещё там, в Самарканде, в плену, или… или где-то ещё?

— Но вы сказали, — начала я, цепляясь за его слова, — что другие возвращались? Те, кто пропал? Когда? Кто?

Алексей кивнул, и в его голосе появилась искра надежды.

— Да, сестрица. Бывало такое. Недавно, весной этого года, двое наших вернулись. Их тоже в плен брали, но они сбежали. Рассказывали, что их в горы увели, в кишлаки. Там держали, заставляли работать. Но они выждали момент и ушли. Вернулись в Ташкент, а оттуда — домой. Так что… может, и ваш Николай жив. Может, он тоже вернётся.

Я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова.

Мой Николай… жив?

Это звучало как бред, как сказка, в которую невозможно поверить. Но я хотела верить. Хотела так сильно, что оттого становилось больно.

А что, если В.Б. — это и есть он? Что, если это Николаша писал мне письма, присылал книги, поддерживал меня, пока я думала, что он мёртв? Но почему не открылся? Почему не вернулся? Инициалы… В.Б. Не Николай Демидов. Мысли кружились, путались, и я чувствовала, как голова идёт кругом.

— Сестрица, — сказал Алексей, и в его голосе было беспокойство. — Вы… вы бледная. Вам нехорошо?

Я покачала головой, хотя он был прав. Мне было нехорошо. Мне было страшно, больно, и в то же время я чувствовала, как надежда, эта коварная, жгучая надежда, оживает в моей груди.

— Это… мой брат, — сказала я наконец, и голос мой был хриплым, почти чужим. — Николай Демидов — мой брат. Я думала, он погиб. Все думали, что он погиб.

Алексей смотрел на меня, и его глаза расширились от удивления.

— Ваш брат? — переспросил он. — Господи… Вот это судьба. Но, сестрица, я вам правду говорю: он не погиб. По крайней мере, тогда, в семьдесят четвёртом, его не нашли мёртвым. А значит, есть надежда.

Надежда... Это слово резало, как нож.

Я сжала свёрток с письмами, чувствуя, как вощёная бумага хрустит под пальцами. Если Николаша жив, если он и есть В.Б., то почему писал мне под чужим именем? А если это не он… то — кто?..

Я хотела задать Алексею ещё тысячу вопросов, но в этот момент полог палатки откинулся, и в проёме показалась сестра Анна, та самая суровая женщина, что учила меня не плакать. Её лицо, как всегда, было строгим и непреклонным.

— Александра, — сказала она. — Тебя зовут. Просят, чтобы ты вышла.

Я замерла, чувствуя, как сердце пропустило удар.

Кто-то приехал?.. Сюда?.. На фронт?.. Зачем?..

Разум метнулся к самой безумной, самой желанной мысли: Василий Степанович. Это он. Это должен быть он.

Он приехал за мной, чтобы сказать, что я нужна ему, что он не хочет, чтобы я оставалась здесь, что он… что он… любит меня.

Эта мысль была такой яркой, такой невозможной, что я почти поверила в неё…

— Кто? — спросила я. — Кто приехал?

Сестра Анна пожала плечами.

— Не знаю, — сказала сестра Анна. — Вот сама и выяснишь. Идём, не заставляй ждать.

Я посмотрела на Алексея, который всё ещё глядел на меня с тревогой, и медленно поднялась. Ноги дрожали, но я заставила себя идти. Каждый шаг отдавался в груди тяжёлым ударом, и я чувствовала, как надежда и страх борются во мне, разрывая душу на части.

——————————

· Хивинская война (1873) завершилась присоединением Хивинского ханства к Российской империи, но в 1874 году в районе Самарканда продолжались локальные стычки с бухарскими эмирами и местными племенами. Русские гарнизоны, включая молодых офицеров, часто попадали в плен или пропадали без вести в пустынных районах. Возвращение пленных действительно фиксировались в военных отчётах.