Аптекарский огород попаданки

Глава 61.

До вечера… А точнее — до девяти часов. Это время назвал Ставрогин перед тем, как скрыться с моих глаз. Он продиктовал и адресок — небезызвестные мне, причём в отрицательном контексте, нумера Каллистрата Андреевича Минина.

Значит, так и нашёл мои следы негодяй-помещик. Значит, такую паутину он и успел наплести за прошедшие два месяца. Я-то успела настолько расслабиться и так позабыться в своей новой реальности, что отринула совершенно и тяготы князя Демидова, и его уговор с Арсением. Думала, всё это мелочи, шутки, пустяки, о которых и беспокоиться не стоит. Кому я сдалась? Жила себе, никакого не трогала, уже вдохнула полной грудью первые настоящие мечты о светлом будущем — и на тебе!

Всё пошло прахом! И виноват в этом не кто-нибудь, а я, я…

Виниться и бить себя по голове было совершенно без толку. Нужно решаться… На что?! На свадьбу с мерзейшим из представителей мужского пола?! Да лучше в речке утопиться! Благо, Москва-река тут рукой подать. Но ведь у Ставрогина находилась в пленницах Груня…

Что он мог с ней сделать?..

О, если судить по тем рассказам, что доносились до меня (наверняка смягчённым и крайне отретушированным рассказам), Арсению ничего не стоило избить женщину до полусмерти, а то и другого рода насилие совершить. И ничего, ничего, решительно ничего бы ему за это не было!

По одному из слухов, подобное случилось с какой-то несчастной крестьянкой. Она работала на кирпичном заводе. Ставрогин запер её на складе, и вышла она оттуда ни жива ни мертва. А месяце позже выяснилось, что девушка беременна. Видимо, она решила, что от позора спасёт её лишь смерть, и свела счёты с жизнью в ближайшем лесу. А помещик, как был, так и остался будто бы непричастен. Наверняка даже не поинтересовался судьбой поруганной им женщины. И я ни капли не сомневалась, что всё случилось именно так, а то и куда трагичнее…

Я не могла допустить, чтобы Груня пострадала. Не простила себя за такое, ни за что. Эта вина легла бы мне на сердце до конца моих дней, и прощения я бы не вымолила ни у себя, ни у бога, ни у Грунечки. Она же ребёнок совсем. Пусть и возраста совершеннолетнего, но душой — дитя!

Как же так опрометчиво отпустила её?.. И сама загулялась, позабыла обо всём на свете…

Битый час я наматывала круги по флигелю. Время неуклонно приближалось к означенному часу.

Куда мне идти? Куда податься? У кого помощи просить?..

Полиция? Исключено.

Рассказать о случившемся Вениамину? Да он с ума сойдёт!

Мало того, что его дама сердца оказалась в лапах садиста, так ведь вдобавок пришлось бы рассказать Булыгину-младшему, что мы с Груней обманули его изначально. А Вениамин Степанович человек пусть и мягкий, сговорчивый, но чувствительный к подобным вещам. Обман для него всё равно что воровство. А меж тем помыслы его в отношении Груни были, хоть и туманными пока что, но благородными. Сознаться во лжи равно как сознаться в предательстве.

Простит ли он нас?.. И ладно меня, простит ли Груню?..

У них только-только случился первый неловкий шажок сближения, только-только стали открываться чувства…

Не о себе мне надо было думать, точнее — не только о себе, но в первую очередь — о девушке, что за меня готова была стоять стеной. Груню не пострашила перспектива остаться без денег и жилья. Она за нас двоих рвалась зарабатывать, лишь бы я только не маралась. В её самоотверженности и преданности я нисколько не сомневалась.

Но как же мне было пойти на ещё более отчаянный шаг?..

Ставрогин обещал не тронуть Груню, если я приду и дам согласие на брак. Проблема в том, что в текущем положении брак с ним для меня — что добровольная каторга, откуда высвободиться уже не выйдет. Никогда.

Что же мне оставалось?..

Единственным человеком, кто уже знал о моём щекотливом положении, и то — дай бог, половину, меньшую половину, был Василий Степанович. Этот жёсткий непробиваемый и грубый человек, с которым у нас так и не наладились доброприятельские отношения.

Да, мы ходили с ним в театр и в каком-то смысле неплохо провели время. Да, сегодня утром он прислал мне в подарок коробку дорогущих конфет. Но на этом всё. Ничего боле меж нами не случилось и случиться не могло. Полагаю, Ставрогин-старший как относился ко мне с долей пренебрежения, подозрения и скепсиса, так и продолжал относиться.

Что ему до моих проблем? Он ведь и на работу не желал меня брать. Взял со скрипом, потому что наверняка мог найти более квалифицированных кадров. Нет, особо не упрекал ни в чём и не придирался лишний раз, но и на похвалы не щедрился. А его взгляд всякий раз давал понять, что одна моя ошибка, оплошность, неправильное действие — и жалости ждать от него не стоит. Его самого жизнь не пощадила. Для чего ему бы снова захотелось ввязываться в мои тревоги? Он даже на простую просьбу о ходатайстве за меня в Крестовоздвиженскую Общину сестёр милосердия отреагировал так, что стало ясно — дополнительные трудности с моей персоной ему не нужны.

А ведь ему же ничего не стоило один раз вежливо попросить за меня у руководства общины. Он катался в Петербург регулярно и всякий раз навещал сестёр. Одно его слово стоило для него не дороже кренделька у уличного торговца, а для меня — имело бы громадный вес. Однако Василий решил, как решил… Он не доверял мне и не давал спуску — вот и весь расклад.

Я не могла обратиться к нему с новой заботой. Только время бы потеряла, а вдобавок унизилась бы дальше некуда.

Оставался всего один выход. Один. Самый нежеланный, жестокий, ужасный, но единственный.