Утром по пробуждении на меня нахлынуло какое-то странное чувство. Ещё не открыв глаз, я пыталась понять, где нахожусь и что испытываю в данный момент. Ведь испытывала я… как бы это правильно сказать… счастье. Да, счастье. Какое-то непостижимое, ничем необоснованное, огромное, запредельное.
Не вспомню, когда в последний раз со мной происходило подобное. Конечно, светлые моменты в настроении случались — и в этой жизни, и в уже прошлой, даже в том отрезке, когда я пребывала на самом дне депрессии. И тогда тоже находились поводы для редкой радости.
Однако, испытанное мной сейчас, не роднились ни с чем, что мне было знакомо в последнее время. Я словно была готова взлететь до небес, чувствовала такую лёгкость и воодушевление, что любые невзгоды отныне казались не более, чем мелкими неприятностями, которые не стоят моих нервов и сил. Ведь у меня… всё ХОРОШО.
С чего бы это?..
Не произошло ничего такого уж удивительного или значительного. Да, вчера я побывала в Большом театре, наслаждалась великолепным искусством балета. Затем гуляла по Москве и просто вдыхала прохладный воздух ранней весны. После этого случилось вряд ли приятное для Булыгина событие, которое вынудило его открыться мне, а за ним — и разговор, который также сомнительно вызвал добрые чувства у Василия Степановича. Он ничего мне не пообещал, не дал никакой надежды. Мы разговаривали весьма натянуто. И всё же…
И всё же мне хотелось петь и танцевать. Буквально порхать от счастья и беспричинно радоваться всему вокруг. Утро наступило? Какая красота! Птички за окном поют? Восхитительно! Я уже опаздываю на работу?.. Чудесно!..
Ну, нет, с последним явно перегнула. Пора было срочно вставать и отправляться в оранжерею. Тут хоть и не было цифровых пропусков, отслеживающих каждую секунду прихода и ухода, но Вениамин Степанович соблюдал строгий распорядок, и по нему хоть часы можно было сверять — настолько пунктуально он являлся каждый день в лабораторию.
Я умылась, стала одеваться, что-то напевая себе под нос. Может, у меня гормоны расшалились? Всё-таки юное тело, молодая кровь, ещё и весна уже наполняет лёгкие своими ароматами… Одним словом, перепады настроения обеспечены.
С такими мыслями я и заканчивала свой утренний туалет, когда в дверь флигеля постучались.
«Груня… Ну, наконец-то», — подумалось мне.
Я, конечно, понимаю, что на дворе не шестнадцатый век, и гонения церковной инквизиции уже в прошлом, а нравы с каждым веком становятся всё свободнее. Но даже в моё бывшее-будущее время не все девушки отчаивались проводить ночь вместе с кавалером после первого же свидания.
Хотя… Ну, какая разница, если это любовь? Да и не мне читать Груне мораль. А Вениамин Степанович не производит впечатление ветренного мужчины. Может, они вообще за чаем и разговорами до утра просидели? А почему бы нет?
Но честь-то знать надо. Хорошо, к утру хоть сподобилась вернуться.
Я распахнула дверь, намереваясь немного пожурить Груню — так, больше ради шутки. Но тут обнаружила, что стучалась не моя соседка-тире-названная сестрица, а какой-то мальчик, лет восьми.
— Тебе чего? — удивилась я.
— Вот, — мальчик протянул мне какую-то коробку. — Вам велено передать, сударыня.
Ага, посыльный, значит. И, конечно, мальчишка ждал мелкой монеты «на чай». Я нашла копейку и отдала ему. Маленький курьер обрадовался до нельзя и тут же смылся, как не было его. А я закрыла дверь, уже полностью сосредоточившись на коробке.
Красивая коробка, изящная, дорогая. Скорее на шкатулку похожа — из тонкой жести с выбитым рисунком в виде цветов и узоров. Я откинула крышку и ахнула. Внутри лежала открытка, на которой крупными буквами значилось: «Суи и Ко». А затем приподняла лист вощённой бумаги и увидела шоколадные конфеты. Аромат от их исходил просто изумительный! Сладости были, вероятно, ручной работы — каждая маленькая конфетка будто сладкое украшение тонкой выделки.
К коробке прилагалась и записка, написанная сдержанным почти печатным почерком: «Благодарю за заботу. В. С.».