Ветер перемен

==== Глава 39. Дорога выбрана ====

— Ну и дура же ты, рыжая! — в очередной раз от всей души покачал головой Гардан, сидя на табуретке в капитанской каюте возле койки, на которой, распластавшись, лежала Равенна. — Вот вроде и умная во всем, а дура дурой!

— Ладно тебе уже брюзжать, щербатый! — поморщилась пиратка, вяло отмахиваясь от него. — Лучше дай мне рома.

— От этого пойла кровь начинает кипеть, как бешеная. У тебя рана откроется, — напомнил Гардан.

— Ой, вот только не надо этой гномьей бабули на моем корабле! Ворковать будешь над своим выводком, а мне просто дай проклятого рома! — недовольно заворчала Равенна.

— Как знаешь, — пожал плечами Гардан, с неохотой поднялся и отстегнул от пояса флягу.

Ему пришлось придержать ее под плечи, пока пиратка, кривясь и ругаясь, приподнималась над измятой постелью, чтобы сделать глоток. Больше никаких желаний у Гардана не было, когда он касался ее кожи, разгоряченной от выступившего из-за потери крови пота. Даже несмотря на вид ее рубашки, облепившей влажное тело и подчеркнувшей каждый его изгиб. И как так получается, что стоит только спасти проклятому идиоту его ничтожную жизнь, и он сразу становится тебе кем-то родным, едва ли не братом, к которому любая нежность уже просто невозможна? Гардан и сам не знал, почему так происходит, но был благодарен за это: дурацкая жажда по Равенне измотала его за последние дни вконец, и теперь он мог спокойно вздохнуть.

Равенна сделала несколько глотков, с наслаждением вздохнула и пробормотала, прикрыв глаза:

— Все, теперь положи меня. Кажется, мне легче.

— Да неужели, — проворчал Гардан, аккуратно опуская ее на простыни и тяжело присаживаясь на табуретку.

Он чувствовал себя выжатым досуха и таким легким, будто гусиное перо, которое поймал ветер и болтает в воздухе, перебрасывая из ладони в ладонь. Все напряжение схлынуло прочь морским отливом, и теперь осталась лишь мягкая ватная усталость. Он и сам хлебнул рома из той же фляги и прикрыл глаза, глубоко дыша и наслаждаясь тем, что просто сидит. Последние часы прошли в такой беготне, к которой после целой недели праздного безделья Гардан был совершенно не готов.

Ему даже вспоминать не хотелось о том, как он ворвался в таверну с истекающей кровью Равенной на руках и едва ли не пинками заставил трактирщика вести его к какому-то местному знахарю, что умел заговаривать порезы. Они долго бежали по запутанным городским улицам, еще дольше колотили кулаками в накрепко запертую дверь и орали под ней, требуя, чтобы знахарь немедленно впустил их. И все это время Гардан буквально всем телом ощущал уходящие прочь секунды, вместе с каплями крови Равенны падающие на грязную мостовую под ногами. Из двери к ним выглянул заспанный неопрятный мужчина с клокастой бородой, растрепанными волосами и чадящей свечкой в руке. Гардан почти что силой впихнул ему в руки Равенну и угрозами вынудил лечить. Даже сейчас его передернуло при одном воспоминании о глубокой ране на ее боку, куда вошел широкий клинок проклятого щенка. К счастью, лекарь оказался достаточно умелым и ведающим в энергиях, потому под его шепотом и манипуляциями рана затянулась буквально на глазах, превратившись в бугристый алый шрам, горячий на ощупь, но уж точно взявшийся.

Потом Гардан вновь тащил потерявшую сознание от потери крови Равенну через весь город обратно в трактир и потратил еще час на то, чтобы вытрясти из трактирщика всю возможную информацию о том щенке Саламе. Правда, вытрясти удалось не так уж и много. Как сказал трактирщик, мальчишку этого он раньше в городе не видел, прибыл тот только два дня назад и остановился на постой в самой дешевой и худой комнатушке, оплатив больше обещаниями, чем медью. Гардан поспрашивал и остальных завсегдатаев заведения, и те лишь повторили слова перепуганного насмерть хозяина: кто этот щенок и откуда он взялся, не знал никто. Да это было и неудивительно. По северному побережью вечно шаталось огромное количество человеческого сброда, врущего о своем прошлом так знатно, что одного и того же человека могли знать в десяти разных городах под пятьюдесятью разными именами. Так что выяснить что-либо путное ему не удалось.

Разобравшись с трактирщиком, Гардан подхватил бездыханную Равенну и направился в тот переулок, где паренек пырнул ее ножом. Тот так и остался лежать на грязных плитах: во тьме ночи никто не решился близко подходить к нему или оказывать помощь. Щенок был мертв: Гардан ударил достаточно сильно и точно, чтобы проломить ему череп, а потому допрашивать было уже некого. Тщательно обыскав паренька, наемник нашел совсем немного: горстку меди, два спрятанных в складках плаща ножа, да обрывки бумаги, показавшиеся смутно знакомыми. При тусклом свете отдаленных огней сличать эти обрывки с теми, что он подобрал возле самой гостиницы, у Гардана возможности не было, потому он только засунул их в карман, не разбираясь.

Корабль вновь танцевал на волнах, взлетая высоко вверх и стремительно обрушиваясь вниз, и над головой Гардана слышался топот ног матросов, хоть привычных криков уже не было. Моряки притихли, когда Гардан втащил полубездыханную Равенну на борт, и та слабым голосом приказала немедленно отправляться на север, на этот раз не став спорить с Гарданом и препираться, за что он был бесконечно ей благодарен. Теперь все они старались орать друг на друга и перекрикиваться как можно тише, чтобы не потревожить ее покой, и от этого на корабле было странно неуютно. На палубе приглушенно хрипели низкие мужские голоса, похожие на осипших от воплей котов, и вкупе с завывающим в снастях ветром все это создавало довольно зловещую атмосферу.

Рука сама полезла в карман, и Гардан вытащил обрывки бумаги, которые нашел на берегу. Подвинувшись вместе со своей табуреткой поближе к масляной лампе, установленной на намертво прикрученном к стене столике капитанской каюты, Гардан выложил на столешницу добытые клочки и принялся их разглядывать. Сейчас он даже не мог отличить, какие из них нашел в кармане того бедолаги, а какие подобрал в луже возле гостиницы: по виду бумага была одна и та же, да и синие расплывшиеся чернила тоже явно составляли одно целое.

— Ты чего там ковыряешься? — хрипло спросила Равенна. Она откинулась на подушках, водрузив руку на голову и прикрывая лицо то ли от яркого света, то ли чтобы Гардан не видел сковавшую его гримасу боли. Знахарь рану-то заговорил, но шрам от нее все равно остался, к тому же, не до конца заживший, и Гардан представлял себе, насколько сейчас несладко пиратке.

— Я кое-что нашел у гостиницы и в кармане того хлыща, что тебя пырнул, — сообщил он, разглядывая бумажки. По виду они представляли собой один большой лист, разодранный на части, и наемник, напрягая глаза, склонился еще ниже над обрывками, стараясь сложить из фрагментов изначальный текст. — Похоже на письмо, — добавил он.

— Боги мои, вот это новость! — слабо пробормотала Равенна. — Гномья бабуля, оказывается, умеет читать!

— Представь себе, — Гардан не обратил внимания на яд в ее голосе. Когда тебе в почку пихают кусок стали длиной с пол ладони, немудрено скалиться, как побитая псина. Это он знал по себе: не раз пробовал такие пилюли и очень долго от них отходил потом.

Сейчас его гораздо больше интересовало написанное в письме. Восстановить полный текст по фрагментам было невозможно: чернила расплылись так, что он не понимал ни слова. Зато можно было попробовать составить мозаику, опираясь на оборванные сгибы листов. Письмо явно рвали в спешке, и края оказались неровными, что облегчало задачу. Уже через несколько минут Гардан смог сложить лист, как и нужно было, и всмотрелся в каракули. Наверное, он порвал письмо и пытался в спешке засунуть клочки в карман, да и не заметил, как часть из них вылетела из ладони и просыпалась на землю.

Текст не читался, как бы он ни напрягал глаза, что бы ни делал. Наемник смог различить только отдельные слова: уже бросившееся в глаза слово «гадюка», слово «бриг» и «убрать», но этого и так было вполне достаточно в свете всего произошедшего. Внизу листа не было подписи, но он и не ждал ее увидеть. Кто в своем уме станет подписывать приказ убить человека? Гораздо больше его интересовала сама бумага, и Гардан тщательно осмотрел каждый обрывок со всех сторон, ища зацепки.

— Ну и что там? — вновь спросила лежащая рядом Равенна. — Любовное послание?

— Нет, приказ убить тебя, судя по всему, — отозвался он.

— Меня? — в слабом голосе пиратки проскользнуло удивление. — А меня-то зачем?

— Этот паренек пырнул ножом из нас двоих именно тебя, из этого я делаю вывод, что его наняли, чтобы зарезать тебя, — собрав все свое терпение, пояснил наемник. — Только одного не понимаю: почему он не попытался нейтрализовать меня? Ведь это не логично. Будь я на его месте, я бы вырубил сначала более сильного соперника.

— Ты слишком самоуверен, щербатый! — с трудом хмыкнула Равенна. — Я тебя на раз-два побью, и еще пощады будешь просить!

— Сначала встань с кровати, — отозвался он, чувствуя какое-то странное тепло. С Радой они тоже вечно так перебрехивались, без конца подтрунивая друг над другом, и Гардан даже не заметил, что ему стало не хватать этого. Сколько лет ты служил ей? За это время умудряешься прикипеть к человеку. Или к эльфу, если быть точнее. Нахмурившись, он отложил прочь листочки, выжать из которых еще что-либо было просто невозможно. — Давай-ка подумаем.

— Если тебе не будет трудно, — ехидно заметила пиратка, но Гардан проигнорировал ее заявление.

— Итак. Какому-то щенку безбородому и худющему до крайности, который явно не выглядит опытным убийцей, дают задание убить капитана корабля. Он видит свою жертву в трактире и выманивает ее на улицу, обещая проводить до нужного ей места. А на улице ее ждет приятель. И несмотря на это, он все равно пытается ее убить. О чем это говорит?

— О том, что он идиот, — фыркнула Равенна.

— Да, и об этом тоже, — согласился Гардан. — Но не только. Он не стал убегать, ударив тебя ножом и зная, что я развернусь и нападу на него. Может, потому что слишком изголодался и хотел заработать настолько, что потерял естественный страх за свою жизнь. А может, потому что его очень сильно припугнули, пояснив, что если жертву не уберут, ему придется хуже. Но есть и еще один вариант.

— Какой? — спросила Равенна.

— Фанатик, — задумчиво отозвался Гардан. — Я не знаю, до какой степени надо отчаяться, чтобы пойти на верную смерть. Да он и не выглядел настолько тупым. Скорее, странным, но далеко не тупым, слишком уж внимательно смотрел на нас. Возможно, он и должен был погибнуть в попытке убить тебя, в этом-то и было его задание.

— Это бред какой-то! — пробурчала Равенна. — Кажется, ты чересчур много думаешь.

— А мне кажется, что ты недооценила своего недобритого друга из Мереса. — Гардан поцокал языком о дырку на месте верхнего клыка, раздумывая. — Или у тебя есть еще один опасный враг, о котором ты не знаешь.

— Если ты о Церкви, то я никогда не делала ничего плохого ни одному из жрецов, а жрицам — только хорошее, — заметила Равенна.

— Может, о Церкви. А может, и о ком другом, — после паузы добавил Гардан.

— О ком? — Равенна сняла руку с лица и, щурясь, взглянула на него. — Ты на что сейчас намекаешь, щербатый?

— Да я сам не знаю, — он устало взъерошил волосы, заставляя себя сосредоточиться. — Посуди сама. В Мелонии — переворот, в результате которого умирают король и Лорд-Протектор, и это явно было кем-то запланировано. Потом появляется Провидец, предрекающий волю Марн и начало Танца Хаоса. Потом Марна настаивает на том, чтобы корабли не покидали северное побережье, а я по наводке Лавая встречаю тебя, и мы вместе должны остановить Давьялу от отплытия на север.

— Все это звучит, как распроклятущая героическая песня, — хмыкнула Равенна, и в глазах ее мелькнул золотистый огонек, а в голосе послышался голод. — Я уже вижу, как пересидевшие в своих утопленных в шелках кроватках молодые сочные дуры читают сказания об этом и вздыхают, мечтая о том, когда же, наконец, я ворвусь в их окно и уведу их в дальние моря любви и страсти с острым привкусом рока! — Равенна сладко вздохнула и покачала головой. — Жаль только, что нет тут никого, кто бы сложил об этом песню!

— Лучше думай о том, кому все это надо! — устало бросил Гардан. — У меня такое ощущение, что затевается большая игра, очень большая, и мы с тобой — только камешки, которые кто-то двигает по разлинованному полю. И этим камешком мне быть очень не нравится!

— А может, просто все складывается само собой, щербатый? Ты никогда об этом не думал? — беззаботно взглянула на него Равенна. — С чего ты так вбил себе в голову, что ты достоин внимания Марны? Может она по десять раз на дню раздает свои приказания смертным, просто те помалкивают об этом, да делают, а не носятся со своей задачей с героическим видом и флагом над головой?

Гардан остолбенел, хлопая глазами и глядя на нее. О таком варианте он даже и думать не думал, полностью сосредоточившись на том, что от него хотела Марна. И с одной стороны слова Равенны звучали полной глупостью, а с другой — заронили где-то глубоко внутри него маленькое зернышко сомнения, и это зернышко начало с ужасающей скоростью прорастать. И с чего ты взял, что ты такой особенный, а, наемник? Потому что в детстве в тайне мечтал оказаться Чадом Солнца? Грезил о славе, странствиях и песнях о тебе? И вот, когда по стечению обстоятельств оказался в том самом месте и в тот самый момент, сразу же уверовал в свою исключительность?

— Но ведь Марна сказала мне не верить рабу, и сразу же за этим он напал на тебя, — пробормотал он вслух, рассеяно потирая лоб. — Да и бумажки эти к ногам ветром прибило… Разве это может быть просто так?

— Что Марна сказала? — Равенна скривилась, но приподнялась на локтях, пристально глядя на него. — Она говорила тебе еще что-то?

— Вроде того, — промямлил Гардан, отводя глаза и понимая, что сболтнул лишнего.

Глаза пиратки угрожающе блеснули, а голос стал вкрадчивым, похожим на шипение разъяренной кошки.

— Мы же вроде бы с тобой договорились, мой милый, что ты от меня ничего не скрываешь, иначе я тебя никуда не везу. А, выходит, ты там тихонько себе сидишь, слушаешь шепот богов, да делаешь что-то, не ставя меня в известность, а я из-за этого ножи в бочину получаю?

— Равенна, она сказала какую-то чушь и именно тогда, когда ты была в той таверне, — попытался оправдаться Гардан, чувствуя неизмеримую усталость. — А когда ты вышла с тем щенком, я не хотел при нем ничего говорить, потому что не слишком-то здорово, когда все вокруг знают, что ты говоришь с Марной.

— И из-за этого твоего смущения я получила нож в почку? — очень тихо спросила Равенна, и глаза ее сузились.

— Не совсем так… — начал Гардан, но она его прервала.

— Да или нет, наемник! Я тебе не портовая шлюха, которой ты заговариваешь зубы, потому что денег у тебя нет, а дело ты уже сделал!

— Да, из-за этого! — Гардан вдруг рассердился, чувствуя бессилие и при этом алую злость. Он уже вдоволь нахлебался всего этого бреда, с него по горло хватило игр в героя, и терпеть еще и поведение Равенны при этом он не собирался. — Бхару твою за ногу, если бы ты не была такой дурой и не потащила бы за собой первого встречного, обещавшего тебе достать Давьялу, то и не получила бы свой нож, а я бы успел тебе все сказать! Тебе просто крови хочется, вот ты и теряешь мозги сразу же, как только кто-то говорит тебе про Давьялу!

— То же самое ты делаешь, глядя на мою задницу! — зарычала Равенна, и рука ее конвульсивно сжала рукоять кинжала на поясе. — Если бы ты не дулся как индюк и не пытался изо всех сил казаться мне бхарски загадочным со своими игрищами с Марнами, только для того, чтобы затащить меня в койку, ничего бы этого не случилось! Заруби себе на носу, наемник: единственное, что я могу с тобой сделать, это отжарить тебя так, что ты лицо своей пробабки вспомнишь, и вовсе не так, как тебе бы это понравилось! Так что держи себя в руках самым непосредственным образом, может, это слегка остудит твои отказавшие мозги!

Гардан тоже ощутил, что рука до боли стискивает рукоять ножа, и укорил себя за это. Равенна была ранена, он с таким трудом спас ей жизнь, а теперь собирался вновь отнять ее. И потерять последний шанс выполнить волю Марны. Ты просто идиот и получил ровно то, на что наработал. Вместо того, чтобы делом заниматься, таскался как кобель за сучкой в поре и только об этом и думал. А теперь разгребай.

Медленно выдохнув, Гардан разжал руку на рукояти кинжала и положил ее на стол ладонью вниз. Эта проклятущая баба была что рыбья кость в горле, но он не мог сейчас развернуться и послать ее ко всем бесам, а потом уйти отсюда прочь. Во-первых, они были в открытом море, во-вторых, сам он находился в тугой хватке Марны, и вывернуться из нее никак уже не мог. За что же мне все это, Боги?

— Ладно, давай так, — хрипло проговорил он, с трудом проталкивая слова сквозь сжатую глотку. — Мы оба наглупили и наглупили прилично. Так что с этого момента мы оба засовываем себе поглубже свой идиотизм и вместе решаем, что делать дальше. Согласна?

Несколько секунд Равенна недоверчиво вглядывалась ему в глаза, затем отняла руку от кинжала и медленно кивнула.

— Согласна. Но все карты на стол.

— Марна говорила со мной в то время, пока ты была в таверне. Она сказала три дня плыть ровно на север, не верить беглому рабу, обернуться назад, когда протрубит рог, и что сломанная мачта укажет направление. Все. Как видишь, все это просто набор слов ровно до тех пор, пока что-то не случится. С рабом сбылось, значит, и остальное тоже сделать надо. Так что держим курс на север.

— А ты держишь меня в курсе всего, что говорит тебе Дева, — голос Равенны стал ледяным. — Иначе оставшуюся дорогу на север ты проведешь привязанным к мачте. Я понятно выражаюсь?

— Понятно, — проворчал Гардан, поднимаясь с табуретки и сгребая со стола обрывки письма. Вряд ли они могли пригодиться в будущем, но просто выбросить их у него руки не поднимались. Направившись к двери, он бросил через плечо: — Отдыхай. У тебя есть три дня, чтобы подготовиться к встрече с Давьялой.

— Я вот только одного не понимаю, — проговорила Равенна, и Гардан задержался в дверях, глядя на нее. Пиратка смотрела на него задумчиво и недоверчиво одновременно. — Какой бхары именно тебя выбрала Марна в качестве своего посредника? Рожей ты не вышел, характер у тебя мерзкий, да и от бога ты далек так же, как я от скромницы из благородной семьи. Чего ты ей сдался? — она только покачала головой.

— Не завидуй, Равенна, — ухмыльнулся Гардан в ответ. — Тебя она точно не выберет.

— Это еще почему? — обиженно нахохлилась пиратка.

— Потому что вместо того, чтобы слушать ее слова, ты бы раздулась как индюк со всей своей загадочностью только для того, чтобы затащить ее в койку. А меня она жарит так, что я не то, что лицо своей прабабки, я лицо Первого Человека в Этлане вспоминаю.

Равенна захохотала во всю глотку, и Гардан тоже ухмыльнулся в ответ, прикрывая за собой дверь в ее каюту. Кажется, на этот раз они действительно договорились, и в дальнейшем никаких проблем уже не предвиделось.

Вновь потянулись невыносимо долгие, полные безделья дни на корабле в открытом море, но теперь уже Гардан не отчаивался. Каждый порыв ветра, надувающий паруса, каждый мерный взмах весел, взметающих тучи брызг, приближал их к проклятой Давьяле и завершению миссии, которую ему дала Марна. Сама Дева, казалось, несколько подуспокоилась, потому что хватка ее ладони ослабла, и теперь Гардан мог дышать полной грудью. Да и душащее желание Равенны тоже ушло прочь, оставив его, наконец, в покое. Одно горе от этих баб, будь они смертные или боги! Все равно выкрутят самое дорогое в кулаке и заставят делать то, что им надо, каким бы глупым оно ни было. Лучше уж вообще с ними не связываться, чем быть связанным ими.

Равенна быстро шла на поправку, хоть тяжелая рана самым непосредственным образом сказалась на ее характере, то есть, сделала его еще хуже. Уже на утро первого дня пути пиратка потребовала вынести ее на палубу и соорудить ей импровизированную лежанку на юте, чтобы оттуда она могла следить за тем, как работают матросы. Еще через два часа и достаточно большое количество залитого внутрь рома у Равенны прорезался голос, и она принялась орать на моряков, поначалу негромко, но с каждым часом голос все нарастал. Впрочем, тех это только взбодрило. Чем громче и яростней ругалась на них Равенна, тем шире были улыбки на их котячьих рожах, тем веселее и расторопнее они делали свою поденную работу. Гардан тоже ухмылялся, потирая подбородок и поглядывая на все это. Равенну на корабле по-настоящему любили, и ее постепенное выздоровление приободрило команду достаточно, чтобы в предстоящей битве с Давьялой одержать верх. Да и сам Гардан помог, будто бы невзначай заметив, что напавший на пиратку щенок вполне мог работать на Давьялу, отчего моряки посуровели и принялись точить оружие в свободные от работы минуты вместо того, чтобы глотать дым или бесцельно чесать языками.

С каждым днем ветра крепчали, и облака неслись по небу над их головами, как бешеные. Солнечные пятна падали на стальное от свинцовых туч море, золотя и зеленя его поверхность, клочки белой пены превращались в россыпи алмазов в золотых лучах, и буквально через несколько мгновений их вновь сменяла недовольная штормовая зыбь. Паруса неумолимо драл ветер, и корабль летел вперед, словно выпущенная из лука стрела. И Гардан крайне радовался этому до тех пор, пока в конце второго дня не увидел хмурое лицо рулевого, который щурился, поглядывал на облака и что-то негромко бормотал себе под нос.

— Будь милостив, Асафир, иначе мы все пропали, — расслышал Гардан обрывок фразы, и все-таки обратился к рулевому, средних лет мужчине с выдубленным ветрами лицом и разбитыми работой татуированными ладонями.

— Почему же пропали, Карид? Чем сильнее ветра, тем быстрее мы движемся, разве нет?

— Это для ваших сухопутных лошаденок работает, парень, — проворчал южанин, хмуро морщась и покрепче перехватывая штурвал. — А здесь все иначе. И если мои кости не врут, то скоро будет шторм.

— Равенна говорит, что облака не штормовые, — нахмурился Гардан, оглядывая небо. Оно выглядело точно таким же, как и все эти дни: драная сеть из туч с голубыми окошками неба.

— Равенна — клыкастая морская сука, но пока еще слишком молодая, — отозвался Карид, и под грубостью его тона прозвучала странно мягкая и непривычная для уха Гардана нежность. — Еще пару лет, и она научится, а пока слушай меня. Будет шторм, говорю тебе, парень. И будет именно тогда, когда нам это нужно будет меньше всего. — Он криво усмехнулся и покачал головой. — Странно, что Асафира считают самым нелюдимым из всех богов. Я бы сказал, что чувство юмора у него крайне интересное, и шутить он любит поболе других, особенно с людьми, что осмеливаются пересекать его царство.

Гардан ничего не ответил, только взглянул на бескрайние стальные волны, набегающие и набегающие, казалось, от самого края неба. Они выглядели точно такими же, как и все дни до этого, но к словам старого моряка стоило прислушаться. А не потопить ли с концами ты решила нас, Марна Дева? Тех двух капитанов, с которыми, единственными, могут быть проблемы? Это гораздо проще, чем налагать запрет на передвижения вдоль побережья. Кто-нибудь обязательно наберется дерзости и решит попробовать удрать, и если сразу же припугнуть их, потопив самых смелых, то остальных держать в подчинении станет гораздо проще. Ему самому от таких мыслей становилось только хуже, и Гардан приказал себе не думать об этом. Он и так только и делал, что думал, и ничего хорошего из-за этого с ним не случилось, беды одни.

Радовало одно: с каждым днем пиратка все больше набиралась сил. То ли ненависть к Давьяле жгла ее изнутри, заставляя выздоравливать быстрее, то ли ром действительно оказывал на нее исцеляющее действие, только утром второго дня пути она поднялась со своей лежанки и принялась бродить по кораблю, а к вечеру уже и на мачту полезла. Третий день она встретила на носу корабля, скрестив под собой ноги, затачивая свой кривой ятаган широким точильным камнем и бросая полные голода взгляды на стальную морскую гладь. Когда Гардан подошел к ней спросить о ее самочувствии, Равенна только хищно ухмыльнулась ему, сверкнув острым клыком, и проговорила:

— Что, щербатый, готов поразвлечься? Кажись, застоялись мы здесь, что кони в стойле. Давно уже пора потанцевать.

— Ты, кажется, уже потанцевала на днях, — Гардан выразительно взглянул на ее бок.

— Это меня потанцевали, наемник, — отозвалась та, и в голосе ее прозвучало плохо сдерживаемое предвкушение. — А теперь кое-кого потанцую я.

— Только голову не теряй, — посоветовал ей Гардан. — Ненависть хороша только тогда, когда она холодна, как нож. Во всех остальных случаях она пожирает тебя и лишает остатков мозгов.

— Это я знаю лучше всех, щербатый, — вновь ухмыльнулась Равенна, возвращаясь к своему ятагану. — Лучше всех, — тихо повторила она, скаля зубы лезвию, и Гардану стало неуютно. Он предпочел вернуться на корму за спину рулевому и заняться заточкой собственных ножей.

В битве на воде Гардан еще никогда не участвовал, но предполагал, что она не слишком-то сильно должна отличаться от обычной драки на земле. Разве что за борт падать не рекомендуется, потому что самому вылезать будет сложновато, а в разгаре боя вряд ли кто-то бросит ему веревку. Потому он тщательно проверил все свое оружие, в том числе запасные ножи, запрятанные во внутренние карманы сапог и за пазуху. Обычно Гардан предпочитал работать двумя длинными кинжалами, потому как и драться ему чаще всего приходилось в узких переулках или в толчее таверн. Но сейчас моряки вокруг него готовили дубины, палицы, короткие пехотные мечи, потому и Гардан предпочел достать свой широкий клинок и закрепить ножны на спине за плечом. Это и спину прикрывало от удара плашмя, и вытаскивать его было легко в том случае, если своих кинжалов он лишится. Драться с моряками ему приходилось и не раз, и Гардан прекрасно знал силу их рук, высушенных до предела тугими морскими канатами и тяжеленными парусами. И то, с какой легкостью они выбивают оружие из рук, тоже хорошо помнил.

Волнения никакого не было, лишь тугая ладонь Марны, незримо присутствующая возле него и не отпускающая ни на миг. Да и голова начала слегка покруживаться, не так сильно, как когда его прихватило в Кандоре, но достаточно, чтобы обратить внимание. Возможно, Марна готовилась в очередной раз объявить ему свою проклятущую волю, и теперь Гардан хотя бы знал, как это бывает и с чего начинается, а потому мог морально подготовиться к этому радостному событию.

Когда солнце закатилось за густую пелену туч, а ветер окреп настолько, что канаты толщиной с руку натянулись до предела, готовые вот-вот лопнуть, на палубе зажглись огни. Моряки в последний раз проверяли оружие и готовились к атаке, собранные, спокойные, серьезные. Никаких громких выкриков не слышалось, да и ром никто никому не передавал. Даже веселый бернардинец на этот раз не стал вытаскивать свою гармонь, а вместо этого прилаживал на грудь толстый стеганный нагрудник с пришитыми к нему металлическими бляхами. Гардан оценил предосторожность: такой из лука не прострелишь, да и ножом пробить будет слишком сложно, а если и свалишься за борт, вес брони будет не достаточным, чтобы утянуть тебя на дно.

Когда окончательно стемнело, Равенна, подхватив кормовой фонарь, взобралась на ют и, держась рукой за какой-то канат, оглядела своих моряков. Сейчас она особенно была похожа на разъяренную кошку, только хвоста не хватало, чтобы стегал по ногам. Алые отсветы огня подожгли ее рыжие кудри, сделав их подобными лесному пожару, а зеленые глаза светились яростным золотом охоты, которое дополняли острые оскаленные клыки:

— Ну что, псы шелудивые, готовы поразмять свои нежные девичьи телеса? — звонко крикнула она, и матросы отозвались довольным дружным ревом. — Сейчас мы догоним эту чайку бесхвостую и хорошенько потреплем ее, ровно так, как того заслужила! — Матросы заревели вновь, и Равенна оглядела их, повыше поднимая над головой фонарь. Гардан смотрел на это издали, стоя, привалившись к планширю, и не мог не любоваться тем, какое яростное пламя пылало в сердце этой женщины. — Каждому, кто здесь находится, Давьяла насолила хотя бы раз в жизни! У кого угнали близких в рабство, кому почистили карманы, кого поскребли ножами. Вот только все эти побитые, перепуганные шавки там, на берегу, так и не рискнули бросить ей вызов, ни один из них! Поджали хвосты и, скуля, расползлись по своим подворотням, позволяя этой хитрой твари бесчинствовать на свободе! Но время ее царствования закончилось! — Рев почти заглушил голос Равенны так же, как топот ног и грохот оружия, которым матросы колотили друг о друга. — Я пожгла почти что все ее корабли, потопила барки, порезала солдат. И теперь остался последний, самый распоследний крохотный бриг, на котором она продолжает торговать людьми и ломать их судьбы! И я клянусь вам, завтра утром мы сожжем этот бриг, а ее саму разорвем на части и скормим морским бесам, чтобы не повадно было больше пятнать своим гнилым брюхом наши волны!

Матросы заулюлюкали, засвистели, выкрикивая имя Равенны, посылая проклятия в адрес Давьялы, топая ногами по палубе, отчего корабль едва не зашатался на и без того высоких волнах. А Гардан стоял в стороне и смотрел на все это, раздумывая, что же будет с Равенной через десять, через двадцать лет, если уже сейчас все эти люди готовы были за борт выкинуться, лишь бы исполнить ее приказ. Вряд ли Ашьям Зубоскал увидит вновь свой корабль, да и поделом ему. Уводи «Гадюку» на юг, девочка, потому что тебе на роду написано быть капитаном. Море — твоя любовница, а волны — ее волосы, которые ты расчесываешь своим гребнем-килем. И нет тебе места больше нигде, кроме как здесь.

Яростные вопли и угрозы уже давно отзвучали, а Гардан все никак не мог уснуть в своем гамаке, ворочаясь в попытке найти себе место. Тесное пыльное помещение раздирал на части заливистый храп дневной смены моряков, а от вони немытых тел резало глаза, но не поэтому Гардан крутился с боку на бок. Странное желание горело внутри: плюнуть на все, на всю свою прошлую жизнь, которую он так любил и ценил когда-то, снять с себя все свои ножи и взять в руки шершавый, напоенный солнцем и солью канат, перевязать волосы платком, чтобы не лезли в глаза от ветра, да и уплыть под командованием этой дикой кошки куда-нибудь на далекий юг, бороздить кучерявые волны, хватать за бока русалок, резаться в кости с морскими бесами… И ради этого ты даже готов учить всю эту муть с парусами и драить полы? Гардан слегка улыбнулся себе под нос. Удивительно, но, кажется, даже на это он собирался согласиться. Оно всяко было лучше того, что ждало его по возвращении обратно в Лебяжью Гавань.

Серая галька, угрюмые люди, черный дым, стелющийся над крышами домов. Да, ароматный мягкий ром и сладкие поцелуи очередной шлюхи, но все равно приправленные вонью выгребных ям и бугристыми матрасами в захудалых тавернах. А потом, когда-нибудь, сталь под ребро и собачья смерть в канаве, от которой его уже однажды спасла Рада. Только вот Рада ушла своим путем, ушла далеко, совершать то, что однажды войдет в легенды и сказки, сражаться плечом к плечу с самим Тваугебиром, скакать на край мира и еще дальше по воле ветров, что понесут ее к ее великой судьбе. А что оставалось ему?

Зажрался ты, приятель, укорил себя Гардан, вновь переворачиваясь в гамаке и ерзая на грубом полотне. Раньше брал золото за свою работу, спускал его на девок и выпивку и не думал ни о чем. А как Марна взяла в кулак, так сразу же замечтал о великом деле, большой судьбе, песнях, как дите малое. Тебе ли не знать, что на самом деле ты из себя представляешь? Всего лишь меч, не самый плохой, но и не самый лучший, готовый наняться к кому угодно за звонкую монету, меч без прошлого и будущего, который однажды обязательно переломится. И не тебе мечтать о судьбе эльфийских воителей и легендарных князей.

Только вот получалось, что каким-то странным образом судьба постоянно сводила его с неугомонными бабами, которые нарушали все законы этого мира, плюя на них от души и делая то, что взбредет им в голову. Сначала Рада, бросившая вызов всей мелонской системе, теперь Равенна, удравшая от работорговцев и рискнувшая сцепиться с самой сильной среди них. Уж эти-то по сути должны были помалкивать, сидя у своих очагов, выпекая лепешки, стирая мужнины портянки и пеленки многочисленных отпрысков, постепенно отцветая, словно ромашки по осени, и теряя весь свой скудный блеск и аромат. А ведь нет же. Уперлись рогами, бхары бестолковые, да поперли в ту сторону, куда им надо было, ни на кого не оглядываясь и никого не спрашивая ни о чем. Ты специально посылаешь мне именно таких баб, да, Марна? Чтобы показать, что раз уж эти смогли, то и мне незазорно?

Гардан внезапно вновь усмехнулся в темноте, ухмыльнулся самому себе, вылез-таки из своего гамака и простучал сапогами по трапу на верхнюю палубу, не заботясь о том, что может кого-то разбудить. За день матросы уставали настолько, что спали без задних ног, урывая каждую минуту для такого долгожданного отдыха. И их, казалось, не разбудил бы даже сам Тваугебир, свалившийся невесть откуда прямо им на головы.

Ветер все крепчал, и его могучие порывы к ночи полностью расчистили небо, растянувшееся над головой так свободно и привольно, что и не было больше в мире ничего, кроме него. Гардан задрал голову, глядя на то, как полощется на ветру в темноте черный квадрат флага морской гадюки, и как равнодушно и тихо смотрят на него из глубины свода холодные звезды. Здесь они были как будто ближе, чем на берегу, и боги щедро рассыпали их по черному полю, будто сам Богон Эльфийский, покровитель растительности, шагал себе и шагал из немыслимой дали с громадным ситом в руках и рассыпал вокруг себя серебристое жито далеких, незнакомых миров. И не было ему никакого дела до того, что кто-то считал это невозможным, что кто-то верил или не верил в него.

Гардан подошел к планширю и облокотился на него, глядя в черную морскую даль, в которой небо мешалось с морем, и отражения звезд скакали на перебегающих гребешках волн, словно крохотные горящие кораблики. Какое дело тебе до того, что ты можешь или не можешь делать? Какое дело тебе до того, что ждет тебя на берегу или там, за краем мира? И почему ты все время говоришь себе, что уж не для этого точно был создан? А для чего ты был создан, Гардан? Ты знаешь это? Что-то тронулось в груди, что-то странное, нежное и одновременно с этим сильное. Что-то звонко ёкнуло и натянулось, когда он взглянул на белесую полосу из мириадов созвездий, охватившую все небо алмазным кушаком. Для чего ты был создан? Не для этого ли?

Весь мир внезапно застыл на тонкой-тонкой грани, острее бритвенного лезвия, тоньше волоса, мягче перины. Гардан балансировал прямо на этой ниточке, протянутой откуда-то из тьмы его прошлого в еще более непроглядную тьму будущего, крохотный муравей на колышущемся на ветру листке, бестолковая букашка, пялящая слабые пустые глаза в огромный мир, такой незнакомый, такой могущественный, такой бескрайний. На миг ему стало страшно, что вот сейчас он упадет с этой грани, рухнет с нее в бездну, и не будет у него уже никогда ни одного шанса выбраться оттуда, и никто никогда не подаст уже руки, чтобы вытянуть его. А в следующий миг он вновь ощутил ладонь Марны, что сомкнулась на его теле, на этот раз не суровую и принуждающую, но теплую, успокаивающую, надежную опору. Бес его знает, что со мной творится. Только вот слоняться по северному побережью в поисках работы я уже не согласен.

— Ты, Дева, хоть и стерва редкостная, однако, уже один раз вытащила меня с того света, — тихо проговорил Гардан, улыбаясь уголком рта бескрайним волнам и ночному небу, ставшему внезапно бесшумным и прислушивающимся, как ночная птица. — Послала мне Раду, которая подобрала меня и дала мне хлеб и кров. Теперь Рада ушла, но ты вновь со мной, и вновь даешь мне смысл и предлагаешь дорогу, по которой я могу идти. И вновь дорога моя вслед за бабой, еще более бесноватой, чем прошлая.

Ночь не отвечала, все так же пристально глядя ему в глаза серебристыми звездами и ожидая его ответа. Гардан повернул голову и взглянул вперед, туда, куда мчался, разрезая волны, двухмачтовый бриг «Морская гадюка». И увидел на носу его, как бы он там правильно ни назывался, Равенну. Она стояла на самом краю, держась рукой за мачту и глядя вперед, напряженная, как тетива, недвижимая, как скала, застывшее в одной капле смолы-вечности стремление вперед. Ветер полоскал ее рыжие кудри, отбрасывая их за плечи, дергал ее свободную рубаху, играл с длинным кушаком. Она была молода, как ветер, горяча, как солнце, солона, как море, и совершенно неустрашима, как сама Марна Дева. И отчего-то Гардан знал, что завтра они сожгут бриг Давьялы до головешек, и ничто не остановит Равенну, ни сталь, ни шторма, ни сами боги.

— Бес с тобой, Дева, — тихо пробормотал Гардан, чувствуя, как внутри что-то распускается, словно туго натянутый морской узел, который можно развязать в одно касание. — Я согласен. Я пойду за ней, коли она согласится меня принять.

И это странное балансирование на самом ребре вечности внезапно закончилось. Монета упала, кость замерла на столешнице времен, и Гардан не знал, какой стороной она легла. Он знал лишь, что теперь его дорога выбрана, и где-то там, в межзвездной пустоте, Одноглазая Дева, плетущая тысячи нитей разом, нежно улыбается ему, завивая своими тонкими пальцами мягкую пряжу его жизни.

А потом он широко зевнул, до хруста в челюстях, развернулся и побрел обратно в свой гамак. Завтра предстоял трудный и сложный день, и чтобы выдержать его, Гардану нужно было хорошенько выспаться.