Ветер перемен

==== Глава 23. Провидец ====

Над головой Гардана из конца в конец тянулось низкое серое небо. Лениво ползли тучи, словно гигантские мокрые слизни, и из них на голову без конца сыпалась серая морось, пропитавшая одежду и все его вещи, да и его самого почти что до самых костей. Мир был мокрым, дрязглым, скрытым за толстой подушкой серой взвеси, которая пожирала очертания лесов и полей, затягивала пеленой горизонт, скрадывала все звуки и шорохи, делая их гулкими и расплывчатыми.

Дорога на Ронтис вилась между невысоких холмов, кое-где поросших довольно редкими перелесками. Большая часть земель была распахана в зиму, урожай уже собрали, и мокрая пашня дышала паром, неуютная и сырая. Гардан терпеть не мог все, связанное с сельскохозяйственными работами. Его дед ковырялся в грязи, его отец ковырялся в грязи, и он должен был бы тоже до конца своей жизни месить навоз в забытом богами захолустье отдаленной провинции Солем, пытаясь выжать из неподатливой и выдыхающейся земли последние соки, которых в ней уже почти что и не осталось. И все вокруг настойчиво твердили ему, что такова уж судьба: коли ты не родился благородным или хотя бы сыном ремесленника, чьи руки всегда пригодятся в большом городе, то сидеть тебе всю жизнь у печи, обнявшись с коровой, запихивая в себя пустой плохонький хлеб да наблюдая за тем, как твои дети тупеют год от года, кажется, уже рождаясь с сохой в руках, только маленькой.

Долго он слушал все это, ровно до тех пор, пока руки не стали настолько крепкими, чтобы удержать меч, а ноги — сильными, чтобы добежать до ближайшего города достаточно быстро, и отец не смог догнать его и приволочь за ухо обратно в родную грязь. К счастью, в мире были добрые люди, готовые нанять длинноногого как аист, но упрямого паренька на самую тяжелую работу: грузить повозки да рыть выгребные ямы во время привалов. А как только в кармане завелась первая, пока еще медная монета, а на плечах — плохонькая кольчуга, оказалось, что плохих людей в мире гораздо больше, чем хороших, и из этого можно извлечь выгоду. По сути, в наемники-то он пошел тогда, когда его ограбили в третий раз за год, просто потому, что очень хотелось есть. Убийства его не прельщали никогда, но оказалось, что эта работа — не хуже других, да и платят за нее неплохо. А еще — что у него определенно есть талант в этой области. И постепенно, выкупившись у своего первого хозяина, Гардан занялся собственной карьерой, а извилистые разбитые дороги окраин Мелонии вывели его не куда-нибудь, а к северному побережью, где ветра были пронзительны и холодны, небо серо, и царил единственный закон — выживание. И там он выучил еще один урок: никогда не доверять тем, с кем делишь деньги, правда, выучил его уже после того, как все его тело исполосовали тонким бритвенным лезвием, бросив умирать на обочине дороги, где его и подобрала Рада.

Эта странная, шумная, простая как пробка женщина стала ему не только счастливым поворотом в новую жизнь, ведь именно ей он был обязан тем, что вообще в живых остался. Каким-то чудесным, даже самому Гардану непонятным образом она стала ему другом, хотя никогда в жизни он не верил в то, что женщина способна иметь достаточно мозгов, чтобы на равных держать себя с мужчиной. Возможно, дело было тут в том, что Рада никогда не позиционировала себя как женщину. Тряпки ей были чужды, как и деньги, она не требовала к себе особого отношения из-за того, что ее тело не настолько сильно, как мужское, она никогда не выставляла свою женственность напоказ, чтобы закрыться ей, как щитом, и она впахивала наравне с другими мужчинами, не жалуясь и не кляня судьбу, а ровно так же, как и все.

Поначалу это было странно для Гардана, и он все никак не мог выстроить с ней хоть какую-то систему взаимоотношений, стараясь держаться в стороне. Женщины Мелонии кардинально отличались от нее, как богатые, так и бедные. Обычно дамы при дворе, имеющие деньгу, только и делали, что возмущались, что их права ограничены мужским миром правления, что королева не имеет никакого веса и слова, что Лордом-Протектором может быть избран только мужчина, и что вообще в Мелонии по сравнению с Бреготтом царит мужской шовинизм и правление, подавляющее и унижающее женское начало. При этом они преспокойно становились содержанками у богатых любовников, устраивали капризные скандалы, когда мужья не дарили им драгоценности, а при одном упоминании равных обязанностей наравне с правами, кривили губы и говорили, что им не по рангу пачкать руки. Что же касается женщин из низов, которые всю жизнь только и делали, что боролись за свою жизнь, тепло в семье и уют в доме, то им и дела не было никакого ни до равных прав, ни до особого веса в обществе. По большей части они тяжело работали, сносили побои своих мужей, считая, что лучше помалкивать, растили многочисленные стада своих отпрысков, заботясь лишь о том, чтобы тем было что есть и что натянуть на ноги в холода. Они не отличались ни большим умом — на это просто не было времени, ни особенной красотой — тяжелая жизнь разбивала тело не хуже палок, какими наказывали солдат, и напоминали Гардану забитых и запуганных до предела мышей.

Он привык строить свои отношения с женщинами между этих двух крайностей: льстиво заигрывать с богатыми заказчицами, молчаливо пропускать мимо ушей глупости, сыплющиеся из ртов обычных крестьянок, и наслаждаться их крепкими, теплыми телами. И тут на его пути встретилась Рада: женщина, напрочь лишенная чего-либо, что напоминало бы желания, не задирающая ни перед кем нос, не спускающая никому оскорблений, и при этом обладающая неплохим чувством юмора и привычкой во все вникать самой. Он очень долго смотрел на нее, пытаясь понять, и в конце концов, через пару лет, до него дошло. Раде и дела не было до всего окружающего мира, до своего титула, имени, пола или эльфийской крови в ее жилах. Глубоко в душе она была ребенком, тем самым карапузом, что наслушался сказок и легенд, сорвал себе ивовый прут и пошел в ближайшую канаву на поиски приключений, воображая, что он герой седой древности, сам Ирантир Солнце с Фаишалем в руках, который идет на подвиг во имя всего мира.

Когда он это впервые понял, это насмешило Гардана, заставив его относиться к Раде слегка свысока. Однако, чем дольше он наблюдал за ней, тем сильнее проникался каким-то необъяснимым ему самому внутренним теплом и признательностью. Буквально чудом эта женщина смогла удержать в клетке из ребер то странное ощущение, которое он забыл уже многие годы назад, то абсолютно детское, наивное, светлое и искристое ожидание великого чуда и чистую радость оттого, что это чудо непременно однажды случится с ней, нужно только подождать. Возможно, она сама не осознавала этого, поэтому и стремилась все дальше и дальше, решая то удрать с пиратами за горизонт, то лезть в горы и выкуривать с самых далеких перевалов отъявленных головорезов, то заливать глотку буквально литрами крепчайшего рома и холодной зимней ночью купаться в леденяще-черном море, с ревом набрасывающимся на скалы. Однако Рада искала, всей собой развернувшись навстречу этому поиску, и она не отчаивалась, не сдавалась, она была уверена.

И рядом с ней Гардан начинал думать о том, что потерял он сам. Он ведь тоже когда-то мечтал о том дне, когда пыльные дороги будут кошачьими спинами ложиться под копыта его коню, когда ветра понесут его на своих крыльях за горизонт, и он обязательно сразит дракона и встретит самую красивую женщину всех времен. И конечно же героически погибнет на пике славы, и менестрели будут еще тысячи лет носить по дорогам песни о нем, и в каждой захудалой таверне за кружкой дешевого мутного пива люди будут поднимать усталые головы и думать о том, что вот он-то, Гардан, уж совершенно точно правильно сделал, что удрал из дома, и посвятил свою жизнь чему-то большему, чем отцовские грядки. Вот только валяясь в той самой канаве, из которой его вытащила Рада, и пытаясь хоть как-то запихнуть собственные кишки обратно в живот, Гардан, кажется, растерял все свои мечты и надежды и стал простым человеком, который просто делал свою работу, делал хорошо и славно, но иллюзий не испытывал. И постепенно Рада стала для него тем самым, чем так и не осмелился стать он сам, а ее мечта — его собственной мечтой.

Сзади послышалось приглушенное шмыганье носом, и Гардан обернулся. На полкорпуса позади его чалого на гнедой кобыле трясся в седле Далан. Он тоже вымок до нитки, русые волосы облепили мокрой шапочкой головенку, а простая деревенская одежда — худые плечи, и теперь мальчишка выглядел совсем маленьким, словно намокший под дождем тощий воробей.

— Как твоя голова? — сипло спросил Гардан. Почти все дни напролет он молчал, совершенно не представляя, что сказать пареньку, и от этого горло стянуло сухостью, а голос с трудом проталкивался наружу.

— Болит, — буркнул мальчик, не поднимая глаз.

Гардан нахмурился, глядя на него. Они ехали по дороге на северо-восток уже восьмой день подряд, останавливаясь на ночлег в самых захудалых гостиницах, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Первые два дня Далан то и дело начинал хныкать, хоть и старался изо всех сил скрыть это от Гардана, завешивая лицо отросшими пыльными патлами или поглубже натягивая капюшон. Наемник принял правила игры и не лез к мальчишке, чтобы тот смог справиться с бедой самостоятельно, как полагается настоящему мужчине. И ухаживал за ним как мог, уступая ему кровать, когда они останавливались в душной комнатенке на одного человека, подкладывая самые вкусные куски в тарелку и следя за тем, чтобы тот всегда был в тепле.

На третий день Далан более-менее успокоился и затих, и плакать перестал, сжав губы в тонкую нитку и холодным взглядом синих глаз глядя перед собой. Гардан решил, что паренек, наверное, справится, а потому не беспокоил его расспросами или разговорами, тем более, что сам он понятия не имел, о чем можно поговорить с ребенком восьми лет от роду. У него самого детей никогда не было, а если и были, то он о них не знал. Его младшие братья и сестры вечно носились вокруг него одной грязной и худющей кучей некормышей вместе с точно такими же тощими и грязными собаками. И никакое утешение им не требовалось: только еда и как можно больше. К тому же, Далана воспитывали как сына лорда, и Гардан отдавал себе отчет в том, что по качеству и количеству знаний этот паренек уже сейчас, скорее всего, опережает его самого. Ну, или находится на том же уровне, во всяком случае, что касается счета и письма. К своему стыду Гардан с трудом мог нацарапать даже простую записку, несмотря на то, что читал неплохо, а считать умел только золотые или задницы шлюх, потому что все остальные счетные вещи просто не могли надолго завладеть его вниманием. В связи со всеми этими обстоятельствами, на третий день они тоже молчали, как и на четвертый, и все последующие.

Вот только какое-то время назад наемник заметил, что паренек то и дело трет свой лоб и кривится, словно у него там засела боль. Тут уж пришлось-таки разомкнуть зубы и начать узнавать подробности, потому что Гардан знал: коли уж застудишь голову, живым тебе от Старухи Марны не уйти, и нить твою она перережет как пить дать. И Далан сообщил, что у него болит голова, причем не где-нибудь, а прямо между бровями, и с каждым часом боль становится все сильнее. В тот вечер, чтобы избавить его от этого, Гардан предложил ему немного сильно разбавленного виски. Паренек выпил и уснул как подкошенный прямо в общей зале гостиницы, и Гардану пришлось на руках нести его наверх, раздевать и укладывать под теплые одеяла. Вот только на следующий день головная боль меньше не стала, а еще через день на коже мальчика между бровей появилось маленькое красное пятнышко.

В детских болезнях Гардан разбирался еще меньше, чем в витиеватых каракулях, которые благородные называли высоким письмом. Потому спешить и пытаться как-то лечить паренька он не стал, решив выждать и посмотреть, что будет. Далан мог просто спросонья врезаться головой в дверную ручку, пока выходил из комнаты, или еще где удариться: дети вечно бились обо все, Гардан знал это по себе. Или его могла укусить какая-нибудь назойливая муха, а тот и расчесал пятнышко до тех пор, пока оно не стало причинять боль. Или вообще вырос какой-нибудь внутренний свищ, который теперь выгнивал наружу. В любом случае, сколько бы Гардан ни осматривал паренька, ни интересовался его самочувствием, а жара у него не было, да и выглядел он вполне бодрым и здоровым. Если не считать этой головной боли.

Подтверждая правильность хода его мыслей, сегодня утром на лбу у паренька надулась шишка. Гардан внимательно осмотрел ее со всех сторон, ощупал и пришел к выводу, что это свищ, самый обычный свищ, который легко вскрывался острым ножом, как только достаточно вызревал. А это означало, что им нужно просто дождаться, как только появится белая головка, вскрыть ее и залить рану виски, да и дело с концом. Это он и сообщил пареньку, пообещав ему, что беспокоиться не о чем, и Далан вроде бы кивнул в ответ, хотя никакого особенного интереса к информации не проявил.

Сейчас рука мальчика инстинктивно поползла ко лбу, и он поморщился, тронув большую красную шишку между бровей.

— Не три, — приказал Гардан. — Не дай Грозар занесешь туда грязь. Тогда маленьким шрамом не обойдемся, и девки от тебя начнут морду кривить.

Мальчик ничего не ответил, опуская голову еще ниже, словно пытался спрятаться или сжаться в комок. Гардан понаблюдал за ним некоторое время, а потом отвернулся и нахмурился.

Возможно, стоило бы показать мальчишку какому-нибудь жрецу. Вреда от этого точно не будет: они с Гарданом выглядели достаточно помято и жалко, чтобы никому на свете не пришла в голову мысль, что паренек — сын Лорда Страны и объявленной вне закона Рады Тан’Элиан. К тому же, жрецы ведали травами, разбирались в целебных припарках и всевозможных болячках, и уж они-то точно знали, что делать с этой шишкой. А если им еще и хорошенько повезет, то при храме может оказаться и Истинный Жрец, который вылечит паренька, если это все-таки непростой свищ. Золота у Гардана с собой было достаточно, чтобы оплатить такую услугу, тем более, что Рада никогда не скупилась на вознаграждение за верную службу, а в ее поместье от брата милорда Ленара его ждала еще более кругленькая сумма за быструю доставку племянника живым из Латра в условиях большой опасности. Я должен тебе жизнь, Рада, и я никогда этого не забуду. Кивнув сам себе, Гардан сообщил, не оборачиваясь:

— Как только увидим Церковь, сразу же заедем, покажем тебя жрецу на всякий случай.

— Хорошо, — негромко отозвался мальчик.

— И не три свою шишку! — еще раз строго приказал Гардан. — Чем больше мусолишь, тем больше воспалится.

Мальчик ничего не ответил, все также понуро сидя в седле.

Дорога лениво извивалась между мокрых холмов. В отдалении среди стоящих под паром полей виднелись фермерские домишки. К северу от города Ваэрнский лес кончался раньше, и здешние места уже принадлежали дому Тан’Гандов, чья резиденция располагалась в Ронтисе. Вот только до самого Ронтиса с подобной скоростью им было еще пилить и пилить. В одиночку Гардан доехал бы гораздо быстрее, но паренек вообще впервые в жизни ехал верхом самостоятельно, и перегружать его без нужды не стоило. Гардан прекрасно помнил, как тяжело в первые недели ему давалось седло: вечную ломоту во всем теле, отбитый зад, ободранную кожу на внутренней стороне бедер. Далан в этом плане держался гораздо лучше, его уже учили ездить верхом на пони, и он несколько раз катался с матерью по окрестностям Латра. Только пони — это все-таки не лошадь, как и двухчасовая прогулка — не полноценный день верхом. А потому Гардан никуда не гнал.

К тому же, не стоило привлекать к себе излишнего внимания. Двое путников, мужчина и мальчик, отчаянно скачущие на север в сторону Ронтиса, запросто могли заинтересовать городскую стражу, которой на дороге в первые несколько дней пути попадалось пруд пруди. Правда, вскоре стражников стало меньше, а на пятый день они и вовсе пропали, как не было. Гардан аккуратно порасспрашивал на эту тему хозяев постоялых дворов, и те охотно рассказали последние сплетни: дескать, беглую жену Лорда Страны обнаружили, и ее увозит прочь из Мелонии Алеор Ренон, к которому просто никто не рискнул соваться. Они, правда, изо всех сил выпячивали грудь и божились Гардану, что стражники в Онере уж точно смогут перехватить беглецов и предать Раду суду, только Гардан очень в этом сомневался. Ни один нормальный человек не стал бы заступать дорогу Тваугебиру, и в его обществе Рада была в абсолютной безопасности.

Однако сам Гардан Тваугебиром не был, а это означало, что с ним у стражи разговор будет коротким. Он очень внимательно выслушивал все слухи, и пока еще маленький сын миледи Тан’Элиан числился то ли убитым вместе со своим отцом, то ли без вести пропавшим. В грязном оборвыше, которого вез с собой Гардан, узнать наследника одного из богатейших домов Мелонии было сложно, а потому тот преспокойно называл паренька своим сыном, и взгляды хозяев гостиницы не задерживались на нем дольше двух секунд. Этого Гардан тоже понять не мог: абсолютной человеческой слепоты и глупости. Оттуда у черноволосого темноглазого наемника мог взяться русоволосый голубоглазый сын, похоже, никого и не интересовало, и за это Гардан благодарил Грозара и всех богов вместе взятых. Да и пареньку хватало ума держать язык за зубами и не поднимать глаз от стола, пока наемник выслушивал сплетни любивших поболтать трактирщиков. Хотя порой скулы его и деревенели, а зубы издавали явственный скрежет, когда какой-нибудь очередной облысевший пузан начинал вовсю костерить Раду и называть ее цареубийцей и еще более нелицеприятными словами.

Ситуацию осложняло и то, что никто не самом деле не знал, что именно произошло в имении Тан’Элиан, когда Рада вернулась после так называемого убийства Лорда-Протектора. Тело наемника слуги во дворе обнаружили, но мало кто из них верил в то, что это именно он убил Ленара Тан’Элиан. Раду в поместье не знали и чурались ее эльфийской крови и не женского нрава, а потому кое-кто уже начал поговаривать, что мертвый наемник — ее сообщник, которого она наняла, чтобы зарезать собственного мужа, и даже больше, что это ее любовник, вместе с ней убивший Ленара. Зачем Раде нужно было убивать этого любовника, никто из них внятно объяснить не мог, но все уверенно твердили одно и тоже: эльфийка Рада из ненависти и мести убила Гелата, Аспара, короля, Лорда-Протектора и даже собственного мужа с подвернувшейся под руку леди Тайрен, и все лишь потому, что сердца эльфов черны и полны ненависти и зависти, и вообще всех их в шею надо гнать прочь из провинции Рамасан и территории Мелонии в целом.

На эти слова Гардан только хмуро улыбался и молчал, выжидая своего часа, и дождался-таки: новые сплетни полетели по дорогам от провинции Рамасан, в которой вновь начались волнения. Видимо, кто-то из местных попытался напакостить эльфам, потому что не в состоянии был вздернуть Раду, и те дали отпор, как и ожидалось. И вскоре там, как всегда, завязалась долгоиграющая свалка с взаимными оскорблениями и поджогами сараев, и момент, надо сказать, был самый подходящий: ни Лорда-Протектора, ни короля в Латре пока еще выбрать были не в состоянии. Дворяне намертво грызлись друг с другом за важные посты в государстве, формировали новый Совет Лордов из-за отсутствия в нем аж троих представителей, и им совершенно никакого дела не было до беспорядков в провинции совместного проживания. Ну и заварила же ты кашу, Рада! И ничего для этого не сделала, просто приехала в город. В какой-то момент Гардан даже ощутил невольную гордость за то, что устроила эта золотоволосая громогласная женщина. И потом эти курицы при дворе еще говорят, что женщины в Мелонии обделены властью! Да вы посмотрите, какой властью наделена эта так ненавидимая вами эльфийка, раз смогла буквально в несколько дней разжечь настоящий пожар!

— Гардан, — каким-то странным голосом позвал из-за спины Далан, и наемник вздрогнул, вырываясь из своих мыслей.

— Чего? — он повернулся к нему и остолбенел, чувствуя, как холод моментально вымораживает спину.

Мальчик все также сидел в седле, испуганно глядя на свои ладони, красные от крови. Кровь текла и по его лицу, капая с кончика носа прямо на гриву гнедой кобылы, а во лбу виднелось тонкое отверстие прямо посреди шишки, словно кто-то вспорол ее клинком.

— Бхара! — приглушенно рявкнул Гардан, рывком подводя своего чалого к мальчишке и сжимая ладонями его лицо. — Что ты сделал?

— Ничего! Я даже ничего не трогал! — перепугано пискнул Далан. — Она сама потекла!

Гардан нервно сглотнул моментально забивший глотку комок. Шишка, которую он принял за свищ, теперь вскрылась посередине, кожа прорвалась, обнажив тонкую полосу чего-то белого. И это белое там, в голове мальчика, шевелилось, словно живое. Только крови было слишком много, чтобы он мог разглядеть, что это.

Страх моментально выстудил кровь, и Гардан на миг замер, раздумывая, что делать. Потом он полез за пазуху и вытащил из нашитого изнутри под курткой кармана чистый кусок полотна, который всегда носил с собой на случай ранения. Ткань изрядно подмокла, как и все их вещи, однако ничего лучшего или более чистого у него с собой все равно не было. Быстро размотав полотно, Гардан принялся накладывать повязку прямо на эту штуку во лбу паренька, лихорадочно раздумывая о том, что же это такое могло быть, и не померещилось ли ему чего из-за этой сырой мороси и вечного холода.

— Гардан, что со мной? — вскинул на него мальчишка Радины синие глаза. — Так больно!.. И кровь течет!..

— Успокойся, сынок, — он постарался сделать так, чтобы голос звучал как можно увереннее, однако глотка давала петуха, и от этого говорить было сложно. Гардан был готов поклясться в том, что во лбу у мальчика что-то шевелилось, но паренька раньше времени пугать не стоило. — Просто свищ прорвался. Сейчас я остановлю кровь, а потом мы с тобой быстро-быстро доедем до деревни и там найдем жреца. Договорились? Ты только потерпи!

— Я терплю, — дрожащим голосом отозвался паренек. В глазах у него плескался ужас, но он изо всех сил делал вид, что все в порядке. — Это же всего лишь свищ.

— Да, сынок, просто свищ! — кивнул Гардан, затягивая узел на затылке мальчишки. Пальцы ходили ходуном, а перепачканные в крови руки были ледяными, как голыши в талой воде. — А теперь давай-ка, перебирайся на мою лошадь, поедем чутка побыстрее.

— Я и сам могу, — запротестовал мальчик, подбирая поводья. — Я уже много дней еду и понял, как правильно надо.

— А если ты с седла упадешь ненароком, если голова разболится? Как я тебя буду из грязи-то вытаскивать? — строго взглянул на него Гардан.

— Не упаду, — помотал головой мальчик, серьезно глядя на него. — Честное слово.

От того, что он только что увидел, волосы на голове шевелились, и нормально размышлять Гардан сейчас был просто не в состоянии. Если мальчишка выпадет из седла, будет плохо, но если они вдвоем поедут на чалом Гардана, будет медленнее. Проклятье, я ведь понятия не имею, стоит ли нам спешить или нет! Перед внутренним взором опять возникло шевелящееся белое месиво под кожей паренька, и Гардана передернуло.

— Ладно, — кивнул он. — Езжай в своем седле, но держись крепче. Ты должен дотерпеть до деревни, понял, парень? Как только мы увидим Церковь, тебе помогут.

— Хорошо, — серьезно взглянул на него Далан. Судя по всему, он и сам не на шутку испугался, а это было уже неплохо. Может, испуг поможет ему дожить до этой проклятой Церкви, позволит оставаться в себе достаточно долго.

— Поехали! — Гардан отпустил поводья его кобылы и пришпорил чалого.

Копыта лошадей загрохотали по мокрому дорожному полотну, и точно с такой же скоростью колотилось сердце в груди у Гардана, едва не выпрыгивая из его глотки и не выбивая ему зубы. Никогда в жизни он не видел и не слышал ни о чем подобном, и лютый страх сжимал внутренности при одной мысли о том, что мальчишка вот прямо сейчас умрет. Рада доверила ему своего сына, попросила довезти его живым до его родных, а Гардан даже не уследил за тем, как у него под кожей поселилась какая-то дрянь. И ведь парень жаловался на то, что болит голова, жаловался, да только Гардан решил, что ему до этого нет никакого дела, все равно ничем страшным это быть не может. Дурак! Придурок ленивый! Если бы ты сразу повнимательнее посмотрел! Горечь стиснула сердце, и Гардан пригнулся пониже к гриве своего коня, то и дело бросая взгляды на скачущего рядом мальчишку.

Во всяком случае, Далан не выглядел так, будто умирает. Кровь пропитала бинты на его лбу, но больше ее не становилось, да и цвет лица у паренька был нормальным, и в седле он держался ровно и собранно. Только иногда как-то странно смаргивал, словно глаза у него закатывались, но поводьев не отпускал и не шатался. Он сам испугался, вот его и трясет. Нужно просто дотянуть до следующей деревни! Чем быстрее мы будем там, тем быстрее нам помогут! Гардан гнал от себя невеселые мысли о том, что в деревне может не оказаться Истинного жреца, способного им помочь, или даже просто церкви, что паренек вообще может умереть в любой миг, не добравшись до помощи. Проклятье! Рада доверила мне своего сына! И я уберегу его любой ценой!

Когда впереди между холмов замаячил медный купол деревенского храма, Гардан едва не застонал от облегчения. Деревенские домишки показались чуть позже, окружая храм со всех сторон и обнимая дорогу, прорезающую поселение насквозь и служащую еще одним источником дохода для местных жителей. Обычно на подъезде к деревням Гардан сбавлял ход лошади, чтобы не привлекать к себе внимания, однако теперь он лишь сильнее хлестнул поводьями чалого, пролетая между первыми деревенскими домами под перепуганные крики местных жителей и заливистый лай собак.

С квохтаньем разлетались в стороны бродящие по дороге куры, копыта лошадей разбрызгивали комья грязи, и разозленные деревенские кричали что-то Гардану вслед, потрясая кулаками. Только он не слышал ничего, кроме грохота крови у себя в ушах, и казалось, даже не вздохнул, пока чалый, вскидывая голову и храпя, не замер перед дубовыми дверями, ведущими внутрь деревенской церкви.

Гардан одним махом соскочил с коня и подбежал к кобыле мальчишки как раз вовремя, чтобы успеть подхватить его. Руки паренька разжались на поводьях, и он без сил сполз с седла, конвульсивно подергиваясь всем телом, словно уже началась агония. Закусив губу, Гардан прижал его к себе поближе и вбежал в приоткрытую дверь церкви.

Здание было небольшим, всего с одним медным куполом-луковицей. Полутемное внутреннее помещение наполнял тяжелый густой запах ладана, стены покрывали фрески с изображениями Кану Защитницы, молодой женщины со светлым ликом и сложенными на груди в молитвенном жесте ладонями. У дальней стены помещения чадили большие подсвечники, в которых горело множество свечей, и один старенький жрец, кряхтя, бормотал молитву.

Сапоги Гардана загрохотали по деревянным полам церквушки, на куски разорвав царящую тут густую тишину, и жрец вздрогнул всем телом, оборачиваясь. Это был невысокий мужчина с выбритым до зеркального блеска черепом и испещренным морщинами лицом. Одет он был в простой белый балахон, подпоясанный куском веревки, как и полагалось носить жрецам Молодых Богов, а его длинная борода спускалась на грудь, перевязанная посередине мелкими разноцветными веревочками, на концах которых болтались крохотные изображения серебряных голубок — птиц Кану.

— Что ты так шумишь, окаянный? Это же храм! — жрец свел к носу кустистые седые брови и начал угрожающе подниматься, но Гардан не дал ему возможности закончить свою отповедь.

Подбежав к жрецу, наемник упал на пол на колени и осторожно уложил содрогающегося мальчика на покрытые пятнами воска доски.

— Отче, беда! — пальцы так дрожали, что развязывать узел повязки он был просто не в состоянии, а потому ухватился за промокшие от крови бинты и содрал их с головы Далана одним рывком. Кровь из раны на лбу сразу же хлынула ручьем, и жрец с криком отшатнулся назад. — Помоги, отче! — взмолился Гардан, держа мальчика за плечи и пытаясь хоть как-то остановить неконтролируемые судороги рук и ног. — Он жаловался на головную боль уже несколько дней, а потом на лбу у него вскочил этот свищ! Только вот это не свищ, это…

Договорить Гардан не успел. Рана во лбу мальчика вдруг сама по себе раскрылась, и оттуда выглянул глаз.

В один миг в помещении стало так душно и холодно, что Гардан ощутил, как у него отнимаются руки. Откуда-то издалека раздался вскрик жреца, но ему уже не было до этого никакого дела. Во лбу Далана между бровей зияло третье око, вертикальное, с двумя большими веками, которые до этого он принял за опухоль свища. Один черный зрачок посреди большого белка, и этот зрачок смотрел прямо в душу Гардана.

Весь мир затих, словно звук высосали из него вместе со светом и запахами. Гардан не мог шелохнуться, глядя, как завороженный, в черную беспросветную ночь зрачка, которая притянула его сознание, будто смола. Этот взгляд был физически ощутимым, сильным, настойчивым. Он проникал сквозь его кожу и кости, доходил до самой сути его сердца и внимательно рассматривал все, каждый самый дальний уголок сознания, каждый далеко запрятанный темный секрет, каждый страх и каждую радость. Под этим взглядом Гардан чувствовал себя обнаженным до предела и вывернутым наизнанку, и ничего не осталось в мире, кроме бездонного колодца во лбу мальчика.

В этом колодце, далеко-далеко, плескалось дымное море. Гардан видел волны, перекатывающиеся одна за другой, волны странного серебристого света с росчерками разноцветных молний. Он видел отблески света на серых стенах каменной пещеры, видел Золотое Веретено, светящееся так нестерпимо ярко, что на него было больно смотреть, видел мотки золотистой мягкой пряжи, похожие то ли на облака, то ли на нестриженные бараньи бока. А еще он видел ножницы: громадные, ржавые по краям, ослепительно-острые по самой грани лезвия.

Он вскрикнул, когда обычный свет вернулся, ударив по глазам. Зрачок изо лба мальчика все еще смотрел на него, но Далан прекратил дрожать. Он медленно открыл свои собственные глаза, в которых тоже больше не было голубой Радиной радужки, а только черное маковое семечко, сжавшееся в точку. А потом мальчик заговорил, и голос его не принадлежал человеку.

Уши Гардана звенели от напряжения, готовые в следующий миг просто взорваться, и он слышал скорее чем-то внутри, слышал этот голос буквально всем своим существом, а не ушами. Тугие могучие волны, подобные морской буре под кипящим серым небом, сотрясали все тело наемника, держащего в руках мальчишку с тремя глазами, губы которого шевелились, а с них слетали слова, впечатываясь прямо в кровь Гардана, в плоть его сердца:

— ГОЛОСОМ ЧИСТОГО РЕБЕНКА БУДЕТ ГОВОРИТЬ ДЕВА. МЫ ЗАЯВЛЯЕМ ПРАВА НА НЕГО ОТНЫНЕ И ВОВЕКИ ВЕКОВ. ОН НЕ ПРИНАДЛЕЖИТ НИ ЖЕНЩИНЕ, НИ МУЖЧИНЕ, НИ СТРАНЕ, НИ БОГАМ. НА НЕМ — ПЕЧАТЬ МАРН, И ИХ ЛИШЬ ОКОМ И ГОЛОСОМ ОН БУДЕТ.

Звук вырастал, словно гигантское дерево из крохотной почки, заполнял помещение маленькой церкви, и от его грохота завибрировали стены, закачались подсвечники, заплясало пламя тысяч тонких церковных свечей. Звук поднимался вверх, все выше и выше, пока не тронул тяжелый литой колокол под самой луковицей церкви, в который звонили по особым праздникам, и который теперь утробно загудел в ответ. Гардан ощутил, как саднят зубы в его деснах, когда губы мальчика вновь приоткрылись, и тот же Голос произнес:

— ВЕТРА ПЕРЕМЕН ИДУТ С ВОСТОКА, А ВМЕСТЕ С НИМИ — СТРАХ И НАДЕЖДА, КОТОРОЙ НЕ ЗНАЛИ ДОСЕЛЕ. НЫНЕ ВОЗВЕЩАЕТСЯ, ЧТО ВСКОРЕ БУДУТ РОЖДЕНЫ ТЕ, КОМУ ПРЕДНАЧЕРТАНО РАЗРУШИТЬ ВСЕ ЗАКОНЫ И ПРОЯВИТЬ ВОЛЮ, ИВЗЕЧНУЮ ИСТИНУ И ПЕРВОПРИЧИНУ ВСЕГО. ГЛАШАТАИ БОГА ВНОВЬ СТУПЯТ НА ЗЕМЛЮ, И ЗЕМЛЯ СОДРОГНЕТСЯ ПОД ОГНЕННОЙ ПЯТОЙ АВАТАР.

Гардан ощутил, как пережимает в груди. Холодный пот выступил крупными каплями по всему телу, а все мышцы сжало в судороге, словно чья-то громадная рука обхватила его со всех сторон и давила, давила. Он мог только молча смотреть в Око Марны Девы и слушать ее голос, который стал уже громче весеннего бурлящего от грозы неба, громче морских штормов и лютого зимнего бурана. Словно могучая волна выплеснулся этот звук сквозь двери и окна старой церквушки и хлынул наружу, и откуда-то Гардан знал, что сейчас вся деревня до последнего жителя слышит пророчество о приходе Аватар и тоже не может двинуть ни единым мускулом, подчиняясь тяжелой, как гора, непреклонной воле Марн.

— ВСЕ СТАРОЕ БУДЕТ РАЗРУШЕНО, И ПЕЛЕНА ЛЖИ ПАДЕТ. РАССЫПЯТСЯ В ПРАХ ЦЕРКВИ, ГОСУДАРСТВА И ЗАКОНЫ, И В ЧАС БОГА ВСЕ НАРОДЫ ВСТАНУТ ОБНАЖЕННЫМИ ПЕРЕД ИСТИНОЙ, РАСПУСТИВШЕЙСЯ КАК БУТОН ЦВЕТКА. ИМ БУДЕТ ДАН ВЫБОР: ИЗМЕНИТЬСЯ И ШАГНУТЬ В БЕСКРАЙНИЕ МИРЫ ВЕЧНОСТИ ИЛИ УЙТИ В ПРОШЛОЕ, СТАВ ЛИШЬ ПЫЛЬЮ БЕСКОНЕЧНЫХ ВЕТРОВ ВРЕМЕН, КОГДА ОГНЕННОЕ КОЛЕСО ПЕРЕТРЕТ САМО СЕБЯ, И ВЫСШАЯ ИСТИНА ЯВИТ СЕБЯ МИРУ.

Давление стало невыносимым, и Гардан ощутил, что плачет. Слезы текли по щекам, смешавшись с потом, а его обнаженная, беззащитная, оголенная душа трепетала в благоговении крохотной букашкой перед затмившим полмира Оком Марн.

— ГРЯДЕТ ПОСЛЕДНИЙ ТАНЕЦ ХАОСА, ЧТО СТАНЕТ КОНЦОМ НЫНЕ ЗРИМОГО МИРА. И ГОРЕ ТОМУ, КТО ЗАЙМЕТ В ЭТОМ ТАНЦЕ НЕВЕРНУЮ СТОРОНУ. НАСТАЕТ ЧАС БОГА, И ВСЕ НАРОДЫ ДОЛЖНЫ СКЛОНИТЬ ГОЛОВУ ПЕРЕД ЕГО ВЕЛИЧИЕМ И ИСКРЕННЕ ОТКРЫТЬ ЕМУ СВОЮ ДУШУ, ИБО ТОЛЬКО ТОГДА ОНИ СМОГУТ ВОЙТИ В ЗОЛОТЫЕ ДВЕРИ ВЕЧНОСТИ И СТАТЬ ТЕМ, ЧЕМ ИМ ПРЕДНАЗНАЧЕНО СТАТЬ С ИЗНАЧАЛЬНЫХ ВРЕМЕН. СКЛОНИТЕСЬ ПЕРЕД СВОИМ СОЗДАТЕЛЕМ И ВЕЛИКОЙ МАТЕРЬЮ, КАК СКЛОНЯЕМСЯ МЫ, ИБО ВАС ЖДЕТ ВЕЛИКАЯ СУДЬБА — ВИДЕТЬ КОНЕЦ МИРА И РОЖДЕНИЕ НОВОГО ДНЯ.

Голос замолчал, но волны силы продолжали сотрясать все окружающее пространство, и Гардан чувствовал себя лишь сухим осенним листом на ураганном ветру, который не в силах сопротивляться могучей воле. Глаз Марны Девы сконцентрировался прямо на нем, и губы Далана вновь зашевелились. Голос больше не звучал вслух, он лишь тихо-тихо шептал в сознании Гардана, прямо в глубине его груди, и от этого все тело насквозь прошивали золотые солнечные лучи.

— А ТЫ, ЧЕЛОВЕЧЕ, ДОЛЖЕН СДЕЛАТЬ ТАК, ЧТОБЫ НИ ОДИН ПИРАТСКИЙ КАПИТАН В БУХТЕ СЕВЕРНОГО МОРЯ НЕ ПОКИНУЛ ПОРТА И НЕ ОТПЛЫЛ НА ЮГ ДО НАСТУПЛЕНИЯ ПЕРВОГО ДНЯ СЕЗОНА ШТОРМОВ. ПОТОМУ ЧТО ИНАЧЕ ВСЯКАЯ НАДЕЖДА БУДЕТ ПОТЕРЯНА.

В следующий миг грандиозная мощь, заполнившая весь мир, схлынула прочь, как отступающая после наводнения вода. Сердце Гардана успело ударить лишь три раза, и ничего уже не было, только звенящее ощущение где-то на границе сознания, будто неумолимый приказ вплавился прямо в его плоть и кровь, стал его частью, пережав каждую клетку изнутри.

Гардан захрипел, опрокидываясь на спину и дрожа, когда все сведенные судорогой мускулы распустились, как желе. Он больно ударился затылком об пол, и это слегка привело его в чувства, позволив восстановить координацию движений. Наемник завозился на полу, моргая полуослепшими глазами. В помещении стоял все тот же сумрак, все так же кружились пылинки в приглушенном оранжевом сиянии свечей, все так же смотрела со стен кроткая Кану Защитница, сложив ладони на груди и слегка улыбаясь, так понимающе, так нежно.

Наемник кое-как смог сесть и взглянул на распростершегося перед ним на полу мальчика. Тот лежал, мирный и тихий, и, судя по спокойному дыханию, крепко спал. Его измазанное кровью лицо тоже было расслабленным, а око во лбу закрылось до поры до времени, два вертикально расположенных века с кровавой полосой между ними.

— Светлые боги! — бормотал рядом жрец, кое-как поднимаясь с пола.

Гардан взглянул на него, ощущая, насколько потрясающе пуста его голова, словно отродясь в ней не было ничего, кроме гуляющего между ушами ветра. Жрец шарил дрожащими руками по полу, пытаясь опереться о него ладонями и то и дело наступая на собственную бороду, что и мешало ему подняться на ноги, и чего он совершенно не замечал. Его взгляд был прикован к спящему на полу мальчику, который был выбран Единоглазыми Марнами собственным голосом, а губы тихонько шевелились, шепча молитвы.

— Как зовут этого ребенка? — разобрал в болезненном дрожании его голоса Гардан несколько связных слов.

— Теперь этот ребенок принадлежит Марнам, — с трудом ворочая языком, проговорил он в ответ. — И он Провидец. Вряд ли его имя имеет значение.

Внутри у Гардана разливалось теплое море покоя, по которому пробегала мелкая рябь — приказ Марны идти на север и остановить пиратских капитанов от отплытия, впечатавшийся в его плоть и кровь. Это требование было единым и неумолимым, хоть он и не понимал, почему оно так, да и не стремился понять это. Прости, Рада, я не уберег твоего сына, — рассеяно подумал Гардан, во все глаза глядя на мирно спящего мальчика. Его забрали себе Марны. Вряд ли я смог бы хоть что-то им противопоставить, ты же понимаешь это. Надеюсь, ты поймешь меня.